Философские основы, темы и жанры лирики Горация
⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 16Следующая ⇒
Квинт Гораций Флакк родился в семье вольноотпущенника, владельца скромного имения на юге Италии. Когда будущий поэт был еще ребенком, его отец переехал в Рим, чтобы дать сыну хорошее образование.
В Риме Гораций учился вместе с детьми всадников и сенаторов в школе Орбилия, учителя, скорого на руку, который, не скупясь на затрещины, заставлял учеников читать «Латинскую Одиссею» Ливия Андроника.
Свое образование, как это было принято в знатных семьях, Гораций завершил поездкой в Афины, где изучал греческую литературу и в особенности философию.
Он так хорошо знал греческий язык, что даже писал на нем стихи.
Родившийся в Венузии, где до сих пор можно услышать греческую речь, он, после окончания начальной школы Орбилия в Риме, где мальчиков «морили» чтением архаических латинских текстов, отправился в Афины, где блестяще завершил образование: он слушал здесь греческих философов, читал классиков греческой литературы, сам писал стихотворения на этом языке и сблизился с элитой образованных римлян, также находившихся в Афинах. Став сторонником Брута, он в когорте друзей (cohors amicorum) принял участие в сражении при Филиппах (42 г. до н.э.), занимал высокую должность, и победа, одержанная Октавианом над Брутом и Кассием, была для него тяжелым ударом, не только материальным (потерял состояние), но и моральным.
Политика стала для него областью, от которой он не только всячески уходил впоследствии, но и той сферой, о которой он имел собственное мнение, нашедшее наиболее яркое выражение в так называемых «римских одах» (кн.
III, 1—6). Поэтому можно представить себе, как относился Гораций к своим товарищам по союзничеству с Брутом и вообще к тем, кто имел твердость и при Августе не отказываться от своих прежних политических взглядов.
Поэтический путь Горация начался с опубликования «Сатир», первая книга которых вышла между 35 и 33 г. До н. э., вторая книга – в 30 г. До н. э., чуть раньше появились «эподы», сборник из 17 стихотворений. Начиная с 30 г.
До н. э. на протяжении приблизительно 20 лет с перерывами Гораций писал «Оды». В 17 г до н. э. по поручению Августа он пишет «Юбилейный гимн», который был исполнен на древнейших торжествах, устраиваемых раз в сто лет.
В отличие от Луцилия Гораций не бичует пороки современников, а всего лишь их высмеивает: он ненавидит, но поучает.
Позиция Горация, считающего, что примеры чужих пороков удерживают людей от ошибок, отвечала мыслям и личным склонностям Октавиана, полагавшего, что сильнее императорская власть необходима помимо всего для обуздания порочных представителей римского общества. Таким образом, Гораций своими сатирами способствовал делу укрепления единоличной власти Октавиана, что не ускользнуло от проницательного взора Мецената, который после довольно – таки продолжительных – девятимесячных – раздумий приблизил к себе поэта.
Мировоззренческая позиция Горация обусловила его выбор выразительных средств и приемов комического.
Поэт отказывается от гиперболизации явлений по образцу Луцилия и старается, представить мир в его истинных красках и пропорциях. В ненавязчивой форме шутливой беседы он указывает путь праведной жизни.
Заслуга Горация – сатира заключается, прежде всего, в том, что он первый в римской литературе сознательно связал жанр сатиры с теорией смешного.
Гораций не столько подражал грекам, сколько соревновался с ними, обогащая греческие образцы чертами исключительно римскими.
Для античного человека оригинальность поэта заключалась в абсолютной новизне его творчества, а в возобновлении и совершенствовании уже достигнутого до него.
Источник счастья – в «золотой середине». Это убеждение, как и вся жизненная философия Горация, глубоко им выстрадано, и отказ от всего лишнего трактуется как достояние мудрости. Одна из главных тем Горация – стремительный бег времени и неотвратимость смерти. Мысль о смерти проходит через всю его лирику.
Первыми произведениями поэта были эподы – ямбические стихотворения, написанные двустишиями. Эти насмешливые стихотворения, полные иронии, а подчас и нарочитой грубости, резко контрастируют с чувствительностью буколических произведений Вергилия и с римской элегией.
Гораций уже в первых своих произведениях выступает создателем оригинальной лирики, положившей начало сатире и оде. Подражая лирике Архилоха, он пишет эподы на римские темы с римскими персонажами, высмеивает модные в те времена теории и неугодные ему литературные жанры.
Положительных идеалов в эподах он еще не выдвигает, но иронически отвергает субъективную лирику и элегию, смеется над показным увлечением сельской жизнью, за которым скрывается ненасытное стяжательство.
Так, во 2-м эподе он рисует соблазнительные картины деревенской жизни, привлекающей горожанина тишиной, охотой, мирными развлечениями. Однако эту похвальную речь произносит ростовщик Алфий, который более занят накоплением богатств, чем идиллическими мечтами.
Откликается Гораций и на политические события: он обращается с напутствием к Меценату, когда тот сопровождает Августа к месту битвы при Акциуме, приветствует победу над Антонием (9-й эпод). Однако упоминания об Октавиане в эподах скупы и немногочисленны.
https://www.youtube.com/watch?v=KDueJ6ANPEs
К гражданским войнам поэт относится отрицательно, но в отличие от Вергилия не верит в наступление “золотого века” Он призывает римлян бежать на далекие острова. Только там, с его точки зрения, возможны мир и благоденствие (16-й эпод)
В эподах много насмешек над современниками, есть ряд зарисовок реальной римской жизни.
Так, например, в 4-м эподе Гораций смеется над военным трибуном, чванливым выскочкой, шествующим по улицам Рима в непомерно длинной тоге; в 10-м эподе он обрушивается на бездарного поэта Мевия и, подражая инвективам Архилоха, сулит гибель кораблю и плывущему на нем Мевию.
