Желчь, любовь и кровавое месиво бориса виана

Борис Виан писал прозу и стихи, работал журналистом, писал сценарии и снимался в кино (полтора десятка фильмов, к слову сказать), пел и сочинял песни (всего их около четырех сотен). Редкий случай, когда интеллектуальная проза оказывается еще и смешной, но именно таково главное произведение Бориса Виана «Пена дней». Увлекательный, фантасмагорический, феерический роман-загадка и сегодня печатается во всем мире миллионными тиражами. Неслучайно Ф. Бегбедер поставил его в первую десятку своего мирового литературного хит-парада.

Исчезнувший в 39 лет Борис Виан успел побывать инженером, изобретателем, музыкантом, критиком, поэтом, романистом, драматургом, сценаристом, переводчиком, журналистом, чтецом и исполнителем собственных песен… Время отводило на все считаные секунды. Роман «Сердцедер» (1953) был задуман Вианом еще в 1947 году, он относится к основной части творческого наследия писателя. Сегодня его творчество органично входит в общий контекст XX века. Влияние оспаривается, наследие изучается, книги переиздаются и переводятся. Пустое место между Жаком Превером и Аленом Роб-Грийе заполняется. Виан признан классиком интеллектуального китча, ярким… Развернуть

Борис Виан за свою недолгую жизнь успел побывать инженером, изобретателем, музыкантом, критиком, поэтом, романистом, драматургом, сценаристом, переводчиком, журналистом, чтецом и исполнителем собственных песен… Время отводило на все считаные секунды. Сегодня его творчество органично входит в общий контекст XX века. Влияние оспаривается, наследие изучается, книги переиздаются и переводятся. Пустое место между Жаком Превером и Аленом Роб-Грийе заполняется. Виан признан классиком интеллектуального китча, ярким представителем послевоенного французского авангарда. «Осень в Пекине» — один из тех редких в наше время романов, которые… Развернуть

Знаменитый французский писатель Борис Виан был известен также как изобретатель, автор песен и джазовый исполнитель, журналист, сценарист, критик. Этих занятий хватило бы на несколько жизней, а не на 39 лет, отпущенных ему. Знаток и ценитель «черного романа», он опубликовал несколько произведений в этом духе под псевдонимом Вернон Салливан, и они имели шумный, скандальный успех. В результате громкого судебного процесса автор даже был приговорен к тюремному заключению. В настоящее издание вошли романы «Я приду плюнуть на ваши могилы» и «У всех мертвых одинаковая кожа», опубликованные под псевдонимом Вернон Салливан как образчик так… Развернуть

Действие романа «Красная трава» разворачивается в обычной для Виана фантасмагорической обстановке. Во дворе дома, где живут инженер Вольф, его жена Лиль, его друг Ляпис Сапфир и его спутница Хмельмая, а также четвероногий и хвостатый, собакообразный сенатор Дюпон, среди красной травы стоит некий аппарат. Вольф сконструировал его для того, чтобы избавиться от воспоминаний. Но чтобы забыть — надо сначала вспомнить…

Знаменитый французский писатель Борис Виан был известен также как изобретатель, автор песен и джазовый исполнитель, журналист, сценарист, критик. Этих занятий хватило бы на несколько жизней, а не на 39 лет, отпущенных ему. Знаток и ценитель “черного романа”, он опубликовал несколько произведений под псевдонимом Вернон Салливан, и они имели шумный, скандальный успех. В настоящее издание вошел роман “У всех мертвых одинаковая кожа” (1946) и новелла “Собаки, страсть и смерть”, образчик так называемой садистской прозы. В результате громкого судебного процесса автор даже был приговорен к тюремному заключению.

Знаменитый французский писатель Борис Виан был известен также как изобретатель, автор песен и джазовый исполнитель, журналист, сценарист, критик. Этих занятий хватило бы на несколько жизней, а не на 39 лет, отпущенных ему. Знаток и ценитель “черного романа”, он опубликовал несколько произведений в этом духе под псевдонимом Вернон Салливан, и они имели шумный, скандальный успех. В результате громкого судебного процесса автор даже был приговорен к тюремному заключению. В настоящее издание вошли романы “Я приду плюнуть на ваши могилы” и “У всех мертвых одинаковая кожа”, опубликованные под псевдонимом Вернон Салливан как образчик так… Развернуть

Борис Виан за свою недолгую жизнь успел побывать инженером, изобретателем, музыкантом, критиком, поэтом, романистом, драматургом, сценаристом, переводчиком, журналистом и чтецом. Он играл на тромбоне, пел и сочинял песни (всего их около четырех сотен). Время отводило на все считанные секунды. Сегодня творчество этого культового автора органично входит в общий контекст XX века. Виан признан мастером интеллектуального эпатажа, ярким представителем послевоенного французского авангарда. В состав настоящего издания вошли два романа, опубликованные под псевдонимом Вернон Салливан (“Я приду плюнуть на ваши могилы”, “У всех мертвых одинаковая… Развернуть

Сегодня творчество выдающегося французского писателя Бориса Виана органично входит в общий контекст XX века. Влияние оспаривается, наследие изучается, книги переиздаются и переводятся. Пустое место между Жаком Превером и Аленом Роб-Грийе заполняется. Виан признан классиком литературного китча, ярким представителем послевоенного французского авангарда. В состав настоящего издания вошли “У всех мертвых одинаковая кожа” – один из романов Виана, опубликованный под псевдонимом Вернон Салливан; одно из важнейших произведений писателя – “Сердцедер”, и “самый пронзительный из современных романов о любви”, по определению Р.Кено, – “Осень в Пекине”.

