В этой редакции проблематика и сюжет «Волхва» не претерпели значительных перемен. Но правку нельзя назвать и чисто стилистической. Ряд эпизодов практически переписан заново, один-два добавлены.
Такую, казалось бы, бестолковую работу я проделал не в последнюю очередь потому, что из всего мной написанного самый сильный интерес публики — если авторская почта что-то доказывает — возбудила именно эта книга.
Мне не давала покоя мысль о том, что повышенным спросом пользуется произведение, к которому и у меня, и у рецензентов накопилось столько профессиональных претензий.
Я закончил «Волхва» в 1965 году, уже будучи автором двух книг [1] , но, если отвлечься от даты публикации, это мой первый роман. Предварительные наброски относятся к началу 50-х; с тех пор сюжет и поэтика не раз видоизменялись.
Сначала в них преобладал мистический элемент — в подражание шедевру Генри Джеймса «Поворот винта». Но четких ориентиров у меня тогда не было, ни в жизни, ни в литературе.
Здравый смысл подсказывал, что на публикацию моих писаний рассчитывать нечего; фантазия же не могла отречься от любимого детища, неуклюже и старательно тщилась донести его до ушей человеческих; хорошо помню, что мне приходилось отвергать один фрагмент за другим, ибо текст не достигал нужной изобразительной точности. Несовершенство техники и причуды воображения (в них видится скорее неспособность воссоздать уже существующее, чем создать не существовавшее доселе, хотя ближе к истине второе) сковывали меня по рукам и ногам. И когда в 1963 году успех «Коллекционера» придал мне некоторую уверенность в своих силах, именно истерзанный, многажды перелицованный «Волхв» потеснил другие замыслы, выношенные в пятидесятых… а ведь по меньшей мере два из них, на мой вкус, были куда масштабнее и принесли бы мне большее уважение — во всяком случае, в Англии.
В 1964-м я взялся за работу: скомпоновал и переделал ранее написанные куски. Но сквозь сюжетную ткань «Волхва» все же проглядывало ученичество, путевые записки исследователя неведомой страны, полные ошибок и предрассудков.
Даже в той версии, которая увидела свет, куда больше стихийного и недодуманного, чем полагает искушенный читатель; критика усерднее всего клевала меня за то, что книга-де — холодно-расчетливая проба фантазии, интеллектуальная игра.
А на самом деле один из коренных ее пороков — попытка скрыть текучее состояние ума, в котором она писалась.
Помимо сильного влияния Юнга, чьи теории в то время глубоко меня интересовали, «Волхв» обязан своим существованием трем романам.
Усерднее всего я придерживался схемы «Большого Мольна» Алена-Фурнье — настолько усердно, что в новой редакции пришлось убрать ряд чрезмерно откровенных заимствований.
На прямолинейного литературоведа параллели особого впечатления не произведут, но без своего французского прообраза «Волхв» был бы кардинально иным.
«Большой Мольн» имеет свойство воздействовать на нас (по крайней мере, на некоторых из нас) чем-то, что лежит за пределами собственно словесности; именно это свойство я пытался сообщить и своему роману. Другой недостаток «Волхва», против которого я также не смог найти лекарства, тот, что я не понимал: описанные в нем переживания — неотъемлемая черта юности. Герой Анри Фурнье, не в пример моему персонажу, явственно и безобманно молод.
Второй образец, как ни покажется странным, — это, бесспорно, «Бевис» Ричарда Джеффриса [2] , книга, покорившая мое детское воображение.
Писатель, по-моему, формируется довольно рано, сознает он это или нет; а «Бевис» похож на «Большого Мольна» тем, что сплетает из повседневной реальности (реальности ребенка предместий, рожденного в зажиточной семье, каким и я был внешне) новую, незнакомую.
Говорю это, чтобы подчеркнуть: глубинный смысл и стилистика таких книг остаются с человеком и после того, как он их «перерастает».
Третью книгу, на которую опирается «Волхв», я в то время не распознал, а ныне выражаю благодарность внимательной студентке Ридингского университета, написавшей мне через много лет после выхода романа и указавшей на ряд параллелей с «Большими ожиданиями».
Она и не подозревала, что это единственный роман Диккенса, к которому я всегда относился с восхищением и любовью (и за который прощаю ему бесчисленные погрешности остальных произведений); что, работая над набросками к собственному роману, я с наслаждением разбирал эту книгу в классе; что всерьез подумывал, не сделать ли Кончиса женщиной (мисс Хэвишем) — замысел, отчасти воплощенный в образе г-жи де Сейтас. В новую редакцию я включил небольшой отрывок, дань уважения этому неявному образцу.
Коротко о паре более заметных отличий. В двух эпизодах усилен элемент эротики. Я просто наверстал то, на что ранее у меня не хватало духу. Второе изменение — в концовке.
Хотя ее идея никогда не казалась мне столь зашифрованной, как, похоже, решили некоторые читатели (возможно, потому, что не придали должного значения двустишию из «Всенощной Венере» [3] , которым завершается книга), я подумал, что на желаемую развязку можно намекнуть и яснее… и сделал это.
Редкий автор любит распространяться об автобиографической основе своих произведений — а она, как правило, не исчерпывается временем и местом написания книги, — и я не исключение.
И все же: мой Фраксос («остров заборов») — на самом деле греческий остров Спеце, где в 1951—1952 годах я преподавал в частной школе, тогда не слишком похожей на ту, какая описана в книге.