В стихотворениях выступают жестокая колдунья, неверная возлюбленная, легкомысленная старуха и т. д.. Круг персонажей Горация ограничен “маленькими людьми”. Обстановка для нападок на сильных мира сего была в это время неблагоприятной.
Интерес к сатирическим зарисовкам действительности, стремление к сжатому и меткому языку, скупой и точный отбор деталей – черты, ярко проявляющиеся уже в первых произведениях Горация, объясняют обращение его к жанру сатиры
В течение 30-х годов Гораций опубликовал два сборника сатир. Свои сатиры он сам называл беседами (sermones), как бы подчеркивая, что основным в них является изложение мыслей в форме непринужденного диалога. Сатиры Горация напоминают жанр диатрибы (философской беседы), созданный греческими философами-киниками, в частности Бионом (III в. до н. э.).
Различные философские положения излагались в диатрибе в форме беседы с аудиторией, с подбором понятных всем примеров, сопровождались шутками, остроумными анекдотами. Гораций стремится соединить этот жанр философской беседы с традициями древнеримской сатиры Луцилия.
Гораций ценит веселость Луцилия, смелость и остроумие, но порицает его за неряшливость языка и многословие, утверждая, что его сатиры текут “мутным потоком”. Считая, что шутка и смех необходимы сатирику, Гораций требует вместе с тем краткости выражения, ясности мысли и разнообразия слога.
Жанр сатиры, близкий комедии и миму, дает возможность, по мнению поэта, показать явления жизни и индивидуальность автора гораздо конкретнее, чем другие жанры.
Поэт стремится писать свои сатиры изящным, непринужденным языком, близким к устной беседе образованного человека. Однако от острой политической насмешки, свойственной Луцилию, Гораций отказывается.
Свое внимание он концентрирует на проблеме личного счастья, желая научить своих читателей жизненной мудрости.
Разбирая и по-своему акцентируя отдельные положения эпикурейской и стоической философии, поэт выдвигает теорию довольства малым, наслаждения скромными благами жизни и умственным трудом.
В условиях империи это была своего рода “защитная философия”, помогавшая поэту сохранить внутреннюю независимость и известную свободу взглядов. В сатирах обсуждаются различные Второй сборник сатир отличается от первого художественной зрелостью и широтой обобщения. Поэт отдает теперь предпочтение диалогической форме, заставляя различных действующих лиц самих выступать перед читателями.
Образ автора он рисует как бы со стороны. Так, в 1-й сатире беседуют Гораций и Требаций. Требаций советует поэту отказаться от писания сатир, чтобы не нажить себе опасных врагов. Гораций отстаивает свое право писать в жанре, созданном Луцилием. Анализ пороков людей и тех причин, которые толкают их на ложный путь, приводит к созданию обобщающих образов безумца, честолюбца, скупого и т. д.
На помощь поэту приходит и мифология, давая возможности пользуясь известными образами, создавать меткие обобщающие зарисовки римского общества. Так, в 5-й сатире выступает знаменитый прорицатель Тиресий и Уллис (Одиссей). Тиресий поучает Одиссея, как вновь нажить состояние, разграбленное в его отсутствие женихами Пенелопы.
Персонажи мифа перенесены здесь в обстановку современной Горацию действительности. Тиресий советует Одиссею прибегнуть к методам нечистых на руку и изворотливых римских дельцов, льстящих богатым старикам и подделывающих завещания.
Себя самого в 6-й и 7-й сатирах Гораций изображает не безупречным мудрецом, а лишь человеком, стремящимся к духовному совершенству. Раб Дав в 7-й сатире упрекает его в непоследовательности, горячности нрава, неумении организовать свое время.
Поэт впервые в истории римской литературы подошел в своих сатирах к созданию индивидуального образа человека со всеми его слабостями и достоинствами. Этот своеобразный автопортрет будет углублен им впоследствии в жанре послания.
В 23 года он выпускает сборник своих лирических стихотворений, которые принято называть одами. Гораций следует за древнегреческими поэтами – Алкеем, Сапфо, Анакреонтом.
Римский поэт создает своеобразную лирическую поэзию, в которой мысль преобладает над чувством и художественные образы подбираются для иллюстрации отдельных положений “горацианской мудрости”, известной нам по его сатирам, но обогащенной здесь мотивами древнегреческой лирики. Оды Горация – преимущественно лирика размышления. Они всегда обращены к какому-нибудь адресату.
Оды разнообразны по темам. Среди них – любовные и дружеские стихотворения, и гимны богам, и отклики на политические события. Однако, каково бы ни было содержание стихотворения, оно всегда несет печать характерной горацианской манеры.
В отличие от лирики Катулла, бедной образами, но богатой эмоциональным содержанием, поэзия Горация блещет искусно нарисованными картинами, отточенными мыслями, тонкой иронией и глубокими обобщениями.
Автор при этом сохраняет позу наблюдателя, фиксирующего настроения действующих лиц и дающего свои заключения.
Образы и мотивы древнегреческой лирики: пир, перипетии любви, призыв к наслаждению перед лицом грозящей смерти и другие – служат созданию стилизованного поэтического мира с несколько условными персонажами и чувствами.
В лирических стихотворениях, в отличие от сатир, поэтические образы, связанные с реальностью, лишены бытовой детализации и “низменных” подробностей. В одах поэт раскрывает свой идеал жизни. И здесь он выступает в защиту тихой и умеренной жизни, вдали от суеты шумного города. Он предлагает придерживаться в жизни “золотой середины”, смирять свои страсти, довольствоваться малым.