Четыре романа неизвестного американского писателя Вернона Салливана, переведенные на французский язык известным французским же писателем Борисом Вианом (1920-1959), вызвали в послевоенной Франции широкий общественный, журналистский и бюрократический резонанс и послужили поводом для самого примечательного литературно-судебного процесса в республике. Суд установил факт несуществования на свете В. Салливана, а также факт непосредственного написания, а не перевода хулиганских американских романов Б. Вианом. Предлагаемая книга – почти полное собрание сочинений В. Салливана, коллекция чудовищных подделок под сексуально-спортивно-уголовные… Развернуть

Борис Виан, французский писатель и вообще человек разнообразных талантов, представлен в сборнике своим самым загадочным романом `Красная трава`, актуальной и по сей день пьесой `Строитель империи`, рассказами, часть из которых публикуется на русском языке впервые, и стихотворениями. Но подлинным открытием станут тексты двадцати пяти песен, до сих пор незнакомых русскому читателю… И пусть это пока лишь малая толика из более чем четырехсот песен, созданных одним из ярких творцов минувшего века, впечатление все равно останется неизгладимым…

Джазист, писатель, актер и патафизик: 24 личности Бориса Виана

В фильме «Генсбур. Любовь хулигана» Борис Виан — кокетливый пьянчуга, жовиальный джазист, впутывающий молодого Сержа Генсбура в затейливые авантюры.

Он с заплетающимся языком поет известнейшую Je bois, пьет из горла, ложится посередине дороги удовольствия ради и дерзит полицейским, и это — единственное художественное изображение Бориса Виана в кинематографе, дошедшем до российского проката.

Инженер и трубач, поэт и певец, серьезный и сумасбродный, европеец и афроамериканец — каким на самом деле был Борис Виан?

Борис Виан родился 10 марта 1920 года в небольшом городе Виль-д'Аврэ. Уже в его имени кроется первая из множества мистификаций — мать Виана, Ивонна Равене, назвала сына в честь любимой оперы, «Борис Годунов».

Несмотря на то что Вианы и Равене уже как минимум сотню лет жили во Франции, в будущем поэт сам будет шутить о своей псевдославянской душе в песне L'Âme Slave, а слухи о русских корнях даже поспособствуют изданию «Пены дней» в переводе Лилианны Лунгиной в 1983 году.

Кстати, во время книгоиздательского бума 1990-х романы Виана зачастую и вовсе выходили без имени переводчика — мол, автор-то русский.

Музыка была не единственным постоянным атрибутом воспитания Бориса, его братьев и сестры: поэтические упражнения, домашнее обучение, игры в «изысканный труп» и камерные театральные представления — все это формировало круг дальнейших интересов писателя с детства.

Семья не знала нужды, Поль Виан, отец Бориса, еще на свадьбе заявил, что при таком приданом с гордостью пополнит ряды безработных: отец его избранницы владел несколькими нефтяными скважинами. Для Вианов не существовало и войны, ее начало семья встретила в арендованной вилле на берегу Бискайского залива, где Борис познакомился со своей первой женой Мишель Леглиз. С Мишель, ставшей прототипом героини Хлои в «Пене дней», он проведет вместе 12 лет.

Изоляция от реальности сопровождала Виана на протяжении всей жизни — его тексты вырваны из исторического контекста, материальный мир в них кажется лишь условностью, а смыслом наделяются исключительно метафизические парадигмы.

Инфантильное восприятие мира и культ вечной молодости сопутствовали Виану и в жизни, и в творчестве, такой получилась и его авторская интонация: ироничная и серьезная одновременно.

«Забавно, когда я пишу в шутку, это кажется искренним, а когда же, наоборот, пишу по‑настоящему, все считают, будто я шучу», — говорил Виан своей второй жене Урсуле в 1951 году.

Fotobank / Getty Images

С 16 лет Виан страдал от сердечной недостаточности после перенесенного брюшного тифа — впрочем, это не сформировало в нем осторожности к собственному здоровью, а вылилось в продуктивный фатализм.

Как следствие, он желал успеть все и сразу: за 20 лет Борис Виан под 24 псевдонимами написал десятки романов, пьес, рассказов, сборников стихов, оперных либретто, киносценариев, статьи для полсотни журналов и почти пятьсот песен.

К концу войны Виан успел получить два образования, некоторое время поработать инженером, жениться, завести ребенка, похоронить отца и опубликовать первый полноценный роман. Но движущей силой начинающего писателя в тот период была музыка.

Еще в детстве Виан с братьями сколотили семейный джазовый оркестр, в котором Борису досталась роль трубача, несмотря на медицинские противопоказания.

В послевоенные годы Виан-джазист обрел такую популярность в музыкальных клубах квартала Сен-Жермен-де-Пре, что получил гордое прозвище «Принц Сен-Жермен-де-Пре».

В то же время эта слава была скандальной: оркестр Клода Абади и Виана отказывался играть песни на заказ, а однажды, не получив оплату за выступление, украл из клуба несколько клавишей рояля.

«Виан с одинаковым пылом ненавидел «паршивцев» и любил то, что любил: он играл на трубе, хотя сердце не позволяло ему этого делать. «Если вы не перестанете, то через десять лет умрете», — сказал ему врач», — писала в мемуарах Симона де Бовуар примерно за те же десять лет до смерти писателя.

Тем временем писательская карьера Бориса Виана развивалась не так стремительно. Писать прозу он начал после 20 лет, и первым (к сожалению, незаконченным) текстом стала сказка для беременной жены «Волшебная сказка для не вполне взрослых», созданная в 1943 году.

За ним шел другой неоконченный роман «Разборки по‑андейски», первый полноценный текст «Сколопендр и планктон» и, наконец, «Пена дней», написанная в перерывах между работой в Управлении бумажной промышленности, — роман, в котором сформировался авторский тон Бориса Виана.

Fotobank / Getty Images

В своих текстах Виан переизобретает французский язык: тестирует новые формулы, открывает неизвестные ингредиенты, деконструирует привычные сочетания и восхваляет парадоксы.

Его языковая вселенная — лингвистическая имитация реальности, он пародирует язык коммерческой рекламы, таблоидов, модных философов и консервативных чиновников. Вдобавок тексты Виана насыщены отсылками к мировой литературе, музыке, философии и историческим личностям.

В расслоении авторских псевдонимов и жанровых допущениях Виан предвосхитил «Смерть автора» Ролана Барта, его тексты подконтрольны разве что буффонному слову — как может быть «жив» автор, если в нем почти тридцать имен? Да, друг Виана по кличке Майор стал постоянным героем книг, да, дом в «Сердцедере» — проекция виллы Вианов, да, вся парижская интеллигенция высмеяна в «Пене дней», однако даже очевидное авторское присутствие не наделяет произведения субъектностью, она рассеивается в условностях, разночтениях и абсурдистской оптике.