Пожелай я вывести ее как есть, мне пришлось бы написать сатирический роман [4] .
Знаменитый миллионер, купивший участок острова, не имеет никакого отношения к моему, вымышленному; г-н Ниархос появился на Спеце гораздо позже.
А прежний владелец виллы Бурани, чьими внешностью и роскошными апартаментами я воспользовался в романе, ни в коей мере не прототип моего персонажа, хотя, насколько мне известно, это становится чем-то вроде местного предания.
С тем джентльменом, другом старика Венизелоса, мы виделись лишь дважды, оба раза мельком. Запомнился мне его дом, а не он сам.
Джон Фаулз – Волхв
Пробудился и, не повернув головы, взглянул на циферблат. Прошло полчаса. Подремав еще минуту-другую, я выпрямил спину.
Он стоял в глубокой чернильно-зеленой тени густого рожкового дерева, в семидесяти-восьмидесяти ярдах, на противоположном склоне лощины, вровень со мной. Я вскочил, не зная, звать ли на помощь, хлопать в ладоши, пугаться, хохотать; изумление приковало меня к месту.
Человек был в черном с головы до ног; шляпа с высокой тульей, мантия, что-то вроде юбочки, черные чулки. Длинные волосы, прямоугольный, белый, кружевной воротник, две белые ленточки. Черные туфли с оловянными пряжками.
Он стоял в тени, в позе рембрандтовской модели, поразительно правдоподобный и абсолютно неуместный — полный, важный, краснолицый мужчина. Роберт Фулкс.
Я огляделся, ожидая, что вот-вот появится Кончис. Но никто не появлялся. Я снова повернулся к неподвижной фигуре, упорно глядящей на меня через овраг, сквозь солнце и тень. И тут из-за рожкового дерева выступил еще один персонаж. Бледная девочка лет четырнадцати в темно-коричневом платье до пят.
На макушке тесная пурпурная шапочка. Длинные локоны. Встав рядом с ним, она тоже повернулась ко мне лицом. Ростом она была гораздо ниже и едва доходила ему до подмышек. Так, глядя друг на друга, мы стояли не меньше тридцати секунд. Потом я улыбнулся, помахал рукой. Никакой реакции.
Я прошел ярдов десять вперед, на солнечный свет; дальше начинался обрыв.
— Добрый день, — крикнул я по-гречески. — Что вы там делаете? — И снова: — Ти канете?
Но они не собирались отвечать. Стояли и смотрели на меня — мужчина, казалось, с тайным негодованием, девочка без всякого выражения. Под дуновением бриза коричневая лента, украшавшая ее платье сзади, слабо колыхалась.
Генри Джеймс, подумал я. Старик обнаружил, что винт может сделать еще один поворот. Хоть бы краснел иногда, что ли. Я вспомнил, как он говорил о жанре романа. Слова нужны, чтобы отражать факты, а не фантазии.
Я опять огляделся, посмотрел в направлении виллы; теперь-то Кончис должен объявиться. Но нет. Только я сам, с глупеющей улыбкой на лице — и те двое в зеленой тени. Девочка придвинулась к мужчине поближе, и он напыщенным, патриархальным жестом положил руку ей на плечо. Похоже, они ждали, что я предприму. Кричать бесполезно.
Надо подойти к ним вплотную. Я заглянул в лощину. На протяжении ближайших ста ярдов спуск был слишком крут, но дальше склон, кажется, проходимее. Махнув в ту сторону, я стал подниматься по холму, то и дело оглядываясь на молчаливую парочку под деревом. Они провожали меня глазами, пока не исчезли за изгибом оврага.
Я перешел на бег.
Спуск оказался не очень трудным, хотя на противоположном склоне пришлось продираться сквозь цепкий, шипастый смилакс. Выбравшись из лощины, я вновь пустился бегом. Внизу замаячило рожковое дерево. Под ним никого не было.
Через несколько секунд — а с тех пор, как я потерял их из виду, не прошло и минуты — я достиг подножия дерева, устланного ровным покровом сухих плодов. Посмотрел на то место, где спал. Прямоугольнички брошюры и «Тайма», один серый, другой с красной окантовкой, лежали на блеклом хвойном ковре.
Обогнув ствол, я шел, пока не уперся в проволочную ограду, бегущую через лес у подъема на водораздел: восточная граница Бурани. Три хижины беззаботно нежились в зарослях маслин. В каком-то исступлении я вернулся к рожковому дереву, вдоль восточного склона лощины спустился к обрыву над частным пляжем.
Кустарник здесь рос пышно, однако спрятаться в нем можно было лишь лежа. Трудно представить этакого здоровяка лежащим на брюхе, затаившимся.
С виллы донесся звон колокольчика. Три раза. Я посмотрел на часы — время пить чай. Колокольчик ожил снова: два коротких звонка и длинный; я понял, что вызванивают мое имя.
Наверное, я должен был испугаться. Но не чувствовал страха. Его пересилили прежде всего любопытство и растерянность. И мужчина, и молочно-бледная девочка производили впечатление настоящих англичан; и, какой бы национальности они ни были, жили они явно не на Фраксосе.
Получалось, что их доставили сюда специально; где-то скрывали, ожидая, пока я прочту брошюру Фулкса. Я облегчил им задачу тем, что уснул, и уснул на краю оврага. Но то была чистая случайность.