Любовные стихотворения Горация изящны, но лишены серьезного чувства. Он упоминает многих женщин (Лидию, Хлою, Левконою, Барину и др.) и часто говорит о них в шутливом и ироническом тоне. Однако основным жанром творчества Горация последних лет являются послания – письма в стихотворной форме. Первый сборник “Посланий” был издан в 20 г.
Идя по стопам философа Эпикура, использовавшего жанр письма для популяризации своего учения и изображения своей жизни мудреца-философа, Гораций также излагает в письмах свои убеждения и рисует собственный портрет. Перед читателем раскрываются картины каждодневной жизни поэта, его характер и окружающая природа.
Он дает даже описание своей внешности.
Через шесть лет после выхода первого сборника “Посланий” поэт издает второй. Он состоит из трех писем на литературные темы. Наиболее значительно третье послание “К Писонам” (Наука о поэзии). В этом письме Гораций излагает свои взгляды на поэтическое творчество, дает советы поэтам, полемизирует с защитниками неправильных, с его точки зрения, теорий.
В “Науке о поэзии” Гораций предстает как теоретик римского классицизма. Свои взгляды поэт излагает в форме непринужденной беседы, легко переходя от одного вопроса к другому, обращаясь с практическими советами к своим читателям, приводя примеры, пересыпая свою речь шутками и остротами.
Гораций требует от поэтического произведения гармонии и соразмерности частей, призывает выбирать предмет, соответствующий возможностям поэта.
Он требует тщательного отбора слов, но вместе с тем выступает за постоянное обновление языка. Язык должен соответствовать тому жанру, в котором пишет поэт. Элегии подходит одна словесная форма, эпосу, комедии и трагедии – другая.
От стихотворной речи требуется не только меткость и красота, но и эмоциональная взволнованность. Поэт должен быть мыслителем, философом, глубоко образованным человеком. Гораций призывает учиться у греческих поэтов и наблюдать жизнь.
По его мнению, талант должен сочетаться с непрерывной кропотливой работой.
Особое внимание уделяет Гораций теории драмы. Его интересует классическая трагедия, служившая, по-видимому, источником для подражания некоторым современным поэтам, пытавшимся возродить в Риме этот жанр (например, Варию). К эллинистической драме восходит правило о том, что трагедия должна состоять из пяти актов.
Гораций спорит в “Послании” с представителями архаического направления, превозносящими древнюю римскую литературу и не считающимися с развитием языка и новыми эстетическими требованиями. Он не согласен и с теми, кто видит в поэзии лишь развлечение.
Поэзия, с точки зрения Горация, – высокое искусство, имеющее свои законы, требующие изучения.
Источник: https://lektsia.com/4×5841.html
Читать онлайн «Наука поэзии», автора Флакк Квинт Гораций
Гораций Квинт
Гораций Квинт
Наука поэзии
Квинт Гораций Флакк
Наука поэзии
Если бы женскую голову к шее коня живописец
Вздумал приставить и, разные члены собрав отовсюду,
Перьями их распестрил, чтоб прекрасная женщина сверху
Кончилась снизу уродливой рыбой, – смотря на такую
Выставку, други, могли ли бы вы удержаться от смеха?
Верьте, Пизоны! На эту картину должна быть похожа
Книга, в которой все мысли, как бред у больного горячкой.
Где голова, где нога – без согласия с целым составом!
Знаю: все смеют поэт с живописцем – и все им возможно,
10 Что захотят. Мы и сами не прочь от подобной свободы,
И другому готовы дозволить ее; но с условьем,
Чтобы дикие звери не были вместе с ручными,
Змеи в сообществе птиц, и с ягнятами лютые тигры!
К пышному, много собой обещавшему громко началу
Часто блистающий издали л_о_скут пришит пурпуровый,
Или описан Дианин алтарь, или резвый источник,
Вьющийся между цветущих лугов, или Рейн величавый,
Или цветистая радуга на небе мутно-дождливом.
Но у места ль она? Ты, быть может, умеешь прекрасно
20 Кипарис написать? Но к чему, где заказан разбитый
Бурей корабль с безнадежным пловцом? Ты работал амфору
И вертел ты, вертел колесо, – а сработалась кружка!
Знай же, художник, что нужны во всем простота и единство.
Большею частью, Пизоны, отец и достойные дети!
Мы, стихотворцы, бываем наружным обмануты блеском.
Кратким ли быть я хочу – выражаюсь темно, захочу ли
Нежным быть – слабым кажусь; быть высоким
впадаю в надутость!
Этот робеет и, бури страшась, пресмыкается долу;
Этот, любя чудеса, представляет в лесу нам дельфина,
30 Вепря плывущим в волнах! – И поверьте, не зная искусства,
Избежавши ошибки одной, подвергаешься большей!
Близко от школы Эмилия был же художник, умевший
Ногти и мягкие волосы в бронзе ваять превосходно.
В целом он был неудачен, обнять не умея единства.
Ежели я что пишу, не хотел бы ему быть подобным;
Так же как я не хочу с безобразным быть носом, имея
Черные очи или прекрасные черные кудри.
Всякий писатель предмет выбирай, соответственный силе;
Долго рассматривай, пробуй, как ношу, поднимут ли плечи.
40 Если кто выбрал предмет по себе, ни порядок ни ясность
Не оставят его: выражение будет свободно.
Сила и прелесть порядка, я думаю, в том, чтоб писатель
Знал, чт_о_ где именно должно сказать, а все прочее – после,
Где что идет; чтоб поэмы творец знал, что взять, что откинуть,
Также чтоб был он не щедр на слова, но и скуп, и разборчив.
Если известное слово, искусным с другим сочетаньем,
Сделаешь новым – прекрасно! Но если и новым реченьем
Нужно, дотоль неизвестное нечто, назвать, – то придется
Слово такое найти, чтоб неслыхано было Цетегам.