«Пена дней» быстро нашла читательский отклик: Симона де Бовуар, позднее представившая Виана Сартру, предложила напечатать отрывки в журнале «Тан Модерн», а писатель Раймон Кено поддержал идею выдвинуть книгу на соискание премии Плеяды для начинающих писателей.

Казалось бы, у Виана в тот год не было конкурентов: остроумный, актуальный и ироничный текст, который впоследствии сыграет роль манифеста в руках молодежи, был обречен на внушительный денежный приз и престижную публикацию.

Но премию получил отнюдь не начинающий писатель, а вполне устоявшийся в литературном поле Жан Грожан, причем с существенным отрывом. Издательство «Галлимар» все равно напечатало «Пену дней», вот только Виан надолго затаил обиду.

Причастных к инциденту с «Пеной дней» писатель впоследствии помянул не только карикатурными образами в романе «Осень в Пекине», но и недвусмысленным поэтическим посланием:

Fotobank / Getty Images

Виан и певец Анри Сальвадор

• Открыть однажды бы окно и помочиться на прохожих,
• Будь то Жан Полан
• Или Марсель Алан.

В текстах Виана всегда есть точка распада, момент, когда сбиваются месяцы, путаются буквы и реальность лопается. И вот фигура Бориса Виана — музыканта, обаятельного выпивохи и талантливого писателя — начала рассыпаться.

Он уже выступал под именем Бизона Рави («восторженный бизон», одна из нескольких анаграмм имени) и публиковался под другими псевдонимами, но в 1946 году родилась главная мистификация — Вернон Салливан, персонаж, который успел и возвести Виана на пьедестал, и породить скандал и, в конце концов, погубить своего демиурга.

Основатель издательства «Скорпион» Жан д’Аллюэн обратился к Виану за помощью — подобрать и перевести парочку американских романов в духе Генри Миллера. Виан же, действительно переводивший в то время американских авторов, предложил простую и менее очевидную альтернативу: написать роман самостоятельно.

Так всего за две недели родился Вернон Салливан. По легенде, Вернон Салливан — метис, гонимый в США и вынужденный искать популярности в, казалось бы, толерантной Франции.

Никогда не бывавший в Америке Борис Виан — его переводчик и покровитель — открыл французскому читателю «Я приду плюнуть на ваши могилы», эпатажный роман, в итоге изданный тиражом в 120 000 экземпляров. Роман построен по модели образцового американского нуара, где ключевых составляющих всего три: секс, насилие и расизм.

Главный герой, светлокожий мулат Ли Андерсон, вынужден уехать из родного города после того, как его брата линчевали за связь с белой девушкой. Обосновавшись в небольшом городке, он устраивается на работу в книжный магазин и планирует кровавую месть — соблазняет и умерщвляет двух юных сестер.

Виан всячески открещивался от своего нашумевшего двойника и даже в спешке, преследуемый Ассоциацией общественного и нравственного содействия, написал «оригинал» романа I spit on your graves.

И все же к тому времени появилось еще два произведения Салливана: «У всех мертвых одинаковая кожа» (1947) и «Уничтожим всех уродов» (1948), а публикация формально виановского романа «Осень в Пекине» при этом отложилась.

Сложно сказать, почему жизнь Виана оказалась под контролем Вернона Салливана: возможно, виной тому коммерческий успех американского двойника или же тщеславие автора, а может, фиктивный персонаж и вовсе стал своеобразным способом творческого освобождения.

В какой-то момент фарс зашел слишком далеко — Виану грозило реальное тюремное заключение, а 29 апреля 1947 года история и вовсе омрачилась реальным убийством: в одной из гостиниц нашли задушенную женщину, рядом с которой лежала книга «Я приду плюнуть на ваши могилы». В результате Виану пришлось даже опубликовать статью «Я не убийца», а в суде признать авторство романа и в итоге отделаться только штрафом.

Fotobank / Getty Images

Виан и джазисты перед записью радиопрограммы «Весенний джаз»

Молодой бонмотист Виан был завсегдатаем богемных вечеринок. Для сартровского журнала «Тан Модерн» он выступил в амплуа «Сплетницы» 1940-х и создал рубрику «Хроники лжеца», где в сатирической манере рассказывал о выдуманных, но намекающих на реальные событиях.

Картина Виана «Железные человечки» стала частью писательской выставки в галерее «Плеяды», он снимался в кино, мешал коктейли философу Мерло-Понти в подвале на улице Монтань-Сент-Женевьев, слыл главной звездой подпольных вечеринок, где Виан-джазист исполнял свои песни, — и все же не был признан как большой писатель. После репутационного скандала он снова большую часть времени уделял музыке, пока в 1951 году из-за обострившейся болезни ему не пришлось окончательно завязать с музыкальным разгулом, в дальнейшем Виан только исполнял песни и писал музыкально-критические статьи, но уже не играл на трубе.

После перенесенного отека легких каждое лето Виан проводил в Сен-Тропе. Он развелся с Мишель и заключил новый брак с Урсулой Кюблер, балериной, ничего не знавшей о текстах писателя.

В 1950-е Борис Виан сотрудничал с многочисленными журналами, писал пьесы, сценарии и романы, рассказы и стихи, вел радиопередачи, организовывал концерты, ставил дома спектакли и небольшие скетчи, переводил зарубежную фантастику, а в 1953 году пополнил ряды «Сатрапов Коллегии Патафизиков» — таинственной полупародийной организации. Несмотря на запреты врачей, неугомонный Виан отправился в обширное музыкальное турне с антимилитаристскими песнями собственного сочинения, однако здоровье писателя ухудшалось. Он пророчески говорил: «Я не доживу до сорока лет», а в стихотворении «Я умру от рака позвоночного столба» предрекал себе соответствующую смерть.

Fotobank / Getty Images

К концу 1950-х и своей жизни Виан роковым образом выбрал индустрию кино: снимался в кассовых фильмах, писал и редактировал сценарии, а потом согласился адаптировать текст «Я приду плюнуть на ваши могилы» для экрана.