Как мог Кончис все это время держать их в готовности? И куда они подевались потом?
Мысли мои ненадолго погрузились во тьму, в ту область, где мой жизненный опыт ничего не значил, где обитали призраки. Но во всем этом «духовидении» было нечто неистребимо плотское. И потом, средь бела дня «привидения» впечатляют гораздо меньше.
Мне словно намекали, что на самом деле ничего сверхъестественного не происходит; я вспомнил многозначительную, обескураживающую просьбу Кончиса притвориться, что я верю; так будет легче.
Почему легче? Благоразумнее, вежливее — да; но слово «легче» предполагало, что я должен пройти через некий искус.
Я растерянно стоял посреди леса; и вдруг улыбнулся. Меня угораздило попасть в гущу старческих прихотливых фантазий. Это понятно.
Почему они одолевают его, почему он воплощает их такими странными способами и, главное, почему выбрал меня в качестве единственного зрителя, оставалось загадкой.
Но я понимал: мне предстоят приключения столь необычные, что глупо избегать их или портить нетерпением ли, чрезмерной придирчивостью.
Я вновь форсировал овраг, подобрал «Тайм» и брошюру. И тут, глядя на темное, таинственное рожковое дерево, почувствовал слабый укол страха. Но то был страх перед необъяснимым, неизвестным, а не сверхъестественным.
- Идя по гравию к колоннаде, где спиной ко мне уже сидел Кончис, я выработал линию поведения — точнее, тактику защиты.
- Он обернулся.
- — Как отдохнули?
- — Спасибо, хорошо.
- — Прочли брошюру?
— Вы правы. Она увлекательнее исторических романов. — Моя саркастическая интонация ему была что об стенку горох. — Огромное спасибо. — Я положил брошюру на стол.
И замолчал. А он как ни в чем не бывало налил мне заварки.
Сам он уже напился чаю и минут на двадцать ушел в концертную поиграть на клавикордах. Слушая его, я размышлял. Цепь странных событий выстроена так, чтобы затронуть все органы чувств. Ночью упор был сделан на обоняние и слух; сегодня и вчера вечером, в случае с призрачным силуэтом — на зрение.
Вкус, похоже, не имеет значения… но осязание! Не ждет же он, что я поверю, даже притворно, что касаюсь некой «духовной» субстанции. И какова действительная — вот именно: действительная! — связь между этими фокусами и «путешествиями к другим планетам»? Объяснилось пока только одно: его озабоченность — не сообщили ли Митфорд и Леверье чего-нибудь лишнего.
Он и на них пробовал свои удивительные аттракционы, а потом взял клятву молчать.
Выйдя из дома, он повел меня поливать огород.
Воду приходилось качать из резервуара с узким горлом — за домиком их выстроилась целая обойма; полив все грядки и клумбы, мы уселись у Приаповой беседки, окруженные непривычным для греческого лета свежим ароматом сырой земли. Он занялся дыхательной гимнастикой — еще один ритуал, которыми, очевидно, заполнено все его время; потом улыбнулся и продолжил разговор, оборванный ровно сутки назад.
— Расскажите о своей девушке. — Не просьба, а приказание; точнее, отказ поверить в то, что я вновь отвечу отказом.
— Да и рассказывать особенно нечего.
— Она вас бросила.
— Нет. Сперва было наоборот. Я ее бросил.
— А теперь вам хочется…
— Все кончено. Слишком поздно.
— Вы говорите как Адонис. Вас что, тоже кабан задрал?[48]
Наступило молчание. Я решился. Мне хотелось открыться с тех самых пор, как выяснилось, что он изучал медицину; теперь он, может, перестанет подшучивать над моим пессимизмом.
— Вроде того. — Он внимательно посмотрел на меня. — Я подхватил сифилис. Зимой, в Афинах. — Он не отводил глаз. — Сейчас все в порядке. Кажется, вылечился.
— Кто поставил диагноз?
— Врач из деревни. Пэтэреску.
— Опишите симптомы.
— Клиника в Афинах диагноз подтвердила.
— Еще бы, — сухо сказал он; так сухо, что я мгновенно понял намек. — Так опишите симптомы.
В конце концов он вытянул из меня все до мелочей.
— Я так и думал. Мягкий шанкр.
— Мягкий?
— Шанкроид. Ulcus molle. В Средиземноморье этот недуг весьма распространен. Неприятно, но безобидно. Лучшее лечение — вода и мыло.
- — Какого же черта…
- Он потер большим пальцем об указательный: в Греции этот жест обозначает деньги, деньги и подкуп.
- — Вы платили за лечение?
— Да. За этот специальный пенициллин.
- — Выброшенные деньги.
- — Я могу подать на клинику в суд.
- — А как докажете, что не болели сифилисом?
- — Вы хотите сказать, Пэтэреску…
— Я ничего не хочу сказать. С точки зрения врачебной этики он вел себя безупречно. Без анализа в таких случаях не обойтись. — Он будто выгораживал их. Чуть пожал плечами: такова жизнь.
Книга «Волхв»
Тяжело было читать этот роман из-за крайне ограниченной и неприятной личности главного героя — Николаса Эрфе.
Десять раз хотела забросить книгу из-за этого «бедного ягнёночка», который только и умел, что жаловаться на жизнь и всех подряд обвинять в своих неудачах.