50 Эту свободу, когда осторожен ты в выборе будешь,
Можно дозволить себе: выражение новое верно
Принято будет, когда источник его благозвучный
Греков прекрасный язык. Что римлянин Плавту дозволил,
Или Цецилию, – как запретить вам, Вергилий и Варий?..
Что ж упрекают меня, если вновь нахожу выраженья?
Энний с Катоном ведь новых вещей именами богато
Предков язык наделили; всегда дозволялось, и ныне
Тоже дозволили нам, и всегда дозволяемо будет
Новое слово ввести, современным клеймом обозначив.
60 Как листы на ветвях изменяются вместе с годами,
Прежние ж все облетят, – так слова в языке. Те, состарясь,
Гибнут, а новые, вновь народясь, расцветут и окрепнут.
Мы и все наше – дань смерти! Море ли, сжатое в пристань
(Подвиг достойный царя!), корабли охраняет от бури,
Или болото бесплодное, некогда годное веслам,
Грады соседние кормит, взрытое тяжкой сохою,
Или река переменит свой бег на удобный и лучший,
Прежде опасный для жатв: все, что смертно, то должно погибнуть!
Что ж, неужели честь слов и приятность их – вечно живущим?
70 Многие падшие вновь возродятся; другие же, ныне
Пользуясь честью, падут, лишь потребует властный обычай,
В воле которого все – и законы и правила речи!
Всем нам Гомер показал, какою описывать мерой
Грозные битвы, деянья царей и вождей знаменитых.
Прежде в неравных стихах заключалась лишь жалоба сердца,
После же чувства восторг и свершение сладких желаний!
Кто изобрел род элегий, в том спорят ученые люди,
Но и доныне их тяжба осталась еще нерешенной.
Яростный ямб изобрел Архилох, – и низкие сокки,
80 Вместе с высоким котурном, усвоили новую стопу.
К разговору способна, громка, как будто родилась
К действию жизни она, к одоленью народного шума.
Звонким же лиры струнам даровала бессмертная Муза
Славить богов и сынов их, борцов, увенчанных победой,
Бранных коней, и веселье вина, и заботы младые!
Если в поэме я не могу наблюсти все оттенки,
Все ее краски, за что же меня называть и поэтом?
Разве не стыдно незнание? стыдно только учиться?
Комик находит трагический стих неприличным предмету;
90 Ужин Фиеста – равно недостойно рассказывать просто
Разговорным стихом, языком для комедии годным.
Каждой вещи прилично природой ей данное место!
Но иногда и комедия голос свой возвышает.
Так раздраженный Хремет порицает безумного сына
Речью, исполненной силы; нередко и трагик печальный
Жалобы стон издает языком и простым и смиренным.
Так и Тел_е_ф и Пелей в изгнаньи и бедности оба,
Бросивши пышные речи, трогают жалобой сердце!
Нет! не довольно стихам красоты; но чтоб дух услаждали
100 И повсюду, куда ни захочет поэт, увлекали!
Лица людские смеются с смеющимся, с плачущим плачут.
Если ты хочешь, чтоб плакал и я, то сам будь растроган:
Только тогда и Телеф и Пелей, и несчастье их рода
Тронут меня; а иначе или засну я от скуки,
Или же стану смеяться. Печальные речи приличны
Лику печальному, грозному – гнев, а веселому – шутки;
Важные речи идут и к наружности важной и строгой:
Ибо так внутренне нас наперед устрояет природа
К переменам судьбы, чтоб мы все на лице выражали
110 Радует что, иль гневит, иль к земле нас печалию клонит,
Сердце ль щемит, иль душа свой восторг изливает словами!
Если ж с судьбою лица у поэта язык несогласен,
В Риме и всадник и пеший народ осмеют беспощадно!
В этом есть разница: Дав говорит, иль герой знаменитый,
Старец, иль муж, или юноша, жизнью цветущей кипящий,
Знатная родом матрона, или кормилица; также
Ассириец, колхидянин, пахарь, или разносчик,
Житель ли греческих Фив, или грек же – питомец Аргоса.
Следуй преданью, поэт, иль выдумывай с истиной сходно!
120 Если герой твой Ахилл, столь прославленный в песнях, – да будет
Пылок, не косен и скор, и во гневе своем непреклонен,
Кроме меча своего признавать не хотящий закона.
Гордой и лютой должна быть Медея; Ино – плачевна;
Ио – скиталица; мрачен – Орест; Иксион – вероломен.
Если вверяешь ты сцене что новое, если ты смеешь
Творческой силой лицо создавать, неизвестное прежде,
То старайся его до конца поддержать таковым же,
Как ты в начале его показал, с собою согласным.
Трудно, однако ж, дать общему личность, верней в Илиаде
130 Действие вновь отыскать, чем представить предмет незнакомый.
Общее будет по праву твоим, как скоро не будешь
Вместе с бездарной толпой ты в круге обычном кружиться,
Если не будешь, идя по следам, подражателем робким,
Слово за словом вести, избежишь тесноты, из которой
Стыд да и самые правила выйти назад запрещают.
Бойся начать как циклический прежних времен стихотворец:
“Участь Приама пою и войну достославную Трои!”
Чем обещанье исполнить, разинувши рот столь широко?
Мучило гору, а что родилось? смешной лишь мышонок!
140 Лучше стократ, кто не хочет начать ничего не по силам:
“Муза! скажи мне о муже, который, разрушивши Трою,
Многих людей города и обычаи в странствиях видел!”
Он не из пламени дыму хотел напустить, но из дыма
Пламень извлечь, чтобы в блеске чудесное взору представить:
Антифата и Сциллу, или с Циклопом Харибду!
Он не начнет Диомедов возврат с Мелеагоровой смерти,
Ни Троянской войны с двух яиц, порождения Леды.