За этим следовала коммерческая волокита, права на экранизацию переходили от одной компании к другой, Виан не успевал закончить диалоги в срок, и в итоге фильм вышел без его участия — сам он требовал не упоминать его имя ни в каких материалах, связанных с лентой.

Раздосадованный Виан, несмотря на предостережения близких, все же решился на предпремьерный показ. Говорят, увидев свое имя в титрах, Виан вскочил, схватился за сердце, воскликнул: «О, нет!» — и упал без чувств.

Говорят, и что только спустя десять минут после начала фильма писатель безмолвно опустил голову на спинку кресла и умер по пути в больницу, не приходя в сознание.

В 1959 году умер Борис Виан, однако все бесчисленные мистификации писателя продолжают свою жизнь и спустя 60 лет — в 2020 году группой УЛИПО был закончен и опубликован его роман «Деваться некуда», который мог бы стать новым бестселлером Вернона Салливана.

Борис Виан: Любовь слепа

• Борис Виан
• Любовь слепа
• (Из сборника “Волк-оборотень”)
• I

Пятого августа в восемь часов город начал погружаться в туман. Он был необычно мутным, казался окрашенным в густой голубой цвет и совсем не затруднял дыхания.

Он выпадал параллельными слоями: сначала, пенисто стелясь по земле, поднялся сантиметров на двадцать, скрыв от прохожих их собственные ноги. Женщина из дома № 22 по улице Сент-Бракмар никак не могла найти ключ, упавший перед входной дверью.

Шесть человек, включая грудного ребенка, пришли ей на помощь – в это время осело второе покрывало: нашли ключ, но потеряли дитя, которое уползло под прикрытием шлейфа. Ему не терпелось увильнуть от рожка и познать скромные удовольствия взрослой жизни.

Одна тысяча триста шестьдесят два ключа и четырнадцать собак затерялись таким образом в первое утро. Забросив бесполезные отныне поплавки, рыбаки посходили с ума и отправились на охоту.

Туман плотно забивал улицы в ложбинах и нижней части склона; длинными полосами заволакивал водосточные и вентиляционные трубы; завоевывал переходы метро, которое перестало функционировать после того, как молочный поток поднялся до уровня красного сигнала светофора; тем временем опустилась третья завеса, и наверху теперь приходилось брести уже по колено в белой пелене.

Жители верхних кварталов, считая себя более везучими, высмеивали тех, кто жил у самой реки, но спустя неделю мир и согласие восторжествовали; с этого момента все могли одинаково биться о мебель в своих квартирах, поскольку туманом заволокло крыши самых высоких зданий. Дольше всех держалась макушка колокольни, но очередная волна мутного прилива затопила и ее.

II

Орвер Лятюиль проснулся тринадцатого августа.

Проспал он часов триста, не меньше; отходил от крутой пьянки медленно и сначала подумал, что ослеп, знать, накануне потреблял что-то ядреное! Было темно, но темнота казалась какой-то непривычной; такое ощущение, будто электрический свет изо всех сил бьет по опущенным векам. Неуверенной рукой он нащупал ручку радиоприемника. Радио работало, но последние известия до недоочнувшегося Орвера доходили с трудом.

Не обращая внимания на щебечущие комментарии диктора, Орвер Лятюиль задумался, поковырял пупок и, понюхав палец, решил, что было бы неплохо помыться. Но практичность тумана, погружающего все сущее в беспросветный мрак – ну совсем как плащ – Ноя, нищета – нищих, парус Танит – Саламбо или скрипка, в которую засунули кошку, – убедили его в ненадобности душа.

К тому же этот туман источал нежнейший аромат чахоточных абрикосов, что должно было убивать все человеческие запахи.

Слышимость даже улучшилась, и звуки, окутанные этой туманной ватой, приобретали забавный резонанс, звонкий, но бесцветный, подобно лирическому сопрано, чьей обладательнице заменили протезом из кованого серебра небо, пробитое при неудачном падении на рукоятку плуга.

Прежде всего Орвер выбросил из головы все возникающие вопросы; он решил вести себя так, как будто ничего не произошло. В результате без труда оделся, поскольку одежда находилась на своем привычном месте: что-то на стульях, что-то под кроватью, носки в ботинках, один ботинок в вазе, другой под ночным горшком.

– Господи, – сказал он себе, – ну и странная же штука этот туман.

Это не очень оригинальное замечание избавило его от распевания дифирамбов и примитивного энтузиазма, с одной стороны, печали и черной меланхолии – с другой, переведя феномен в категорию просто констатируемых фактов. Он привыкал к необычной ситуации, осваивался и вскоре осмелел до такой степени, что даже надумал провести ряд психологических опытов.

– Спущусь-ка я к хозяйке с расстегнутой ширинкой, – произнес он вслух. Посмотрим, действительно ли это из-за тумана, или у меня что-то с глазами.

Дело в том, что присущее французу картезианство ставит под сомнение существование густого тумана как такового, даже если густоты хватает на закупорку его французского зрения; что бы по радио ни говорили, его французское мнение не изменится, и в чудеса он верить не будет. У них там на радио одни придурки.

– Я его выну и спущусь прямо так, – решил Орвер. Он его вынул и начал спускаться прямо так. Первый раз в жизни он обратил внимание на трещание первой ступеньки, хрущание второй, шуршание четвертой, шумшание седьмой, шлептание десятой, шкрептание четырнадцатой, штрекотание семнадцатой, скржтание двадцать второй и зззузжание медных перил, слетевших с последней опоры.

Читать дальше

Борис Виан – Собаки, страсть и смерть

Борис Виан

Собаки, страсть и смерть

Они меня поимели. Завтра я сяду на электрический стул. Но все равно я об этом напишу, я хотел бы все объяснить. Судьи ничего не поняли. Ведь Слэкс уже умерла, и мне было трудно об этом рассказывать, зная, что все равно не поверят. Если бы Слэкс могла выбраться тогда из машины. Если бы она могла прийти и все рассказать. Ну да хватит об этом, уже ничего не попишешь. В этой жизни.