Однако мне тоже было интересно разгадать замысел волхва-Кончиса и самого автора, поэтому вздыхала и продолжала читать (вернее, слушать). Долгая же получилась волынка, и я бы заскучала, если бы не постоянные интриги, загадки и розыгрыши.
Роман насыщен мифами и философией, но разговоры героев забавны, предлагаемые обстоятельства — фантастичны, а описания греческой природы просто божественны. Поэтому роман воспринимался скорее как попытка автора собрать воедино разрозненные впечатления и идеи собственной юности, без претензий на…
Развернуть
Ждала от романа чего-то мистического и завораживающего, получила аллюзию на аллюзии, много трепа ни о чем из серии “весь мир театр, а люди в нем актеры”, псевдоинтеллектуальные словоблудия старца-психиатра с манией с экспериментам (да-да, все психиатры сами не здоровы на голову) и бесконечное нытье инфантильного типа.
На протяжении всего романа не прекращается игра: автора с читателем, персонажей с главным героем. Будто закручивая дьявольский хоровод, кружат голову, путают, сбивают с толку. Просто перестаёшь верить чему-либо и кому-либо, начиная с самого рассказчика.
К слову о нём. Главный герой Николас, от лица которого ведётся повествование, персонаж по меньшей мере вызывающий антипатию, а по существу просто жалкий. Его мысли, его поступки, его побуждения попросту неприятны.
Понятное дело, все живые люди не без греха, и пожалуй, его поведение не худшее из возможных – даже не худшее из всех персонажей романа, учитывая ретроспективу – но всё же он вызывает какую-то гадливость.
И история его тоже не вызывает симпатии: как он шёл по жизни до основных событий романа, как относился к окружающим, да и к…
Развернуть
Как хорошо, что я не начала знакомиться с Фаулзом с его, как говорится в аннотации, “визитной карточки”. Думаю, что после Волхва я вряд ли бы бросилась читать другие его книги. Повествование как будто напомнило Бальзака, только более динамично и наполнено событиями, но так же тошнотворно подробно и детально.
Вроде бы и сама идея интересная, захватывающие приключения на старой греческой виле под покровительством взрослого и эксцентричного хозяина…Словно попал в древнюю мифическую эпоху, вокруг кружат нимфы, все пропитан мистикой и магией. А потом, как ведро холодной воды, на тебя выливают реальность. И все как-то сразу становится слишком надумано, как будто натянутая улыбка.
Всё эти идеи про эксперимент, игры с переодеванием, перемежающиеся вставками из воспоминаний-мемуаров того…
Развернуть
В целом хорошая книга, где то после половины начинается нравится, до этого мне не было понятно что вообще происходит и зачем. Но до конца все понятно так и не стало, все как то резко обрывается.
Какие точно цели преследовал Кончис куча вариантов и не понятно какой из них правильный, что стало с главным героем в итоге, либо я не понял, либо про это забыли написать, хотя книга достаточно объемная.
Но сама идея отличная, все не так как кажется на первый взгляд и если ты думаешь что ты что то понял, то на следующей странице будет все объясняться совсем по другому и когда наконец будет финальная правда непонятно до последней страницы.
Роман, являющийся визитной карточкой писателя.
С Фаулзом я познакомилась не так давно, влюбившись в «Коллекционера». Меня поразил стиль автора, сюжет и неподдельные эмоции. Поэтому, я решила продолжить знакомство, взявшись за знаковый роман его библиографии.
Сюжет протекает на греческом острове, где загадочный волхв проводит странный психологический эксперимент с главным героем. Но меня подвели собственные завышенные ожидания. От «Волхва» я хотела иного.
Мне нравится стиль Фаулза. Читается роман легко, несмотря на чересчур подробные описания и размышления. Но здесь это смотрится как ни где уместно.
Главному герою, а вместе с ним и читателю, предстоит отличить правду ото лжи, разобраться в чувствах и понять, ради чего затевалось все действо. И я не скажу, что разгадка, завуалировано…
Развернуть 2021-09-23 09:31:33 www.livelib.ru/review/2299984
23 сентября 2021 г. 09:31
204
Я начала читать, не зная о чем эта книга. Думаю если бы знала, вряд ли стала читать) Сначала книга очень увлекает – секреты, эксперимент, где правда где ложь – все это хочется понять, узнать разгадку.
К концу книги все больше появлялась мысль “что за бред я читаю”, тем более конец получился немного скомканный.
Главный герой чем ближе конец книги, тем больше не нравился и раздражал – ни своих принципов, ни самоуважения, тряпка какая-то)) Хотя в какие-то моменты было его жаль, все-таки эксперимент был довольно жестоким.
И вот главный вопрос – а зачем такой эксперимент? Чтобы он увидел и понял себя, чтобы изменился? А вообще, нужно ли знать человеку честно о себе, на благо ли или нет открывать ему себя настоящего или можно прожить и без этого? И где оно настоящее “Я”, которое показали или…
Развернуть 2021-09-23 11:05:39 www.livelib.ru/review/2300113
23 сентября 2021 г. 11:05
201
Пожалуй, это самая загадочная книга их тех, что я читала. Пленительная Греция, таинственные люди, психологическая, философская и литературная игра… . Книга, у которой, по словам автора, нет правильной интерпретации, которую каждый поймет по-своему или не поймет вовсе. Яркий пример постмодернизма.