Прямо он к делу спешит; повествуя знакомое, быстро
Мимо он тех происшествий внимающих слух увлекает;
150 Что воспевали другие, того украшать не возьмется;
Истину с басней смешает он так, сочетавши искусно,
Что началу средина, средине конец отвечает!
Слушай, чего я хочу и со мною народ наш желает:
Если ты хочешь, чтоб зритель с минуты паденья завесы
Слушал с вниманием, молча, до слова: “Бейте в ладоши”,
То старайся всех возрастов нравы представить прилично,
Сходно с натурою, как изменяются люди с годами.
Мальчик, который уж знает значение слов и умеет
Твердо ступать по земле, – он ровесников любит и игры;
160 Вдруг он рассердится, вдруг и утихнет, и все ненадолго.
Юноша, коль от надзора наставника он уж свободен,
Любит коней и собак и зеленое Марсово поле;
Мягче он воска к пороку, не слушает добрых советов,
Медлен в полезном и горд, и сорит расточительно деньги;
Пылок в жела …
Источник: https://knigogid.ru/books/502010-nauka-poezii/toread
«Золотая середина» Горация и принцип дополнительности (к вопросу о неклассичности классики)
Алексей Геннадьевич Машевский родился в 1960 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский электротехнический институт (1983). Работал в Физико-техническом институте АН СССР, вел разделы литературы и публицистики в журнале «Искусство Ленинграда» (1990), «Арс» (1992).
Преподает в педагогическом колледже. Печатается с 1983 года. Автор книг стихов: «Летнее расписание» (Л., 1990); «Две книги» (СПб., 1993); «Признания» (СПб.: Арсис, 1997); «Сны о яблочном городе/Свидетельства» (СПб.
: Urbi, 2001), «Вне времени» СПб, 2003), «Пространства и места» (СПб, 2005), «Древо желаний» (СПб, 2010) и книги эссе «В поисках реальности» (СПб, 2008). Печатает стихи и критические статьи в журналах: «НМ», «ДН», «Речитатив», «Звезда», «Постскриптум», «Знамя». Член СП СССР с 1991 года.
Лауреат премии журнала «Звезда» (1999). Живет в Санкт-Петербурге.
(к вопросу о неклассичности классики)<\p>
Говоря об aurea mediocritas Горация, принято ссылаться на десятую оду, посвященную Лицинию Мурене из второй книги од поэта:
Тот, кто золотой середине верен,
Мудро избежит и убогой кровли,
И того, в других что питает зависть, –
Дивных чертогов1.
В таком виде проповедуемый Горацием принцип и впрямь можно счесть апофеозом жизненной умеренности, чуть ли не посредственности, возведенной в идеал. Так и делали.
«Возможно, что, получив место, позволяющее ему достигнуть aurea mediocritas Горация, г-н Сент-Бев, соблазнившись благополучием крысы в сыре, перестанет писать!..» — едко замечал Бальзак в «Письмах о литературе, театре и искусстве»2.
Ромен Роллан в «Жан Кристофе» обмолвился: «Она сразу же возмущалась, раздражалась, называла “мещанской пошлостью” убеждение, что можно и должно быть счастливой, исполняя домашние обязанности и довольствуясь aurea mediocritas»3.
В предисловии к собранию сочинений Горация В. С. Дуров разъясняет: «К идее “золотой середины” Горация привело убеждение в непрочности всего существующего.
Проповедь умеренности и воздержания, звучащая в стихотворениях Горация, — основополагающий элемент так называемой “горацианской мудрости”, чрезвычайно популярной в Новое время. Источник счастья — в золотой середине»4.
Как видим, и здесь aurea mediocritas трактуется прежде всего в смысле житейском, бытовом.
Глубже других всеобъемлющее значение «срединности» мировоззрения поэта5 понял М. Л.
Гаспаров, писавший в предисловии к сочинениям Горация: «Если попытаться подвести итог… обзору идейного репертуара горациевской поэзии и если задуматься, чему же служит у Горация этот принцип золотой середины, с такой последовательностью проводимый во всех областях жизни, то ответом будет… слово… независимость.
Трезвость за вином обеспечивает человеку независимость от хмельного безумия друзей. Сдержанность в любви дает человеку независимость от переменчивых прихотей подруги. Довольство малым в частной жизни дает человеку независимость от толпы работников, добывающих богатства для алчных.
Довольство малым в общественной жизни дает человеку независимость от всего народа, утверждающего почести и отличия для тщеславных. “Ничему не удивляться” (“Послания”, I, 6), ничего не принимать близко к сердцу, — и человек будет независим от всего, что происходит на свете»6.
В этом перечислении отсутствует, быть может, самый важный аспект горацианской независимости: свобода от обусловленности собственным суждением, любой занятой тобой позицией — жизненной, политической, нравственной, эстетической, философской. И давала ему эту независимость лирика.
Только «умеренность» у него, страстного, знакомого с полетами как любви, так и фантазии человека, была странной. Поэт, запросто признающийся в том, что воздвиг себе при жизни бессмертный памятник, ощущающий себя парящей в небе белой птицей («Лебедь»), как-то не производит впечатление умеренного.
Прочитаем знаменитую 37-ю оду из первой книги:
Теперь — пируем! Вольной ногой теперь
Ударим оземь! Время пришло, друзья,
Салийским угощеньем щедро
Ложа кумиров почтить во храме!
В подвалах древних не подобало нам
Цедить вино, доколь Капитолию
И всей империи крушеньем
Смела в безумье грозить царица
С блудливой сворой хворых любимчиков,
Уже не зная меры мечтам с тех пор,
Как ей вскружил успех любовный
Голову. Но поутихло буйство,
Когда один лишь спасся от пламени
Корабль и душу, разгоряченную
Вином Египта, в страх и трепет
Цезарь поверг, на упругих веслах,
Гоня беглянку прочь от Италии,
Как гонит ястреб робкого голубя
Иль в снежном поле фессалийском
Зайца охотник. Готовил цепи
Он роковому диву. Но доблестней
Себе искала женщина гибели:
Не закололась малодушно,
К дальним краям не помчалась морем.
Взглянуть смогла на пепел палат своих
Спокойным взором и, разъяренных змей
Руками взяв бесстрашно, черным
Тело свое напоила ядом,
Вдвойне отважна. Так, умереть решив,
Не допустила, чтобы суда врагов
Венца лишенную царицу
Мчали рабой на триумф их гордый7.
Оды Горация более всего поражают своей смысловой полнотой, тем, что им совершенно не свойственна шаблонность высказывания.
Поэт, искренне ликующий в стане победителей (никакой умеренности: вино льется рекой, возносятся благословения богам), прославляющий мудрость и силу Августа, осуждающий высокомерие и «безумие» Клеопатры, внезапно заканчивает стихотворение нотой неподдельного восхищения поверженной царицей.
Она, только что изображенная как «вакханка» и трусливая беглянка, вдруг предстает перед нами воплощением твердости и бесстрашия. В решимости ценой жизни лишить Августа торжества триумфатора Клеопатра побеждает своих победителей. Поди разберись, на чьей стороне поэт, кому в его оде принадлежит нравственное превосходство. А вот именно, что никому и каждому.
Можно, конечно, утверждать, что Гораций таким образом занимает политическую «золотую середину», компенсируя восхваление Августа данью уважения его противникам. Но в оде нет и намека на умеренность «нейтрала».
И в ликовании по поводу виктории, и в восхищении мужеством Клеопатры Гораций абсолютно бескомпромиссен. Получается, что радость от победы в то же самое время выступает как скорбь по благородному и достойному противнику.
«Золотая середина» оказывается не равнодушной траекторией между двумя крайними чувствами, а их страстным антиномичным наложением.
Методология Горация в высшей степени интересна: всякое свое высказывание он не доводит до логического завершения, не формулирует некого универсального принципа.
Напротив, каждый раз, словно оспаривая только что высказанную мысль, он противопоставляет ей полярную, звучащую столь же убедительно, парадоксально исходящую из того же источника — целостно чувствующей и постигающий мир души.
Как музыкальные темы в симфонии, сталкиваясь и расходясь, эти разнонаправленные «мысли» под конец стихотворения замирают в парадоксальном гармоническом отождествлении. Причем что важно: никакого снимающего противоречия синтеза в подводящем итог силлогизме у Горация нет.
Противоречия не снимаются, а как бы являются нам в убедительной необходимости парадоксального сосуществования, которую опознает впадающее в катарсис сознание.
В некотором плане каждый раз осуществляется гносеологический прорыв — мы принимаем как закономерное то, что, вообще-то говоря, наш разум по природе своей не может принять: смысловую обоснованность абсурдного. Нам каким-то образом удается опознать смысл в том, что для логики выступает тотальной бессмысленностью бытия. Но «живет» этот смысл лишь в силовом поле лирического высказывания, из которого невозможно сделать никаких окончательных практических выводов.
Банальность поэтических тем лишь подчеркивает неочевидность их разрешения. Вот поэту нужно воспеть в оде подвиги полководца Агриппы, ближайшего сподвижника Августа. Отказаться нельзя. Отказ был бы вызовом и однозначно заявленной политической позицией. И дело даже не в том, что Гораций не хочет выглядеть диссидентом.
Он им и не является, он вполне лоялен установившейся власти, прекратившей террор и смуту. Но и восторга по поводу «героических свершений» на полях гражданской войны наш поэт не испытывает. К тому же подобная ода с самого начала известно из чего «приготавливается», лирическому чувству здесь вовсе негде разгуляться.
Воспевать Агриппу поэт не хочет прежде всего по эстетическим соображениям. Находится гениальное решение: написать оду о том, как он, Гораций, не может написать оду в честь такого героя, как Агриппа, ибо его поэтического таланта недостаточно для прославления столь славных дел.
Опять перед нами воплощенное противоречие: отказ от похвалы, который одновременно является высшей похвалой, причем такой, в которой при полном уважении к объекту восхваления сохраняется чудесный привкус иронии, направленной как на Агриппу, так и на самого себя.
Так патетика, удерживая всю унаследованную еще от од Пиндара серьезность (вплоть до образов Марса и «Мериона, что крыт пылью троянскою»), дополняется анакреонтической шутливостью:
Я пою о пирах и о прелестницах,
Острый чей ноготок страшен для юношей,
Будь я страстью объят или не мучим ей,
Я — поэт легкомысленный.
Внутренняя сложность содержания Горациевых од соответствует языку поэта, ставшему образцовым и с точки зрения его ясности, отточенности, и с точки зрения поразительного разнообразия, способности аккумулировать все потенциальные возможности и сложности латинской речи. Здесь опять антиномичный подход: писать просто языком богатым и сложным.
Интересно, что историки литературы неизменно обращали внимание лишь на одну сторону «классического» дара Горация, интерпретируя «золотую середину» как принцип последовательного рационализма. Лосев, анализируя «Послание Пизонам», замечал: «Вдумываясь во все эти советы Горация, нетрудно сформулировать… их общую тенденцию.
Ясно, что она заключается в учении о координированной раздельности и рациональной индивидуальности стиля, как в сравнении со всем прочим, что не есть стиль, так и внутри его самого. Все эти наставления о единстве, ясности, простоте, непротиворечивости, равно как и учение об усовершенствовании поэта, сводятся именно к этому.
Все должно быть просто, раздельно, закончено, рационально оформлено — и в поэтическом произведении, и в самом поэте, то есть все должно быть подчинено законам классицизма»8.
И это сказано о поэте принципиально антиномичном, внутренне необыкновенно сложном и страстном! Другое дело, что он пытается держать себя в руках, выглядеть вежливым и умеренным, сдерживать злую иронию, замещая ее добродушной шуткой.
Замечательно, что Гораций, безоговорочно признаваемый мировым литературоведением классиком, своим aurea mediocritas фактически прокламирует (или, по крайней мере, на практике осуществляет) то, что много позже, уже в XX веке будет названо принципом дополнительности, выражающим неклассический характер современной методологии.
Восходящий к Нильсу Бору, этот принцип предполагает, что для полного описания квантовомеханических явлений необходимо применять два взаимоисключающих («дополнительных») набора классических понятий, совокупность которых дает исчерпывающую информацию об этих явлениях как о целостных. И. С. Алексеев поясняет: «Ход мысли… у Н. Бора таков.
Обычно (классическое) описание природы “покоится всецело на предпосылке, что рассматриваемое явление можно наблюдать, не оказывая на него заметного влияния”. Иное положение дел в квантовой области.
“Согласно квантовому постулату, всякое наблюдение атомных явлений включает такое взаимодействие последних со средствами наблюдения, которым нельзя пренебречь”. Это взаимодействие представляет собой неделимый, индивидуальный процесс, целостность которого воплощается в планковском кванте действия.
А поскольку взаимодействие наблюдаемых микрообъектов и средств наблюдения имеет неделимый характер, то “невозможно приписать самостоятельную реальность в обычном физическом смысле ни явлению, ни средствам наблюдения”»9.
У Горация его оды и становятся своеобразным «планковским квантом действия», поскольку взаимодействие наблюдаемых жизненных феноменов и сознания поэта-наблюдателя имеет неделимый характер (это вообще характеристическое свойство лирики), откуда и вытекает невозможность приписать им самостоятельную реальность в «обычном физическом смысле».
Можно сказать, что мир в лирическом стихотворении неотделим от переживающего его поэта и от самого переживания. А это означает, что «низкие истины» действительности не существуют сами по себе и с необходимостью нуждаются в дополнении «возвышающим обманом» авторской идеологической установки, которая, однако, никак не может претендовать на тотальность.
Иная идеологическая установка (иной прибор
Источник: http://magazines.russ.ru/neva/2014/3/13m.html
Теперик Тамара | О пушкинском переводе стихотворения Горация “На возвращение Помпея Вара” | Журнал «Русский язык» № 11/2007
|
Еще Белинский высоко оценил стихотворение Пушкина: «Никто ни из старых, ни из новых переводчиков и подражателей Горация не говорил таким горацианским языком и так верно не передавал индивидуального характера горацианской поэзии».
Однако вопрос о том, перевод это или «оригинальное произведение Пушкина в горацианском духе», Белинский оставляет открытым. Художественные достоинства самого стихотворения для него важнее соответствия подлиннику.
Думается, однако, что именно избранная Пушкиным поэтика перевода и повлияла на качество самого стихотворения.
Традиционно это стихотворение Пушкина включается в разряд так называемых «вольных» переводов. Но есть и другая точка зрения: «В сущности, у Пушкина вышел не перевод, а нечто новое, свое, пушкинское».
Ясно, что такое различие в оценках может быть вызвано не только различными представлениями о сущности и задачах поэтического перевода, различным подходом к критериям точности перевода, но и различными интерпретациями смысла стихотворения Пушкина.
Излюбленному размеру Горация – алкеевой строфе – Пушкин противопоставил свой любимый размер – четырехстопный ямб. Соответствие строфам Горация у Пушкина не столь очевидно, так как три части текста разделены прежде всего по сюжетному принципу.
Первая – приветствие и воспоминание о былой дружбе, вторая – описание самой битвы, третья – призыв всецело отдаться радостному веселью.
Однако и у Пушкина можно обнаружить те же семь строф, построенных по принципу синтаксического и ритмического единства, а также объединенных общностью рифмы.
И стихотворение Горация, и пушкинский перевод содержат равное количество слов – 135. При этом Пушкин явно отступил от оригинала, в котором есть имя адресата, имена трех богов – Меркурия, Зевса и Венеры, название места битвы (Филиппы), сорта вина (массийское), фракийской народности (эдонийцы).
Можно было бы объяснить расхождения пушкинского текста с текстом Горация тем, что русский поэт пользовался французским переводом Р.Бине.
Однако, как нам представляется, зависимость Пушкина от текста-посредника при переводах с латинского несколько преувеличена.
О том, что познаний Пушкина в латыни было достаточно для переводов, известно из специальных исследований и свидетельств современников.
Может убедить в этом и внимательное чтение «Путешествия в Арзрум» или заметки о Мюссе, где Пушкин исправляет Байрона, не вполне точно процитировавшего одно место из «Поэтики» Горация.
Но главное – все эти опущенные Пушкиным реалии есть и во французском переводе. Почему же их нет у Пушкина?
Как представляется, поэтика перевода Пушкина в данном случае была противоположна той, которую в свое время демонстрировали представители римского александринизма, переводя греческих поэтов.
Выбирались малопонятные широкому читателю версии, ориентированные лишь на знатоков, насыщенные многочисленными и в то же время редкими реалиями, которые требовали интеллектуальных усилий и в некоторых случаях – комментариев.
Пушкин же, в отличие и от своих предшественников, и от последователей (имеются в виду переводчики Горация), такого комментария не предполагал.
Задача, стоявшая перед ним, состояла не в том, чтобы найти лексические эквиваленты словам Горация, а в том, чтобы передать то, что являлось для него основным в смысле стихотворения.
Добавления и изменения Пушкина подчеркивают психологическое единство стихотворения.
Все отступления мотивированы художественно. Почему, например, опущено имя адресата – Помпей? Это имя вызывает ассоциации с другим Помпеем, c Гнеем Помпеем Великим, участником совсем других событий, сначала соратником, а потом противником другого Цезаря – не Октавиана Августа, а Гая Юлия.
Поэтому имя он и не сохраняет, но сам мотив привязанности к другу оказывается в его стихотворении не менее выразительным. Это достигается и частым употреблением личных местоимений. Латинский язык использует личные местоимения при глаголах лишь в случаях особого логического ударения.
Поэтому пушкинское соответствие количеству слов оригинала основано на ином соотношении частей речи в словаре его стихотворения.
У Горация незначительно больше, чем у Пушкина, существительных (соответственно 43 и 38), прилагательных (15 и 13), значительно больше причастий, которых почти нет у Пушкина (у Горация их 8, у Пушкина – 2 деепричастия и 1 причастие).
Но у Пушкина больше глаголов – 22 ( у Горация – 16), местоимений – 23 (у Горация – 13), предлогов и союзов (12 и 7, 10 и 7). При этом общее количество существительных у Пушкина, которое относится к двум основным темам стихотворения: война/смерть и пир/жизнь, распределяется так же, как и у Горация.
Первая тема у Пушкина: поход, брани, ужас, тревога, битва, щит, смерть.
Гораций: militia, dux, fuga, parmula, virtus, hostes, bellum.
Вторая тема у Пушкина: шатер, чаша, плющ, мирро, вина, ароматы, венки, свиданье, домик, Пенаты.
Гораций: merum, malobathrum, laurus, cadus, ciborium, Massicum (vinum), unguentum, myrtum, corona, apium.
Как видим, сами слова могут варьироваться, но количество их в переводе соответствует оригиналу: 7 для первой темы и 10 для второй.
Пушкин не воспроизводит слова оригинала, но воссоздает его образы и художественную реальность.
Почему из всех од Горация Пушкин перевел именно оду к Помпею Вару? На этот вопрос может быть предложено несколько вариантов ответа. Главный среди них – биографического характера. Аналогии между политическим движением римских республиканцев и декабристами напрашиваются сами собой.
Но есть и еще один аспект. Именно это стихотворение читает своему молодому спутнику, римскому поэту, Петроний в незаконченном отрывке «Повесть из римской жизни», или иначе «Цезарь путешествовал». Накануне Петроний получил приказ Нерона вернуться в Рим, равносильный приговору.
«Я не мог уснуть: печаль переполняла мою душу», – так молодой спутник Петрония переживает это событие. Он переводит с греческого Анакреонта и читает свой перевод Петронию. «Анакреонт уверяет, что Тартар его ужасает, но не верю ему, так же как не верю трусости Горация», – отвечает Петроний и читает «Кто из богов мне возвратил».
Потому ли его читает Петроний, что только его и перевел Пушкин? Или скорее, наоборот, Пушкин для того и перевел, что именно оно необходимо Петронию?
Думается, вернее второе. Именно в оде к Помпею Вару мы встречаем не интеллектуальные построения и сентенции о неотвратимости смерти и призывы радоваться настоящему, столь характерные для Горация, но вполне конкретный мотив реального соприкосновения со смертельной опасностью, являющийся следствием личного опыта.
Мотив смертельной опасности у Пушкина подчеркнут. В латинском тексте он представлен не менее сильно, но более обьективно: Cum fracta virtus et minaces Turpe Solum tetigere mento. (В то время как мужество было сломлено и прежде грозные позорно коснулись подбородком почвы…)
У Пушкина он становится более личным, более субъективным («я … бежал, я боялся, Эрмий … меня спас от смерти»); это не искажает подлинник, а уточняет его.
Иначе и не могло получиться у того, кто, отзываясь о переводе «Потерянного рая» Шатобрианом, писал так: «Шатобриан переводил Мильтона слово в слово, так близко, как то мог позволить синтаксис французского языка. Труд …
который может быть оценен двумя, тремя знатоками! Но удачен ли новый перевод? Нет сомнений, что, стараясь передавать Мильтона слово в слово, Шатобриан, однако, не мог соблюсти в своем переводе верности смысла и выражения. Подстрочный перевод никогда не может быть верен».
Пушкин не пытался русскими фразами копировать латинский синтаксис, хотя в самом начале использовал такую конструкцию, которая вполне соответствует латинскому синтаксису: «Кто возвратил того, c кем, когда …». Это – самое длинное предложение во всем тексте – пять строк.
Трем вопросам в тексте оригинала соответствуют именно три вопроса в переводе.
У Пушкина вопросов больше в первой части стихотворения, у Горация – во второй. Однако для Пушкина было важнее сохранить интонацию радостного удивления, соответствующую встрече, чем буквально воспроизвести сами вопросы.
Пушкин не привнес в свой перевод того, чего бы не было в подлиннике, но усилил те моменты, которые приближают нас к Горацию, а не удаляют от него.
Таким образом, все преобразования Пушкиным латинского текста становятся понятными, если применить к поэтике перевода ту мысль его, что высказана в известном письме Бестужеву: драматического писателя должно судить по законам, им же самим над собою признанным.
И если о переводческой технике Пушкина судить, опираясь на те положения об искусстве творческого перевода, которые им самим были высказаны, тогда можно сказать, что «верность смыслу» в отношении латинского подлинника Пушкиным достигнута в высочайшей степени. Перед нами – произведение, воспроизводящее «дух и стиль» одного из самых ярких авторов эпохи римского классицизма.
Тамара ТЕПЕРИК,
г. Москва
Источник: http://rus.1september.ru/article.php?ID=200701101
Загрузка...