Заморочка в том, что когда ты шофер такси, у тебя заводятся свои привычки. Рулишь весь день и, хочешь не хочешь, знаешь все районы как свои пять пальцев. Одни тебе нравятся больше, чем другие. Я знаю ребят, которые, например, дали бы скорее искромсать себя на куски, лишь бы не везти клиента в Бруклин. Ну а я, я это делаю охотно.

Я хочу сказать, делал охотно, потому что теперь уже никогда больше не смогу это делать. Вот так завелась и у меня привычка: почти каждый вечер я зависал на час в «Тысяче чертей». Однажды я туда привез одного клиента, пьяного в стельку, он захотел, чтобы я вошел вместе с ним. Когда я оттуда вышел, то уже знал, какие девочки там водятся.

И с тех пор, вы наверняка скажете, что это глупо…

Каждый вечер я туда заезжал около часа ночи. В это время она выходила. У них в «Чертях» часто были певицы, и я знал, кто она такая. Они звали ее Слэкс, потому что она чаще всего была в штанах. В газетах писали, что она была лесбиянкой.

Почти всегда она выходила с одними и теми же двумя типами, своими партнерами, пианистом и бас-гитаристом, и садились они в машину пианиста. Укатывали куда-нибудь поразвлечься, но возвращались обратно к «Чертям» и заканчивали вечер там.

Я узнал это уже потом.

Я никогда не стоял там долго. Не мог оставаться пустым, там и стоянка ограничена, и клиентов всегда больше, чем где бы то ни было.

В тот вечер, когда все началось, они переругались, и похоже, не на шутку. Она залепила пианисту кулаком прямо в рожу. Эта цаца била не слабо. Она завалила его; как легавый. Парень, правда, был бухой, но, думаю, даже по трезвости он бы не устоял.

Ну а пьяный тем более, он так и остался лежать на земле, а второй парень пытался его оживить и отпускал ему такие затрещины, что, казалось, башка сейчас отвалится. Я так и не увидел, чем все это закончилось, потому что она подошла, открыла дверцу такси и села рядом.

Затем щелкнула зажигалкой и посмотрела мне прямо в лицо.

– Вы хотите, чтобы я включил свет?

Она сказала «нет», погасила зажигалку, и я поехал. Я спросил у нее адрес не сразу; только когда мы уже свернули на Йорк-авеню, я вспомнил, что она так и не сказала, куда ехать.

Вам смешно, да? Вы думаете, что с моими-то габаритами и мускулами я мог запросто отделать эту сучку.

Нет, вы бы тоже ничего не смогли сделать, увидев рот этой девчонки и то, как она себя вела в машине.

Бледная, как труп, да еще эта черная дырка… Я смотрел на нее сбоку и ничего не говорил да время от времени поглядывал на дорогу. Я не хотел, чтобы легавый увидел нас вдвоем на переднем сиденье.

Говорю вам, вы даже не можете себе представить, в таком городе, как Нью-Йорк, и так мало людей в ночное время. Она то и дело сворачивала на какие-то улицы. Мы проезжали мимо целых кварталов и не видели ни души, иногда встречались двое-трое прохожих.

Бродяга, иногда женщина, люди, возвращающиеся с работы; есть магазины, которые открыты до двух или трех часов ночи или даже круглые сутки. Каждый раз, когда она видела кого-нибудь на тротуаре справа, она дергала руль и проезжала у самого тротуара, как можно ближе, притормаживала и, поравнявшись с прохожим, внезапно жала на газ.

Я по-прежнему ничего не говорил, но когда она это проделала в четвертый раз, я спросил у нее:

– Зачем вы это делаете?

– Думаю, что это меня забавляет.

Я ничего не ответил. Она посмотрела на меня. Мне не понравилось, что она продолжала вести машину, а смотрела на меня; машинально моя рука потянулась к рулю. Не подав виду, она ударила меня по руке правым кулаком. Боль была адская. Я выругался, а она снова рассмеялась.

– Когда они слышат шум мотора и отпрыгивают, это так забавно…

Она наверняка видела собаку, перебегающую улицу, и я хотел вцепиться во что-нибудь, чтобы удержаться на месте, когда она даст по тормозам, но вместо того, чтобы затормозить, она нажала на газ, и я услышал глухой стук удара о капот тачки, которую изрядно тряхануло.

– Черт! – выругался я. – Ничего себе! От этой собаки у меня, наверное, весь капот смят…

– Заткнись!

Казалось, она была в полной отключке. Глаза у нее были мутные, и машину вело из стороны в сторону. Через два квартала она остановилась у тротуара.

Я хотел выйти и посмотреть, что с решеткой радиатора, но она схватила меня за руку. Она дышала тяжело, как ломовая лошадь.

Ее лицо в тот момент… Я не могу забыть ее лицо. Видеть женщину в таком состоянии, когда сам ее до этого довел, это еще ладно, чего ж плохого… но когда и думать об этом не думал, а она вдруг вот так… Она сидела не шевелясь и только сжимала мою руку изо всех сил. На ее губах заблестела слюна. Уголки ее рта были влажные.

Я выглянул наружу. Я даже не знал, куда мы заехали. Вокруг не было никого. Ее штаны на молнии снимались одним махом. Обычно в тачке как следует не оттянешься. Но тот раз я буду помнить всегда. Даже когда ребята мне завтра утром забреют голову…

…………………………………………………

Потом я усадил ее справа от себя и повел сам, но она почти сразу же потребовала, чтобы я остановился. Она кое-как привела себя в порядок, матерясь при этом как грузчик, вылезла из машины и пересела на заднее сиденье. Затем назвала мне адрес ночного бара, где должна была петь.

Я попытался выяснить, где мы находимся. В голове был туман, как будто только что вышел из больницы, где пролежал целый месяц. Мне все-таки удалось вылезти из машины и удержаться на ногах. Я хотел осмотреть машину. Следов не было. Только кровавое пятно, размазанное на правом крыле.

Это могло быть какое угодно пятно.

Самое быстрое было развернуться и поехать обратно.