Для меня книга стала отдыхом. Она достаточно эмоционально спокойна для того, чтобы не думать о ней постоянно и достаточно захватывающа для того, чтобы читать взахлеб.
Я люблю Грецию. Есть в ней какая-то особая магия. Люблю греческую мифологию. Поэтому атмосфера “Волхва” оказалась для меня невероятно привлекательной. Фаулз великолепно описывает пейзажи Греции, книга пропитана восторгом перед этой страной.
По сюжету молодой человек по имена Николас приезжает на греческий остров Фраксос работать…
Развернуть Текст вашей рецензии…
Всего 5
Вы можете посоветовать похожие книги по сюжету, жанру, стилю или настроению. Предложенные вами книги другие пользователи увидят здесь, в блоке «Похожие книги». Посоветовать книгу
Всего 1K Всего 343
Джон Фаулз «Волхв»
Пьер Боннар. Картина «Обнаженная в лучах солнца», 1908
(Читательский дневник.
ВНИМАНИЕ, могут быть СПОЙЛЕРЫ)
Действие романа разворачивается в середине 1950-х годов, но проблематика и переживания Николаса Эрфе совершенно вневременные, извечные: самопознание, ответственность, свобода, любовь.
Фабула следующая: главный герой знакомится с Алисон, затем, поступая в своём репертуаре, оставляет её и мчится навстречу приключениям – работать учителем в Грецию. С первого взгляда полюбив Фраксос, обживается там и знакомится с Морисом Кончисом. Пережив его безжалостный и беспринципный психологический эксперимент, пройдя свой “путь героя”, Николас вновь встречается с Алисон лицом к лицу.
- Методы Мориса, применяемые к Николасу – аналитическая психология Юнга и “метатеатр”.
- “Аналитическая психология Юнга базируется на введенных им же понятиях коллективного бессознательного, архетипах и процесса индивидуации….
- Архетипы … это общепринятые формы и постулаты, отраженные в различных мифологиях, которые носят абстрактный характер…
Процесс индивидуации отражает стремление каждого человека к индивидуации, т.е. становлению самим собой и самостоятельной единицей человечества или «самореализацией». Этот процесс состоит в постижении своего бессознательного.” (1)
“Индивидуальность противоположна архетипичности. Образы влияют на нас бессознательно, формируя наше поведение и мышление. Мы встречаем их в культуре, мифах, традициях. Осознание архетипов ведёт к освобождению от их влияния”. (2)
- Метатеатр Мориса – это “Игра в бога”, масштабные персонализированные спектакли в жанре античной трагедии/древнегреческого мифа, бесчисленные шекспировские аллюзии, переклички с де Садом, использование древнеегипетских и масонских символов.
- Бурани для Николаса – это и рай, и ад (Тартар), и лабиринт Минотавра – Кончиса:
- “Я вступил в зону чуда”;
- “…чувство, что я оказался в пространстве мифа”;
- “…происходящее со мной сверхсловесно”;
- “…океан неопределённостей, где двоилось не только внешнее, явленное, но и внутреннее, подразумеваемое”;
- “Я в очередной раз ощутил себя героем легенды, смысл которой непостижим, но при этом постичь смысл – значить оправдать миф, сколь ни зловещи его дальнейшие перипетии”.
- Николас, запертый в “зале ожидания”, поневоле перенимает от Мориса его философию, учится у него.
- Всё больше и больше “английскость” Николаса противопоставляется греческому нраву – он, также как и Кончис, обрёл в себе Грецию, её дух (исихия – «спокойствие, тишина, уединение»; элефтерия – свобода).
- Николас-экзистенциалист также претерпевает изменения, ведь свобода по-гречески имеет более древний и глубокий смысл.
Сказка “Принц и кудесник”, которую он находит в бункере, кратко объясняет, что происходит с ним на острове. Принц, разрывающийся между правдой и неправдой, оказавшись перед лицом смерти, обретает свободу выбирать самому, отойти от роли “пассивного потребителя впечатлений”.
Потребность в Алисон, возврат к ней логичен после всего пережитого. Именно в ней он видит настоящее, “кристаллик нерушимой преданности” – “…все мы … ждём эту девушку, эту истину, этот кристалл состраданья, эту реальность, загубленную иллюзиями”.
Ошибка Николаса по отношению к Алисон в том, что он её “расчёловечил”, “навязал Алисон роль той Алисон, которую счёл для себя удобной”.
А история с Джоджо наглядно показала Эрфе, во-первых, что он поступил с ней как высокомерная холодная “жертва диалектики”, а во-вторых, что любой поступок – это ответственность. “Не терзай ближнего своего понапрасну”.
“…в этом и заключается основная разница между полами – мужчина воспринимает объект, женщина – взаимоотношения объектов”- Николас объективировал своих партнёрш, что делало несчастным и его самого. Глубоко в душе он осознавал свою безответственность и боязнь сблизиться.
Несмотря на странное для своего времени сексуальное поведение Мориса и его компании, Николас получает урок – любовь невозможна без честности друг к другу: “…физическая измена – лишь следствие измены духовной. Ибо люди, которые подарили друг другу любовь, не имеют права лгать”.
Морис выступает в роли “мага”. “Когда рассеются чары, ничего не останется”, и Николас будет волен выбирать сам, станет магом.