Я видел ее в зеркальце, она смотрела в окно и, заметив на тротуаре сбитую собаку, снова тяжело задышала. Собака еще шевелилась, у нее, наверное, были перебиты кости, она ползла боком.

Меня чуть не вырвало, я чувствовал себя очень слабым, а она начала надо мной смеяться.

Она видела, что мне плохо, и принялась меня вполголоса материть; она говорила мне ужасные вещи, и я мог снова ее поиметь тут же, на улице.

Вы, ребята, не знаю, из какого теста вы сделаны, но когда я довез ее до бара, где она должна была петь, я не смог остаться и ждать ее после выступления. Я сразу же свалил.

Я должен был вернуться домой. Жить одному не всегда весело, но, черт возьми, в тот вечер, к счастью, я был один. Я даже не раздевался; выпил, что у меня было, и завалился в койку.

Я был выжат как тряпка. Как грязная тряпка.

Читать дальше

«Болтливый мертвец» Борис Виан :: Частный Корреспондент

Число Виана — десять. Он родился 10 марта, написал 10 романов, ему было суждено 10 лет литературного творчества, и его сердце разорвалось через 10 минут просмотра фильма по собственному шедевру, который начался в 10 часов утра…

Но молчи: несравненное право —Самому выбирать свою смерть.

Н.С. Гумилёв. Выбор

Борис Виан умер не как-нибудь. Он символично скончался 23 июня 1959 года на премьере фильма, поставленного по его трэш-триллеру «Я приду плюнуть на ваши могилы».

Виан выдержал всего десять минут просмотра, потом закатил глаза, откинулся на спинку кресла и умер, не приходя в сознание, в скорой помощи по дороге в больницу.

То есть последнее, что он видел в своей жизни, — то низкопробное криминальное чтиво, та жуть, которую он сам сотворил…

Число Виана — десять.

Он родился 10 марта, написал 10 романов, ему было суждено 10 лет литературного творчества, и его сердце разорвалось через 10 минут просмотра фильма по собственному шедевру, который начался в 10 часов утра… Стоп. Давайте, как бывает в фильмах, поставленных по трэш-триллерам, вернёмся к тому, с чего всё начиналось, и попробуем разобраться, почему всё закончилось именно так.

Хороший, плохой, негр

Итак, Виан родился 10 марта 1920 года в крохотном городке Виль-д’Авре недалеко от Парижа и получил странное для коренного француза имя Борис — в честь оперы «Борис Годунов», по которой с ума сходила его музыкальная матушка… Нет, не то. Прокручиваем вперёд… Вот! Виану два года. Он перенёс сильнейшую ангину с осложнениями на сердце, заполучает ревматизм на всю жизнь. Пятнадцать лет.

Виан заболевает брюшным тифом. Опять последствия на сердце. Всё! Формирование бренного тела будущего писателя завершено: порок сердца, аортальная недостаточность.

Виан выбирает свою раннюю смерть, решив играть на трубе, что было ему категорически противопоказано, но что, безусловно, отражало (уже тогда, в пятнадцать лет!) его отчаянный, страстный и философский одновременно взгляд на жизнь и смерть.

Да и при жизни Кэрроллу приходилось «соответствовать» и прятать свою разностороннюю, активную и где-то даже бурную жизнь под непроницаемой маской викторианской респектабельности. Что и говорить, неприятное занятие; для такого принципиального человека, как Кэрролл, это было, несомненно, тяжёлым бременем.

И всё же, думается, в его личности скрывалось и более глубокое, более экзистенциальное противоречие, кроме постоянного страха за свою профессорскую репутацию: «ах, что будет говорить княгиня Марья Алексевна».

Тут мы вплотную подходим к проблеме Кэрролла-Невидимки, Кэрролла-третьего, живущего на тёмной стороне Луны, в Море Бессонницы.

Один, два или три Льюиса Кэрролла

История творчества Бориса Виана — это практически история его болезни. Виан не был здоровым человеком. Как остроумно подметил один исследователь творчества писателя, «сердечная аритмия определила и характерную для Виана аритмию с умонастроениями своего времени».

Когда вся Франция переживала тотальное увлечение американской поп-культурой на фоне всеобщей эйфории от освобождения Парижа союзниками, Виан плевал на всех с высокой колокольни. Он играл джаз вопреки всему, играл, как отмечали современники, краешком рта, твёрдо стоя на широко расставленных ногах.

Сладостно, романтично, цветисто и отчаянно; играл джаз чернее чёрного. Он осмеливался быть собой — страстно влюблённым в жизнь смертельно больным пессимистом.

Есть такое высказывание (кажется, оно принадлежит Ошо): здоровье у всех здоровых людей одно и то же, а вот болезнь у каждого своя. То есть болезнь определяет индивидуальность.

В каком-то космическом смысле сама индивидуальность — что-то невообразимо святое на Западе! — и есть самая опасная болезнь, этакий насморк души.

В этом эзотерическом смысле Виан тоже, я повторюсь, не был здоровым человеком.

Индивидуальностью он был наделён сверх всякой меры: в нём уживалось как минимум три индивидуума: во-первых, интеллигент, закончивший знаменитую Центральную школу, гениальный автор «Пены дней»; во-вторых, жадный до длинного доллара бумагомаратель Вернон Салливан с кипой бульварных романов-бестселлеров и, наконец, простой белый негр, который хотел в жизни только одного: играть джаз как Бикс Байдербек (великий американский джазист, 1903—1931). Виан знал, что умрёт рано, и жил втрое жаднее, чем любой современный ему французский писатель, расходуя свою до неприличия, по-распутински богатую витальность направо и налево. За что и поплатился.

Пора-пора-порадуемся на своём веку

Вся, по-егорлетовски, «долгая счастливая жизнь» Б. Виана, которая началась 10 марта 1920 года и закончилась всего 40 лет спустя, проходила в тени серьёзной болезни.

Но отчасти именно благодаря этой божественной тени, которую послала ему судьба, Виан не был до конца ослеплён тем солнцем, которое заставляет среднестатистический человеческий планктон бездарно радоваться жизни до самой смерти. Он был одноглазым королём в стране ослеплённых солнцем мира, порядка и благополучия.

Он был королём-террористом, подрывавшим сами устои этих мира, порядка и благополучия. Он был самым далёким от политики анархистом, какого только можно вообразить. Он был, можно сказать, экзистенциалистом второго поколения (как цветной телевизор взамен чёрно-белого), на порядок более экзистенциален, чем сам экзистенциализм.

Одинокий, затерявшийся во времени терминатор постмодернизма, который пришёл, чтобы разрыть живые могилы всего того, что подобру-поздорову умерло, и того, чему ещё предстоит в интересах человечества умереть.

Символично в этой связи, что вскоре после смерти Виана его красивое, совершенно русское лицо было крепко забыто, хотя и ненадолго. На пророческий пьедестал Виана возвели только два года спустя.

И не потому, что он скандально скончался на своей премьере: просто наступили шестидесятые, и бунтующий против всего и вся писатель-психоделик пришёлся ко двору.

Мёртвый Виан был знаменит так, как не был никогда при жизни, хотя все его лучшие произведения уже давно были опубликованы.

В мире животных

Знаменит после смерти — это фактически значит, что «забыт при жизни». Но Виан не мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны фортуны. К примеру, в те самые свои роковые пятнадцать лет он получает не только порок сердца на всю жизнь, но и степень бакалавра по латыни и греческому.

Ещё через два года (в семнадцать) Виан защитил бакалавриат ещё по двум дисциплинам: философии и математике! Борис Виан переделал массу всего в своей жизни: писал прозу и стихи (и даже оперы, чем и порадовал матушку), очень хорошо играл на трубе в джазовом оркестре и пел, профессионально переводил книги с английского, в том числе детективные романы Р. Чандлера в стиле нуар.

Виан был очень страстным человеком, и главной страстью его был джаз. Если на минуту отвлечься от его литературного наследия, придётся признать, что он скорее был джазменом, чем писателем. Так же, как, например, Грибоедов на самом деле был дипломатом, а не писателем-драматургом. Но потомкам на это, безусловно, наплевать.

Вечером стулья, утром — на столе

В 1947 году в США самолёт впервые преодолел звуковой барьер. В этом же году больной Борис Виан во Франции преодолел литературный барьер, написав «Пену дней».

Современный «Чуме» Альбера Камю роман был (в гораздо большей степени, чем тоскливо умозрительная «Чума»!) хорошей мускулистой пощёчиной современному обществу. Это было чудесно: Виан провозгласил новый идеал, новую философию жизни, провозгласил жизнь.

Но потом ему как-то удалось наступить на горло собственной песне и замолчать собственный крик души.

Виан не был хорошим PR-менеджером самого себя.

Как я уже говорил, он пытался сидеть на трёх стульях, одним из которых был джаз, вторым — его настоящий «шеднерв» (виановский неологизм) — знаменитый роман «Пена дней» (1946), который при жизни писателя прошёл катастрофически незамеченным, и его второсортные (если не третьесортные!) бульварные романы, стилизованные под нуар а-ля Реймонд Чандлер, которого Виан переводил, эти его романы-демоны, вышедшие под псевдонимом Вернон Салливан: «Я приду плюнуть на ваши могилы» (1946), «Все мёртвые одного цвета» (1947), «Уничтожим всех уродов» (1948) и «Женщинам не понять» (1950). Как явствует уже из названий произведений нуарного цикла, они есть полная похабщина, недостойная прочтения, и при прочтении в этом нельзя не убедиться.

Эти книги писались ради денег, а не по вдохновению (как «Пена…»), и они действительно принесли Виану много денег (вместе со славой), а также безнадёжно подорвали его репутацию. Они также послужили причиной одного настоящего убийства: под впечатлением романа «Я приду плюнуть…

» торговый служащий Эдмон Руже задушил свою подружку и украсил труп томиком Салливана, раскрытым на сцене убийства. И наконец, с большой долей вероятности можно предположить, что злополучные романы послужили причиной собственной скоропостижной и двусмысленной смерти Виана.

Издав свои брызжущие кровью (и спермой!) отвратительные чёрные бестселлеры, Виан, эта утончённая, возвышенная личность, этот «восторженный бизон», как его называли друзья, успешно перечеркнул «Пену дней» и прославился на всю страну как скандальный бульварный писака, а не как гений, создавший «Пену дней», которая теперь входит в школьную программу! Написанные в качестве насмешки над обществом, романы «посмеялись» над самим Вианом. Никто так и не понял, что это просто неудачная шутка (меньше всего Эдмон Руже, бедняга!), и Виан захлебнулся в собственной кровавой «пене дней». И наверняка ведь больное сердце ему нашёптывало: «Борис, ты не прав, не пиши бестселлер». Но Борис не прислушался…

Нас всех тошнит

В нашей стране, что добавляет юмора в создавшуюся несмешную ситуацию, чернушные романы Виана не столь известны, как «Пена дней».

И весьма забавно наблюдать, как в преломлении критики (словно путём выворачивания имени наизнанку) Борис Виан почему-то незаметно (дым в дом, дама в маму) превращается в «наивный сироп». Звучат слова «затянувшееся детство», «эскапизм», «поверхностность», «кукольные герои» и т.п.

Столько всего уже было сказано о «сенсориальном пространстве» «Пены дней»! Критики видят словотворчество и розовые очки, но не видят яростного разрушения мира. А ведь герой «Прирождённых убийц» тоже носил розовые очки! В лучшем случае Виана сравнивают с Хармсом. Конечно, они оба экстраординарные джентльмены.

Но они отличаются, как Джекил и Хайд! Там, где смех Хармса замолкает, сразу обрушивается сводящий с ума хаос, «дальше — тишина». А «Пена дней» — это грустная, но полная веры в лучшее завтра «весенняя песня».

Как и персонажи классической сказки К. Грэма «Ветер в ивах» в главе Piper at the Gates of Dawn (знаменитой благодаря дебютному альбому Pink Floyd), герои «Пены…» словно услышали запредельную, божественную мелодию. А когда она замолкла, продолжают жить, но уже на другом уровне, в другом качестве. Словно Нео, побывавший в матрице и за её пределами.