“Всё – и вы, и я, рождено случайностью. Больше ничем. Чистой случайностью.” – говорил Морис. Но основная мораль, выстраданная Николасом, заключается в том, что свобода – это осознанный выбор, волевое решение, принятое в этом хаотичном мире.
Особенность Мориса и его метода – в иносказательности, метафоричности. Он не даёт прямых ответов, но даёт подсказки: “…основной закон цивилизации: человеческую речь нельзя понимать буквально.”
- Ещё до знакомства с Кончисом Николас получает подсказку для своих дальнейших действий: либо “принять…, научиться и уйти” либо попытаться понять происходящее и уйти ни с чем:
- «Познание – лишь тень иных теней.
- Но твой удел – охотиться за знаньем
- На ощупь, как бессмысленная тварь» (3).
- “…для меня задавать вопросы – это всё равно что жить” (Николас)
- “Получить ответ – всё равно, что умереть” (Морис).
Мир Мориса и его методы “обучения” довольно жестоки. Фразу “Учитесь улыбаться” Николас услышал, возможно, в самый странный момент в своей жизни. Истина Мориса – в улыбке “трагической иронии”, “обладателя запретных знаний”. “Ибо свободен лишь тот, кто способен улыбаться”.
“…улыбка по сути своей безжалостна, ибо безжалостна свобода, та свобода, по законам коей мы взваливаем на себя львиную долю вины за то, кем стали. Так что улыбка – вовсе не способ проявить свой отношение к миру, но средоточие жестокости мира, жестокости для нас неизбежной, ибо эта жестокость и существование – разные имена одного и того же.”
“…игра в бога предполагает, что иллюзия – всё вокруг, а любая иллюзия приносит лишь вред”. Николас как осьминог, клюнувший на ветошь и вывернутый Морисом наизнанку – жестоко, но необходимо для того, чтобы стать лучше.
Источники:
1 – ” Аналитическая психология Юнга” (https://b17ru.turbopages.org/b17.ru/s/article/124312/)
2 – “Аналитическая психология Карла Юнга” (https://zen.yandex.ru/media/id/5cd8776cc6dcb700b36cb6f2/anal…)
3 – Канал “Армен и Фёдор” – “Волхв” Джона Фаулза: игра в Бога, Греция, кругом Шекспир // Фаулз, Волхв (#24) (https://www.youtube.com/watch?v=7cHyMG-Y_ao)
Рецензии на книгу «Волхв» Джон Фаулз
С этой книги началась моя любовь к Фаулзу 20 лет назад, и теперь, спустя столько лет, я уже точно могу использовать это сильное слово “любовь”. Фаулз действует на меня гипнотически. Мне могут не нравиться герои, мне может не нравиться сюжет, мне может не нравиться композиция, но вся книга в целом – это наслаждение.
Фаулза невозможно читать быстро, по крайней мере, я не могу. И я не читаю. Я наслаждаюсь. Каждой буквой, каждым словом, каждой запятой, каждым диалогом, каждым абзацем, каждой страницей. Не знаю, в чем фокус, потому что похожие книги, например, у Драйзера, кажутся мне занудными: слишком много объяснений, слишком много сцен, слишком много лишнего.
С Фаулзом все иначе. Он не объясняет, но рисует, он не поучает, но рассказывает, он не подталкивает, но нежно направляет. Мне кажется, он сам – маг. Маг слов, и его магия воздействует аж на подкорке, иначе я не могу объяснить такое воздействие.
Он ласково подхватывает и несет тебя в своих сильных руках, ничего не объясняя, только запутывая, но ты с радостью готов подчиняться.
При этом не могу сказать, что я все-все-все понимаю в его книгах, и конкретно в этой тоже. Ох уж мне эти выпускники Оксфорда: Фаулз, Мердок, Кэрролл, Льюис, Толкиен.
Они настолько углубляются в мифологию, выкладывая из нее сюжетные картины современности, или в данном случае почти современности, что неподготовленному читателю только остается догадываться про глубинные слои повествования.
Вот и здесь, я уверена, что понялf лишь поверхностную часть, а многое осталось для меня в глубине. Но эта глубина манит, ой как манит.
Но чтобы полностью разгадать замысел автора, нужно хорошо знать Шекспира, Аристотеля, Платона, древне-греческую мифологию (миф об Орфее), и много еще разных классических произведений. И все равно что-нибудь да упустишь. Ведь автор сам говорил, что “Волхв” – это не книга, это, скорее, пятно Роршаха, что в тебе есть, так тебе книга и отзовется. Увидишь любые свои деформации в героях, что главных, что первостепенных.
50-е годы, вскоре после войны, молодой выпускник Оксфорда, Николас Эрфе устраивается работать учителем английского в школу на греческом острове. Перед этим он познакомился с юной австралийкой Алисон, у них завязались отношения, очень странные отношения, потому что сам Николас – немного амфибия.
Он не знает, что у него внутри, он едва различает, что у него на поверхности. Но он твердо уверен, что к любви его чувства к Алисон не имеют ни малейшего отношения. В них немного радости, много секса, и какое-то странное ощущение, которое он не воспринимает (по секрету скажу, что это была близость и зрелость).
Но Николасу еще рано такое понимать, он не готов, он еще молод, ему хочется развлечений с разными девушками, и они с Алисон расстаются.
По приезду на остров Николас поначалу наслаждается островом, его природой, его людьми, но постепенно им овладевает скука, ему хочется яркости, развлечений, интриг, и местный житель, миллионер Морис Кончис помогает ему обрести всего того, что Николас так хотел.
Вместе с Николасом мы ощущаем азарт детектива, вот-вот мы разгадаем очередную загадку Кончиса, потом разочарование, ведь каждая как будто бы разгаданный ответ приносит только все новые и новые вопросы, Кончис вместе с близняшками Жюли и Джун успешно наводят морок на Николаса.
Как? Зачем? Почему? Почему я? И все это выливается в грандиозный психологический эксперимент, в котором Николас все глубже и глубже погружается в себя, снимая с себя слой за слоем, маску за маской.
Фаулз воспроизводит миф об Орфее, Николас Эрфе (Орфей) отправляется в царство Аида (Кончис), чтобы обрести свою возлюбленную, правда, в “Волхве” Николас и сам не понимает, кто его возлюбленная и возлюбленная ли, и умеет ли он любить вообще. Все это ему предстоит обрести, по сути обрести самого себя.
Не знаю, насколько это правда, что можно таким способом, в лабиринте, в мороке обрести себя, а не сломаться. Возможно, да, ведь когда вокруг сплошная неопределенность, ты можешь полагаться только на самого себя, так что поневоле приходиться прислушиваться к себе, к своим эмоциям, познавать себя, иначе просто потеряешься. Но возможно и нет.
Потому что все-таки такой опыт весьма травматичен, а тут травма следует за травмой, подопытный просто не успевает оправиться от одной, как на него уже обрушивается следующая. Что-то стало жаль мальчика.
Но Файлз и тут ничего не объясняет, только показывает, так что читателю приходится уже самому прислушиваться к себе, как в нем самом отзываются поступки и эмоции Николаса, самому решать для себя, что это было и какую эмоцию в себе вызвать. Это такой психологический метатекст, который воспринимается не сразу.
Я не могу не воспеть осанну богатому, насыщенному, упоительному литературному таланту Фаулза. Его предложения не текст, но песня. Картина.
Мазок широкой кистью абзацев тут, филигранные эпитеты самой мелкой кисточкой тут, и все вместе складывается в не иначе как огромный, эпичный шедевр, несмотря на в общем-то камерность истории.
Тут и потрясающие, восхитительные описания острова, после которых хочется немедленно купить билет в Грецию не иначе как на полгода, тут и глубочайшие проникновения в души людей, после которых хочется немедленно записаться к психотерапевту, чтобы обсуждать, обсуждать, тут и таинственные мистерии, после которых на ум приходят волшебные сказки, тут так много всего, от чего ум и душа соединяются в экстазе. А эротические сцены? Это волшебство, настолько чувственно и порочно, но в то же время чисто и красиво. Я настолько люблю Фаулза, что после него все остальные книги кажутся донцовыми.
Многим не нравятся герои, особенно Николас. Мол, и глупый, и себялюбивый, и эгоистичный, и ничему не научился, и вообще.
А мне кажется, он и не должен был нравиться, как не может нравиться Фредерик из “Коллекционера”, как не может нравиться, к примеру, Филип из “Бремени страстей человеческих”, герой еще одного мастера психологической прозы Моэма, как не может особо нравиться Китти из “Узорного покрова”. Это люди, а клише, со всеми сопутствующими им недостатками.
Да, эгоист, да, слепоглухонемой в некоторых областях человеческой жизни, ну так и что? Самый настоящий человек, который и слаб, и плох временами, но и что? Лучше наблюдать за жизнью Марти Сью? И да, он ничему так и не научился, за что многим не нравится финал. А мне понравился. Потому что люди в большинстве своем сильно не меняются, даже после таких испытаний.
Мне было странно наблюдать за практически безумной трансформацией Пьера Безухова в “Войне и мире”, так не бывает. А как бывает? А вот так, как здесь. Николас повзрослел, и очень сильно позврослел, многое переосмыслил, и в себе, и в своем восприятии других людлей, но в глубине души остался прежним Николасом. И это правильно. Да, правильно, иначе он был бы уже не собой.
Кончис и Ко его бы сломали. Но как по мне, так и пусть он остается таким, какой есть. Не надо ломать людей. Так или иначе, Николас, как и все люди, найдет себе дорогу, найдет правильный путь, найдет подходящих себе людей. У него все впереди, все только начинается. И в этом смысле, открытый финал меня устраивает как нельзя больше.
Игра в классики Передаю привет Тане Tarakosha и Настене nastena0310
«Волхв» отзывы и рецензии читателей на книгу????автора Джона Фаулза, рейтинг книги — MyBook
Заметки к идеальной экранизации «Волхва»
Режиссёр? Пол Томас Андерсон – идеально. Сэм Мендес – скажем так, более всего вероятно. Марк Форстер – более визуалистично и красочно.Ближайшие ориентиры: камерный парафраз романа в “Sleuth” Кеннета Браны, хитрющий водоворот «Широко закрытых глаз» Кубрика и исторические реконструкции в «Мандолине капитана Корелли» Джона Мэддена.
Начальные титры – сказка про принца и кудесника (жил-был юный принц, который не верил в три вещи: он не верил в принцесс, в острова и в бога) – рассказывается женским голосом с детскими успокаивающими нотками – предположительно Жюли, не Алисон.
Фоном идут меняющиеся картинки к сказке, развивающиеся стилистически по мере повествования: от детских каракулей и пещерных рисунков, через иконы и ассирийские-египетские росписи к картинам возрождения и классицизма, импрессионизм и дальше.
Кончаются титры портретом принца, выполненным в супрематической кубическо-треугольной манере, камера отдаляется и мы видим, что картина эта висит на стене в спальне Николаса.
Николас просыпается и некоторое время лежит, промаргиваясь, уставившись в потолок, переваривая только что увиденный сон (собственно, сказку). Титр: “Лондон 1953 год”.
В ролях. Николас – быть может, Итан Хоук. Он уже не молод, но я удивлён его отыгрышем в недавнем “Синистере”, где он вполне удачно создал образ рефлексирующего интеллигента без идиотских штампов. Кто ещё? Джуд Лоу, но он будет слишком упирать на животный образ самца, тогда фильм приобретёт однобокий оттенок эродрамы.
Другие лица смазаны бездарной экранизацией 1968 года.Кончис. Бен Кингсли слишком дороден и неповоротлив для такой роли. Я вижу Харрисона Форда. Старого, лохматого, с носом и даже серьгой. Он бы не стал неумело изображать из себя боженьку, как сделал Куинн, а орал бы и брызгал слюной, как и подобает безумному избалованному миллионеру.
Трепетных ланей на роли Жюли и Джун в Англии предостаточно, тут даже стараться не надо. Нужно, чтобы девушка играла неумело, и сам зритель всегда уличал её в неискренности, попутно выставляя круглым дураком Николаса.
Алисон – самый сложный персонаж. Самый реальный, сюжетообразующий, мятущийся, в отличие от застывших в патоке воображения островитян. Её будет играть сложнее всего, Алисон меняется каждую минуту, и Фаулз позже полжизни положил на то, чтобы поймать именно этот изменчивый образ девочки-женщины-матери-старухи-богини-нимфы.
Снимать надо конечно же на острове Спеце – реальном прообразе Фраксоса (см. фотоврезку в конце)
Самое важное? Самое важное для режиссёра, мне кажется, создать чёткое ощущение цитаты, главного и переломного предложения в романе:“Ливень стихал, но дождевая свежесть — резервуарный дух мокрого камня — наполняла комнату до краев. Я представил себе, как она безвидно стекает по стенкам сотен колодцев; как в экстазе плещутся на дне рыбята.“Если зритель на самом деле почувствует всё это, то цель достигнута.
ах да, МНЕНИЕ
Роман Фаулза для меня эпохален. Он для меня такой личный “Война и мир” (который я так и не читал). В отрочестве своём я очень подолгу заглядывался на издание Махаона с чудесной обложкой Андрея Бондаренко. И воображал себе о нем невесть что аля “Остров доктора Моро”.
Денег я на него так и не наскрёб, книженция исчезла из продажи и долгое время нигде не появлялась.А потом, спустя долгое время, наконец прочёл. Очень спокойно, без разочарований, но и без особых восторгов. Фаулз показал мне, какой должна быть современная литература.
Как можно скучнейший до банальности сюжет о буднях молодого учителя в интернате на острове подать не блистающим остротами, не обескураживающим формой высказывания, а строго, умеренно, по-взрослому, чёрт возьми.
О романе ОЧЕНЬ трудно говорить внятно, он воздействует на подсознание, на сны, на какую-то неактивную подкорку мозга, в которой формируются зачатки вкуса и интеллекта.
Более расхожий подобный пример – Толкин с “Властелином колец” – те, кто прочитал его вовремя, лет в 13, и кого он всамделишно вставил – те отнюдь не стали толкиенутыми на всю голову, роман сформировал их вкус к фэнтези и в дальнейшем являлся катализатором какой-то мозговой деятельности, направленной совсем в другое русло, нежели до прочтения.
Перечтя 8 лет спустя: логично, что мне меньше стали интересны происходящие на острове мистерии сами по себе, а интереснее стал внутренний перелом героя от похотливого мальчика до предпенсионного неврастеника, потом обратно, потом снова обратно, и так издевательски бесчётное множество раз, так, что в полном смысле слова ГЕРОЕМ он и не стал, лишь набором комплексов и условностей, портретом дурного послевоенного поколения (это забавно, но ни одного полностью положительного героя у Фаулза нету, что является, видимо, сильнейшим баттхёртом для многих, поставивших роману отрицательную оценку). Но в визуальном плане, конечно, мистерии важны: анубисы и чёрные козлы, обнажённые нимфы и греческий пантеон. Всех бесконечно длинных саркастических (иногда неуместно зашкаливающих) диалогов в фильм не впихнёшь, поэтому, естественно, надо ударять по визуальной составляющей.
Ещё: при втором прочтении исчезло чувство театра как такового.
Начитавшись за 8 лет всякой околонаучной литературоведческой белиберды, я уже не был уверен: происходит ли с Николасом на самом деле, что происходило, да и выходил ли он вообще из квартиры в тот день, когда они с Алисон утром расстались.
Или он просидел весь день дома, провертев в голове все эти невозможные 700 страниц повествования и вышел встречать её вечером, что и стало тихим, замирающим, как затихающая скрипичная кода после буйства духовых, финалом романа.
остров Спеце (Фраксос)
артворк первого издания романа
Загрузка...