Как бы ни была трагична история, рассказанная в «Пене дней», грусть эта, как у Пушкина, светла. Колен и Хлоя как Ромео и Джульетта. Рождённые друг для друга, нашедшие свою любовь. Они могут умереть без сожаления, как и подобает настоящим партизанам кармы. Хармс — русская безнадёга, Реквием Моцарта на флейте водосточных труб, Виан же — новая надежда галактики, чёрный джаз уголком рта.

Хармс — Game over, Виан — Mission Complete.

Первый альбом Pink Floyd «The Piper at the Gates of Dawn» («Свирель у порога зари») назван так же, как и одна из глав сказки «Ветер в ивах» (The Wind in the Willows) Кеннета Грэма.

В этой главе герои сказки Крот и Выдра проводят ночь у реки в поисках потерявшегося детёныша Выдры. Цитата: «Может, он и не решился бы поднять голову, но, хотя музыка уже стихла, призыв всё так же властно звучал внутри него.

Он не мог не посмотреть, даже если бы сама смерть мгновенно справедливо его поразила за то, что он взглянул смертными глазами на сокровенное, что должно оставаться в тайне.

Он послушался и поднял голову, и тогда в чистых лучах неотвратимо приближающейся зари, когда даже сама Природа, окрашенная смущённо розовым цветом, примолкла, затаив дыхание, он заглянул в глаза Друга и Помощника, того, который играл на свирели.

Да, счастье героев Виана, по шейку погружённых в собственную «матрицу в матрице» (этакую яркую матрёшку, уютный карман в неуютной реальности), скоротечно.

Но может ли современное ему (и нам) общество с его проверенными традиционными ценностями дать человеку долговечное счастье?! Больное, чуткое сердце — его безупречная муза — подсказывало Виану, что нет. Его обречённое сердце строчило в его мозгу, словно на пишущей машинке: «Нет, нет, нет…

» «Не то, и не это, и даже не ничто» — так строчило оно, каждой строчкой утверждая не смерть, но жизнь, бесконечный поиск идеала — свободы…

Это не искусство ради искусства, это декларация независимости человека от общества! Это обещание счастья в отдельно взятом теле, а не где-то там в светлом будущем, яркими плакатными красками нарисованном пропагандой, в будущем, которое так никогда и не настаёт.

Вопреки недалёкой критике (проморгавшей «Пену дней» и не оценившей комиксового юмора трэш-романов!), герои Виана предельно, до физиологичности, как Томаш из «Невыносимой лёгкости бытия» Милана Кундеры, реальны. И реалистичны.

Они как раз живут в «настоящем настоящем» — вечном настоящем, в котором только и возможна молодость и жизнь, живут даже не сегодняшним днём, а настоящим моментом: «не думай о секундах свысока…» Почти как даосские мудрецы.

Доброе утро, последний герой

Виан видит не глазами, он видит своим третьим глазом некий запредельный «луч света в тёмном царстве», разделяющийся на целую радугу цветов, и рисует этими цветами, хотя этот свет и приходит со звезды, потухшей и остывшей миллион лет назад.

И отсюда космическая грусть, как в стихах Хуана Рамона Хименеса, и отчаяние, и даже где-то просветлённая жестокость, как в песнях Цоя, провидевшего многое: «Солнце моё, взгляни на меня: / Моя ладонь превратилась в кулак, / И если есть порох, / Дай огня. / Вот так». Виан, здоровье которого ещё с подросткового возраста висело на волоске, жёг весь порох, какой был.

Играл на трубе наперекор врачам, любил красивых женщин и новоорлеанский джаз… И плевать хотел на всё, что не любил.

Виан жил по самурайскому кодексу: любуясь бесстыдно цветущей сакурой с балкона своей башни из слоновой кости, он без посторонней помощи помнил, что «и это тоже пройдёт», осознавал и претворял в жизнь неотвратимость и отвратительность собственной смерти. Для него смерть была на расстоянии вытянутой руки.

Отсюда и странная безжалостность вперемешку с мечтательностью: как у писателя, спортсмена, самурая, гея Юкио Мисимы, который сделал себе харакири после безумной попытки реставрации императора. Виану тоже хотелось чего-то этакого, запредельного, хотелось войны со всем и вся.

Виан не был пацифистом, как принято считать, скорее он был «арахисовым анархистом», партизаном кармы с пелевинским «глиняным пулемётом», спрятанным в рукаве!

Этот гипотетический пулемёт (или, по Виану, «сердцедёр») в рукаве был одновременно и его тузом в рукаве, его единственным джокером, который мог принести Виану победу, ему, обречённому сердечнику, обречённому лузеру. Отсюда его восприимчивость до самой провидческой глубины, иначе не стоило бы и читать.

P.S. Ай-ай-ай, убили негра…

Виан был настоящий джедай, хотя и в запасе по состоянию здоровья.

Возможно, именно из-за этого «в запасе» он постепенно накопил критическую массу злобы на душе… Демоны Виана, такие симпатичные вначале (мелькавшие уже в «Пене дней» где-то в эпизодах), заматерели, отрастили жуткие рога и с володарским хохотом порвали зачахших ангелочков в клочья… Джекил уступил место Хайду. Так уж сложилась его жизнь — быстро, как складывается карточный домик.

По Виану, жизнь — это хаос, в котором невозможно выжить, можно только наслаждаться, чего бы это ни стоило, прямо сейчас. Смерть гарантирована всем, жизнь не гарантирована никому.

Наслаждение жизнью отнимают компромиссы, массы, труд, режим, забытьё. А о смерти, какая она будет, можно лишь гадать.

Свою собственную смерть Виан частично нагадал в стихотворении «Попытка смерти» (пер. Д. Свинцова):

• Я умру от разрыва аорты.Будет вечер особого сорта —В меру чувственный, тёплый и ясный
• И ужасный.
• Как видим, даже Виан, щедро наделённый нездоровым воображением, не мог представить, что он умрёт совершенно не чувственным утром, а на полный после завтрака желудок, а ведь вся его больная жизнь намекала на какой-то такой неудобоваримый исход!
• ОТПРАВИТЬ: