Городская проза в литературе 20 века

В разные годы эту весьма сложную иронически-философскую прозу называли то «городской», то «интеллектуальной», даже «философской», но суть ее, обращенной всецело к личности, к памяти, мукам повседневных нравственных отношений в общественной среде, эти определения раскрывают слабо.

«Городская проза” — это не только тематическое единство группы произведений (если бы все дело было в теме, то в ее состав следовало бы включать и былой «производственный роман»), не перенос действия из пейзажной среды, из циклического природного времени.

Все дело — в точке зрения, в особенностях конфликтов, сжатых, сконцентрированных на тесном и преимущественно духовно-психологическом пространстве.

Современный город — сосредоточение глубоких драм, преступлений, обманов, бытовых историй, обостренных исканий, «трений» между людьми, группами, часто не врачуемых природой, дорогой, одиночеством. Самый городской писатель в этом плане — Федор Достоевский.

  • Термин «городская проза» (или «интеллектуальная») в достаточной мере условен. И все же его можно употреблять в том смысле, в каком писал о городе, о грандиозном воплощении истории, не менее природном в ХХ веке, чем были усадьба или изба, Борис Пастернак:
  • Он создал тысячи диковин
  • И может не бояться стуж.
  • Он с ног до головы духовен
  • Мильоном в нем живущих душ.

(Выделено мной. – В.Ч.)

(«Город»)

Эта проза — предельно философична. Она исследует мир через призму культуры, философии, религии. В этом смысле она «интеллектуальна». Для этой прозы течение времени — это движение духа, драмы идей, многоголосие индивидуальных сознаний. А каждое сознание — это «сокращенная Вселенная». В известном смысле «интеллектуальная проза» 50—80-х годов продолжает и традиции М.А.

Булгакова, оценивавшего мир в «Мастере и Маргарите» сквозь призму великого мифа о Христе, и Л.М. Леонова, автора «Русского леса», и, безусловно, философской прозы, дневников М.М. Пришвина, романа «Жизнь Арсеньева» И.А. Бунина и «Жизнь Клима Самгина» М. Горького. Из представителей русской эмиграции можно назвать Владимира Набокова с его культом художественной формы.

Показателем наивысших достижений «городской» прозы, ее движения идей и форм, ломки привычных форм повествования стали так называемые семейно-бытовые повести Юрия Трифонова на московском материале — «Обмен» (1969), «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971) и его же роман «Дом на набережной» (1976), повесть Ю.О. Домбровского (1909—1978) «Хранитель древностей» (1964), имеющая скрытое до 1978 года продолжение в виде его романа- завещания «Факультет ненужных вещей» (1978). Весьма популярны были в 60—80-е годы повести Владимира Маканина «Предтеча» (1982), «Где сходилось небо с холмами» (1984), роман Андрея Битова «Пушкинский дом» (1971), повести краснодарца Виктора Лихоносова (р. 1936) «Брянские» (1963), «Люблю тебя светло» (1969), повесть Владимира Kpупинa«Живая вода» (1980).

Городская проза в литературе 20 века

Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981) родился в Москве, в семье профессионального революционера, долгое время принадлежавшего к правящей элите. Он жил в известном Доме Правительства на Берсеневской набережной, с удобствами, которых нигде в Москве не было (со своим закрытым «распределителем» продуктов).

Обитатели этого дома против таких подарков судьбы никогда не возражали. И даже перегибы коллективизации, задевшие многие тысячи крестьян, они встречали без протеста.

Но в 1937 году отца Трифонова арестовали как оппозиционера, все льготы, подарки судьбы перешли к новому типу номенклатурщиков, к их семьям, более вульгарным и примитивным.

Вначале будущий писатель учился в Литературном институте (у К.Г. Паустовского, К.А.

Федина), опубликовал повесть «Студенты» (1950), вполне конъюнктурную (в ней разоблачаются профессора- космополиты), написал роман «Утоление жажды» (1963) и повесть «Отблеск костра» (1965), в которой уже прикоснулся к революционной биографии отца (позже проблема героики и приспособленчества, ответственности личности перед историей получит свое развитие в романе «Старик», 1978).

На первый взгляд в трех московских повестях писателя и в романе «Дом на набережной» (1976) господствует стихия быта. Но какой смысл вкладывается писателем в понятие «быт», т.е. житейские хлопоты, улучшение квартирной ситуации, захват дач, разводы, устройство детей?

«…Ах, Боже мой, не надо искать сложных причин! Все натянулось и треснуло от того, что напрягся быт. Современный брак — нежнейшая организация. Идея легкой разлуки — попробовать все сначала, пока еще не поздно, — постоянно витает в воздухе, как давняя мечта совершить, например, кругосветное путешествие».

Во всех «московских» повестях Юрия Трифонова — и тем более в романах «Дом на набережной» и «Старик» — быт наполнен мелочами, над которыми сами герои, правда, свободно иронизируют. Иронизируют, спасаясь от давления пошлости, но в то же время прекрасно понимают, что все мелочи, все мгновения образуют не «кусок жизни», а феномен жизни, феномен времени, т.е. нечто неразложимое, бесценное.

В повести «Обмен» (1969) главный герой, молодой ученый Виктор Дмитриев, по настоянию расторопной жены Лены (и ее родичей Лукьяновых) решил съехаться с уже смертельно больной матерью, т.е. свершить двойной обмен, взойти «в квартирном вопросе» на более престижный уровень.

Метания героя по Москве, влияние на героя Лены, пленницы вещей, остальных Лукьяновых, поездки его на дачу в кооператив «Красный партизан», где некогда в 30-е годы жили одаренный льготами отец и его братья, люди элиты с революционными биографиями, люди из «дома на набережной», — и маячащий на горизонте обмен был триумфально свершен. Это почти возвращение в Кремль! Для Лены, которая «вгрызалась в свои желания, как бульдог», и меняться не нужно было ни в чем. Она вся пленена вещами, комфортом, привыкла отпихивать других в очередях, усмирять гордую свекровь, не желающую «олукьяниваться».

Но и сам Дмитриев — давно уже опустился. «Обмен» в нем свершен был гораздо раньше. Больная Ксения Федоровна, мать героя, хранительница какой-то нравственной высоты, особого, скажем так, «революционного аристократизма», помнящая о льготах и власти до падения мужа, говорит сыну о его снижении, «олукьянивании», вообще об измельчании, покорности духу вещизма:

«— Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел … — Вновь наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу:

— Это было очень давно. И бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно…»

Сюжет увенчан аккордом, провоцирующим долгое прощание с героями, тревожное раздумье. Повесть Трифонова полна презрения к мещанам, ностальгии по «революционному аристократизму» отцов: теперь происходит «олукьянивание» их детей.

Городская проза в литературе 20 века

В другой повести, «Предварительные итоги» (1970), герой-переводчик, изнуряющий свой мозг (и талант), переводит ради денег нелепую поэму некоего среднеазиатского поэта-дельца Мансура «Золотой колокольчик» (прозвище героини поэмы, восточной девушки, данное ей за звонкий голосок).

Он непрерывно «меняет» что-то возвышенное на усредненное, стандартное, «сделанное по мерке». Он способен чуть ли не на грани самонасмешки оценивать свой труд: «Практически могу переводить со всех языков мира, кроме двух, которые немного знаю — немецкого и английского, — но тут у меня не хватает духу или, может быть, совести».

Как все упрощается в этой среде! Даже модного философа Николая Бердяева, навязываемого людям, как некогда Плеханова, хочется уже отбросить с кучей других… «белибердяевых», если и иконы на кухне, потеснившие репродукции «Пикассо или Хемингуэя в свитере», стали предметом тщеславия и обмена.

Вне сомнения — эти люди займут первые ряды и в храме, не забыв по пути в него купить баночки сайры, снять нужное объявление, переглянуться с «нужными» людьми.

Философско-иронический, аналитический стиль Ю. Трифонова, его путь исследования человеческого интеллекта в схватках и компромиссах с веком по-своему продолжили и В. Макании, и А. Битов, и Ф. Горенштейн в романах «Псалом» (1975) и «Место» (1977).

Владимир Семенович Маканин (р. 1937) — как характерны заголовки его повестей «Гражданин убегающий», «Антилидер», «Человек свиты», «Аварийный поселок», романа «Андеграунд, или Герой нашего времени» и др.

— не просто исследует «барак» как временное пристанище людей вне групп, сословий, людей промежуточных: он создал тип героя без равновесия, без корней (но с развитой памятью о прошлом), раздавленного стандартами быта, но ищущего новых основ бытия, доверяющего своим снам, мечтам, астрологам.

Можно выделить повесть «Где сходилось небо с холмами» (1984), в которой герой, композитор Башилов, ищет ответа на вопрос: почему не поют больше в его поселке, как в годы его юности? Неужели он обобрал всех, «высосал» мелодический дар из своей среды? В других повестях писатель исследует причуды полуобразованной среды, моды, толкающей людей к обманщикам-знахарям, утробным философам («Предтеча»), поведение толпы в очередях («Сюжеты усреднения»). Почему люди видят обман, но хотят… быть обманутыми?!

Особенно интересен в ряду этой прозы опыт Андрея Георгиевича Битова (р. 1937), художника, одержимого культурой как главным материалом созидания личности, памяти, системы самоанализа в романе «Пушкинский дом» (1971).

Известно, что для музыкантов очень важен контрапункт: это одновременное звучание пересеченных мелодий. Нужен очень тонкий слух, чтобы различить движение каждой мелодии — да еще в соотношении их с другими, в слиянии и противодействии.

«Музыкальные», философско-психологические темы в «Пушкинском доме» то сходятся на какой-то общей ноте, — скажем, в диалоге-монологе «деда» с главным героем Левой Одоевцевым после возвращения деда из лагеря, то разбегаются, почти разрывая единство потока.

Следует заметить, что все диалоги внука, т.е. Левы Одоевцева, с дедом идут как бы через голову отца Левы, когда-то отрекшегося из-за страха от репрессированного отца.

В подтексте всего поведения молодого героя — оценка предательства, соглашательства со злом, малодушия: все это существует где-то рядом… И автор, не безучастный к этим же этическим проблемам, порой заменяет героя, делает свои комментарии особой линией этого сложного романа.

Естественно, что и сама русская литература — ведь Лева Одоевцев филолог — становится частью действительности.

Роман имеет множество характерных подзаголовков глав, эпиграфов: «Бедный всадник», «Не видимые глазу бесы», «Маскарад», «Дуэль», «Выстрел», «Утро разоблачения, или Бедные люди» и т.п. В сущности — это целый мир русской классики.

Городская проза в литературе 20 века

Порой кажется, что А. Битов несколько злоупотребляет моментами одержимости культурой, гипертрофией книжности в своем герое. Весь мир героев создан из сложных самоопределений, мечтаний.

Прекрасно, что герои, живя в мире культуры и пользуясь средствами культуры, стали способны тревожиться о том, что действительно надо спасать, и самым ускоренным, авральным способом.

В романе звучит мысль: человечество, вторгшись в кладовую природных богатств, сорвав двери природы, по существу, не встало на путь прогресса. Превращение в «масскультуру» того, что ей противостоит, – процесс крайне опасный. А.

Читайте также:  Смысл текста песни Егора Летова «Государство»

Битов множеством способов – и через беседы, диалоги о судьбах культуры, и через роковые поединки Левы со своим бесом-искусителем Митишатьевым – доносит тревожную мысль: натиск подделок, пошлости на подлинную культуру возрастает.



Профессор Знаев

В 60–70-х годах ХХ века в русской литературе возникло новое явление, получившее название «городская проза». Термин возник в связи с публикацией и широким признанием повестей Юрия Трифонова. В жанре городской прозы работали также М. Чулаки, С. Есин, В. Токарева, И. Штемлер, А. Битов, братья Стругацкие, В. Маканин, Д. Гранин и другие. В произведениях авторов городской прозы героями были горожане, обремененные бытом, нравственными и психологическими проблемами, порожденными в том числе и высоким темпом городской жизни. Рассматривалась проблема одиночества личности в толпе, прикрытого высшим образованием махрового мещанства. Для произведений городской прозы характерны глубокий психологизм, обращение к интеллектуальным, идейно-философским проблемам времени, поиски ответов на «вечные» вопросы. Авторы исследуют интеллигентский слой населения, тонущий в «трясине повседневности».

Творческая деятельность Юрия Трифонова приходится на послевоенные годы. Впечатления от студенческой жизни отражены автором в его первом романе «Студенты», который был удостоен Государственной премии. В двадцать пять лет Трифонов стал знаменит. Сам автор, однако, указывал на слабые места в этом произведении.

В 1959 году выходят сборник рассказов «Под солнцем» и роман «Утоление жажды», события которого разворачивались на строительстве оросительного канала в Туркмении. Писатель уже тогда говорил об утолении духовной жажды.

Более двадцати лет Трифонов работал спортивным корреспондентом, написал множество рассказов на спортивные темы: «Игры в сумерках», «В конце сезона», создавал сценарии художественных и документальных фильмов.

Повести «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь» образовали так называемый «московский», или «городской», цикл.

Их сразу назвали феноменальным явлением в русской литературе, потому что Трифонов описывал человека в быту, а героями сделал представителей тогдашней интеллигенции. Писатель выдержал нападки критиков, обвинявших его в «мелкотемье».

Особенно непривычен был выбор темы на фоне существовавших тогда книг о славных подвигах, трудовых достижениях, герои которых были идеально положительными, целеустремленными и непоколебимыми.

Многим критикам показалось опасным кощунством то, что писатель осмелился раскрыть внутренние изменения в нравственном облике многих интеллигентов, указал на отсутствие в их душах высоких побуждений, искренности, порядочности. По большому счету Трифонов ставит вопрос, что такое интеллигентность и есть ли у нас интеллигенция.

Многие герои Трифонова, формально, по образованию, принадлежащие к интеллигенции, так и не стали интеллигентными людьми в плане духовного совершенствования. У них есть дипломы, в обществе они играют роль культурных людей, но в быту, дома, где не нужно притворяться, обнажаются их душевная черствость, жажда выгоды, иногда преступное безволие, моральная непорядочность.

Используя прием самохарактеристики, писатель во внутренних монологах показывает истинную сущность своих героев: неумение противостоять обстоятельствам, отстаивать свое мнение, душевную глухоту или агрессивную самоуверенность.

По мере знакомства с персонажами повестей перед нами вырисовывается правдивая картина состояния умов советских людей и нравственных критериев интеллигенции.

Проза Трифонова отличается высокой концентрацией мыслей и эмоций, своеобразной «плотностью» письма, позволяющей автору за внешне бытовыми, даже банальными сюжетами многое сказать между строк.

В «Долгом прощании» молодая актриса размышляет, продолжать ли ей, пересиливая себя, встречаться с видным драматургом. В «Предварительных итогах» переводчик Геннадий Сергеевич мучается от сознания своей вины, уйдя от жены и взрослого сына, давно ставших ему духовно чужими.

Инженер Дмитриев из повести «Обмен» под нажимом властной жены должен уговорить родную мать «съехаться» с ними после того, как врачи сообщили им, что у пожилой женщины рак. Сама мать, ни о чем не догадываясь, крайне удивлена внезапно возникшими горячими чувствами со стороны невестки.

Мерило нравственности здесь – освобождающаяся жилплощадь. Трифонов словно спрашивает читателя: «А как бы поступил ты?»

Произведения Трифонова заставляют читателей строже присмотреться к себе, учат отделять главное от наносного, сиюминутного, показывают, какой тяжелой бывает расплата за пренебрежение законами совести.

"Городская" проза в советской литературе: писатели и произведения – Общие темы Литература 20 века

«Городская проза» — книги о горожанах, о городском быте, о проблемах городской жизни.

В советской литературе такие книги появились с конца 50-х годов: вначале это была так называемая «исповедальная повесть» в журнале «Юность». Впервые героем становится молодой образованный горожанин, вчерашний школьник, студент, — начитанный, критически мыслящий, внутренне свободный молодой человек.

Наряду с этим направлением тогда же возникают и другие. О людях науки начал рассказывать Даниил Гранин в повести «Искатели» (1954 г.). В 60-е годы он написал роман «Иду на грозу», а в 1987 г. после ряда повестей опубликовал интересный и важный документальный роман-исследование «Зубр» о замечательном биологе, генетике, основоположнике космической медицины Тимофееве-Ресовском.

Д. Гранин — талантливый писатель, в его книгах интересны не только борьба идей, но и этические проблемы. Гранин показывает, как непросто сохранить честность, милосердие, благородство в драматических коллизиях нашего времени, в преодолении зависти, низости, интриг, которых немало в мире науки.

Самоотверженность, честность, доброту — лучшие человеческие качества видит в своих героях, людях науки, писательница И. Грекова (псевдоним доктора физико-математических наук Елены Карловны Венцель).

Сборники рассказов «За проходной», «Под фонарем», повесть «На испытаниях», рассказ «Без улыбок», роман «Кафедра» отличаются психологизмом, честной прямотой, открывают читателю прежде неизвестную сферу жизни.

Рассказом о драматическом конфликте в одной лаборатории начал свой путь талантливый писатель Владимир Маканин («Прямая линия», 1963). В 70-е годы писатель открыл нам новый социальный мир — «лимитчиков», бараков: «101 километра». Это особое социальное явление того времени: люди, приехавшие из деревень в город «по лимиту» (т.е.

определенное число людей для тяжелых работ), они уже не крестьяне, но еще не горожане, живут они в общежитиях и бараках, деревенские нормы взаимоотношений, обычаи, порядок жизни разрушен, городские правила поведения им чужды: жить им трудно, а еще труднее жить рядом с ними. Быт, нравы, невыносимые ситуации жизни описывает В.

Маканин в своих повестях и рассказах («Алое и зеленое», «Там, где сходится небо с холмами», «Утрата» и др.). Не только В. Маканин, но и Л. Петрушевская, Л. Разумовская и др. авторы рассказывают о современном «люмпенпролетариате», грубая и тяжелая жизнь рождает грубые и тяжелые характеры и взаимоотношения.

Это «неприятные авторы»: ничего утешительного в их книгах нет.

Совсем иной слой горожан интересует ленинградского писателя Андрея Битова. Его герои — положительные петербургские интеллигенты, люди тонкие, вдумчивые, нервные, иногда чрезмерно нервные (сб.

рассказ «Большой шар», «Аптекарский остров», «Дачная местность»). А.

Битов написал несколько книг путешествий, множество повестей, но особенно интересен роман «Пушкинский дом», прославивший писателя во всем мире.

Позиция честного интеллигента 70-х годов выразилась в творчестве замечательного современного писателя Юрия Трифонова (1925—1981), которого можно считать классиком «городской» прозы.

Источник: Р. Глинтерщик. Русская литература. Уч. пособие для XII класса. – КАУНАС “ШВИЕСА”, 1991

Городская проза

Проблема ориентации человека в историческом пространстве трансформировалась в вопрос о соотношении частного и исторического времени в прозе Юрия Трифонова.

Его герой стремился к обретению своего места в исторической перспективе национальной жизни: “Моя почва – это опыт истории, все то, чем Россия перестрадала”, – скажет любимый герой Трифонова историк и писатель Гриша Ребров из повести “Другая жизнь”.

Прозу Трифонова часто называли городской – во-первых, вероятно, по аналогии с деревенской прозой, во-вторых, потому что Трифонов как серьезный писатель, идущий по своему и очень индивидуальному пути, заявил о себе в “московском” цикле повестей: “Обмен” (1969), “Долгое прощание” (1971), “Предварительные итоги” (1970).

Здесь Трифонов обрел свою тему – частный человек на перекрестках исторического времени, – которая становится центральной и едва ли не единственной для всего его последующего творчества. Недаром героем повести “Другая жизнь” (1975) становится профессиональный историк.

Тема истории, пропитывающей современность, дополняется пристальным интересом к сталинскому периоду, к исследованию социально-политических предпосылок создания репрессивного режима (повести “Дом на набережной”, 1976; роман “Время и место”, 1980; неоконченный роман “Исчезновение”, опубликованный в 1987 г., спустя шесть лет после смерти писателя).

Юрий Трифонов был писателем, для которого проблема времени была самой болезненной проблемой человеческого бытия.

“У видеть, изобразить бег времени, понять, что оно делает с людьми, как все вокруг меняет… Время – таинственный феномен, понять и вообразить его так же трудно, как вообразить бесконечность. Я хочу, чтобы читатель понял: эта таинственная “времен связующая нить” через нас с вами проходит… это и есть нерв истории”[1].

Все герои Трифонова так или иначе связаны с временны́м потоком, с “нервом истории”, осознают они это или нет. Своего рода продолжением прозы Трифонова, по крайней мере, городского, московского аспекта ее проблематики, стало творчество так называемых сорокалетних писателей. Людям военных и послевоенных лет рождения на рубеже 1970–1980-х гг.

, когда их поколение входило в литературу, было около 40 – отсюда и такое странное определение писательской генерации. Однако это было не столько продолжение трифоновского взгляда на мир, сколько полемика с ним. В сущности, “сорокалетние” предприняли радикальное разрушение идеологии своего предшественника.

В отличие от Трифонова они утверждали не наличие нитей, проходящих сквозь толщу исторического времени и укореняющих в нем человека, а принципиальное отсутствие самой идеи исторического времени, замену его частным временем.

Подобная дистанция объяснялась принципиально разным социально-историческим опытом двух поколений, к которым принадлежали Трифонов и его “оппоненты” – Владимир Маканин, Анатолий Курчаткин, Анатолий Ким, Руслан Киреев: между ними пролегли два десятилетия.

“Сорокалетние” вошли в литературу именно поколением, вместе, и лишь потом, спустя десятилетие, обнаружилось принципиальное различие эстетики, литературного уровня и творческих задач, которые ставили перед собой его представители. Если неизвестен день литературного рождения “сорокалетних”, то уж точно известен месяц: декабрь 1980 г.

, когда читатели популярного и в то же время элитарного, престижного тогда журнала “Литературное обозрение” прочли статью Анатолия Курчаткина “Бремя штиля”, в которой обосновывались поколенческие основы мировоззрения этих писателей. Ответ не заставил себя ждать: критик Игорь Дедков выступил со статьей “Когда развеялся лирический туман…

“[2], и стало ясно, что “сорокалетние” обрели себе непримиримого оппонента на ближайшее десятилетие. Две яркие полемические статьи, возвестившие о рождении нового литературного явления, способствовали укоренению в литературно-критическом сознании самого понятия “поколение сорокалетних”.

Читайте также:  Краткая биография Шарля Перро

В скором времени поколение обрело и своего критика – им стал Владимир Бондаренко.

Мироощущение этих художников было обусловлено конкретно-исторической ситуацией последних советских десятилетий и выражало менталитет целого поколения.

Условно его можно назвать “потерянным поколением”, оказавшимся в зазоре между настойчивыми идеологемами советской пропаганды, все более утрачивающими связь с действительностью, и социальной реальностью, которая давала все меньше возможностей для общественной, экономическое, бытовой и бытийной самореализации незаурядной мыслящей личности.

Родившиеся в военные или послевоенные годы, эти люди не могли воспринять идеалы старшего поколения шестидесятников с их унаследованным от дедов революционным энтузиазмом, историческим оптимизмом и социальным активизмом.

Разница в возрасте в полтора-два десятилетия послужила причиной принципиально разного мироощущения, и шестидесятнические надежды вызывали у “сорокалетних” лишь саркастическую улыбку.

Детство и юность этого поколения оказались окрашены двумя идеологическими мотивами, тиражируемыми советской пропагандой, – ближайшего преодоления трудностей и постоянного ожидания скорого улучшения жизни. Это были некие исторические рубежи, преодоление которых сулило разрешение всех социальных и экономических проблем каждой семьи, каждого человека. Сначала это было ожидание окончания войны, затем – скорейшего восстановления разрушенного народного хозяйства.

Вступление людей этого поколения во взрослую жизнь пришлось на середину и конец 1960-х гг. и совпало с началом брежневского застоя, тогда-то и обнаружился тотальный обман несбывшихся ожиданий.

Все трудности успешно преодолены, как утверждалось в партийных декларациях; со дня на день будет построен если не коммунизм, то общество развитого социализма.

Однако все это парадоксальным образом никак не сказывалось на положении поколения, которое, вступая в жизнь, было обречено десятилетиями получать мизерную зарплату, не имея ни серьезных творческих перспектив, ни возможности самореализации в какой-либо сфере, за исключением сферы частного бытия.

Наверное, именно это поколение лучше какого-либо другого познало на себе, что такое застой. Показательно название статьи А. Н. Курчаткина, на которую отвечал И. А. Дедков.

Первоначально, в авторском рукописном варианте, она называлась “Время штиля” (достаточно адекватная характеристика общественной ситуации позднего застоя), но машинистка, перепечатывая статью для набора, ошиблась: получилось “Бремя штиля”. Автор не стал исправлять ошибку: название выражало теперь мироощущение полного сил молодого поколения под бременем безмятежного и, казалось, бесконечного брежневского “штиля”.

Не имея иных областей для самореализации, это поколение нашло ее в сфере личного бытия. Частная жизнь стала для них своего рода цитаделью, за стенами которой можно было остаться целиком самим собой.

Люди, принадлежащие к этому поколению, часто утрачивали какой бы то ни было интерес к общественной жизни, к социальной сфере, к национально-историческим процессам, инстинктивно полагая, что все они, монополизированные партийно-государственным бюрократическим аппаратом, превратились в некую пропагандистскую фикцию, являются вымышленными, своего рода симулякрами, если воспользоваться терминологией позднейшей эстетической системы. Поэтому не работа, не социальный активизм, как у исторических предшественников, не шумные собрания студенческой аудитории или рабочего цеха стали местом их самореализации, а ночные посиделки на крохотных кухнях в хрущевских пятиэтажках с философскими беседами за бутылкой водки о Ницше и Шопенгауэре, любовные интриги и интрижки с хорошенькими сослуживицами или многочисленные хобби – от простых (подледная рыбалка и собирание марок) до самых невероятных (изучение экзотических и принципиально никому не нужных языков либо коллекционирование земноводных). В конце 1980-х гг. подобную жизненную позицию целого поколения социологи назовут этикой ухода: не имея возможности или просто не желая выражать несогласие с социально-политическими официальными установками, человек принципиально замыкается в частной жизни – и это тоже его общественная позиция.

Ярче всего драматическое мироощущение такого поколения сказалось в творчестве Владимира Маканина первой половины 1980-х гг., когда им были написаны повести “Река с быстрым течением” (1979), “Человек свиты” (1982), “Отдушина”, рассказы “Антилидер” (1983) и “Гражданин убегающий” (1984).

Нго герой погружен не в сферу исторического времени, как у Юрия Трифонова, не укоренен в родовое целое, как у деревенщиков, но включен лишь в сферу ближайшего бытового ряда.

Однако накал и глубина жизненных коллизий, которые он при этом переживает, обретает еще больший трагизм, поскольку герой оказывается один па один с воистину значимыми вызовами собственной судьбы и не может опереться ни на вековой народный опыт, ни на поддержку родового целого, не обретает почву в том, “чем Россия перестрадала”. Идея исторического времени, в котором личность может обрести опору, оказалась заменена идеей “сиюминутного” времени (И. А. Дедков).

Игоря Дедкова не устраивали ни герой, пришедший в литературу с этим поколением, ни авторская позиция, которой, по мысли критика, следовало бы быть резко отрицательной. Говоря о “сиюминутном” времени, критик точно определял главную, онтологическую потерю “поколения сорокалетних”: соотнесенность частного времени человека с историческим временем.

Характеризуя “амбивалентного” героя “Реки с быстрым течением”, “Антилидера”, “Гражданина убегающего”, “Отдушины”, “Человека свиты”, Дедков утверждает, что “сиюминутное” время включает в себя и “человека сиюминутного, с обстриженным прошлым, с обстриженными социальными связями. Он помещен в частное и как бы нейтральное время”. “Сиюминутному времени не желательно, чтобы его покидали.

Его герои как в банке с крышкой”[3].

Критик, принадлежавший предшествующему, шестидесятническому поколению, не мог понять всего драматизма исторической ситуации, чья тяжесть пришлась на плечи поколения последующего. Эта была тяжесть жизни без идеалов, жизни, лишенной социально-исторической, культурной или онтологической, религиозной опоры.

Будучи не в состоянии принять ни социальный оптимизм и активизм шестидесятников, ни революционный энтузиазм дедов в силу совершенно иного социально-исторического опыта, не имея мостков для приобщения к утонченному культурному и религиозному опыту Серебряного века, они оказались, по сути, в нравственном и культурном вакууме.

Они не смогли найти ничего взамен, кроме индивидуализма и культа личного бытия, глубоко отгороженного от агрессивного натиска советской общественной жизни с се коллективизмом обязательных субботников, сколь бы мелким оно ни казалось в сравнении с пафосом социально-исторического опыта предшественников.

Дальнейший путь этого писательского поколения оказался связан с поисками собственной бытийной, экзистенциальной перспективы в жизни и литературе. В середине 1980-х гг. стало ясно, что подобная опора постепенно обретается “сорокалетними”.

Ею стал миф – в первую очередь миф экзистенциальный, способный объяснить современному человеку его бытие, помочь ему обрести некую онтологическую укорененность.

В этом направлении развивалось творчество Владимира Маканина и Анатолия Кима, опубликовавших почти одновременно два произведения, явно обозначивших мифологическую проблематику: “Где сходилось небо с холмами” (1984) Маканина и “Белка” (1985) Кима.

Каковы черты произведений, объединенных общим понятием «городская проза» ?

Во-первых, в них просматривается определенная прикрепленность героев к городу, в котором они живут и трудятся и в котором складываются их сложные взаимоотношения друг с другом.

Во-вторых, в них заметно усиливается наполненность бытом, «обволакивающим» человека, обступающим его, нередко цепко держащим его в своих «объятиях». Отсюда в романах и повестях названных авторов загроможденные вещами интерьеры, описание мелочей и подробностей.

В-третьих, городская проза особенно чутка к проблемам общественной морали и сопряжена с целым комплексом нравственных проблем, порожденных особой средой обитания героев. В частности, произведения этих авторов нередко затрагивают цепкость мещанства, получающего в городском быту уникальную возможность для обновления.

В-четвертых, для литературы данной жанрово-стилистической разновидности характерен углубленный психологизм (исследование сложной духовной жизни человека), опирающийся на традиции русской классики, в особенности «городских» романов Ф. М. Достоевского.

Одной из особенностей городской прозы является осмысление ею проблем демографических, миграции сельских жителей в большие города, сложностей урбанизации.Правда, эти вопросы живо волнуют и художников деревенской прозы, и на этой основе намечается тесный контакт двух ветвей повествовательной литературы.

Специфика городской прозы определяется и частой обращенностью к научной и производственной тематике (Д. Гранин), несмотря на то что последняя в свое время себя достаточно скомпрометировала.

Наконец, для данной художественной сферы характерна и проблематика, связанная, с одной стороны, с приобщением к культурному наследию, а с другой — с увлечением «массовой культурой», получившей интенсивное, ничем не сдерживаемое развитие по преимуществу в современных городах.

Характеризуемая проза довольно часто исследует интеллигентский слой населения города, но, как правило, ее внимание приковывает отнюдь не исключительный, а «средний», обычный персонаж этого круга, и изображается он в обстановке будничности, обыденности, а иногда — тонущим в «трясине повседневности».

ТРИФОНОВ Юрий Валентинович (28 августа 1925, Москва — 28 марта 1981, там же), русский писатель; одна из ключевых фигур литературного процесса 1960-х — 1970-х гг.

Родился в семье большевика, крупного партийного и военного деятеля Валентина Андреевича Трифонова. Брат отца, Евгений Андреевич, герой Гражданской войны, публиковался под псевдонимом Е. Бражнев

В 1932 семья переехала в знаменитый Дом Правительства, который через сорок с лишним лет стал известен всему миру как «Дом на набережной» (по названию повести Трифонова).

В 1937 были арестованы отец и дядя писателя, которые вскоре были расстреляны (дядя — в 1937, отец — в 1938). Была репрессирована также мать Юрия Трифонова (отбывала срок заключения в Карлаге).

Дети (Юрий и его сестра) с бабушкой, выселенные из квартиры правительственного дома, скитались и бедствовали.

С началом войны Трифонов был эвакуирован в Ташкент, когда в 1943 вернулся в Москву, поступил на военный завод. В 1944, работая по-прежнему на заводе, поступил на заочное отделение Литературного института, позднее перевелся на очное. Писать начал очень рано, почти в «мотыльковом возрасте», продолжал писать в эвакуации и по возвращении в Москву.

Дипломная работа Трифонова, повесть «Студенты», написанная в 1949-1950, неожиданно принесла известность. Была опубликована в ведущем литературном журнале «Новый мир» и удостоена Сталинской премии (1951). Сам писатель в дальнейшем относился к своей первой повести холодно.

И все-таки, несмотря на искусственность главного конфликта (идеологически правоверный профессор и профессор-космополит) повесть несла в себе зачатки главных качеств трифоновской прозы — достоверность жизни, постижение психологии человека через обыденное. В 1950-е гг.

, по-видимому, ждали, что удачливый лауреат и дальше буде эксплуатировать эту тему, напишет роман «Аспиранты» и т. д.

Но Трифонов практически замолчал (в конце 1950-х — начале 1960-х гг. писал в основном рассказы: «Бакко»,»Очки», «Одиночество Клыча Дурды»и др.). В 1963 вышел роман «Утоление жажды», материалы для которого он собирал в Средней Азии на строительстве Большого Туркменского канала. Но самого автора этот роман не удовлетворил до конца.

И снова годы молчания, если не считать спортивных рассказов и репортажей. Трифонов был одним из основоположников психологического рассказа о спорте и спортсменах. Главным произведением Трифонова в те годы стала документальная повесть «Отблеск костра» (1965) — повесть об отце (донском казаке), о кровавых событиях на Дону.

Отец для писателя был воплощением человека идеи, всецело преданного революции. Романтика той бурной эпохи, несмотря на всю ее жестокость, еще преобладает в повести. Сдержанный рассказ о реальных фактах сопровождается лирическими отступлениями (трифоновский лиризм неразрывно связан с образом уходящего времени, меняющего лицо мира).

Читайте также:  Маленькие герои большой войны

В действии, которое разворачивается то в 1904 (год вступления отца в большевисткую партию), то в 1917 или 1937, обнажается толща времени, его многослойность. Послесталинская оттепель сменилась новым наступлением холодов, и повесть чудом проскользнула в щель захлопываемой цензурой двери в литературу правды. Наступали глухие времена. Трифонов вновь обратился к истории.

Роман «Нетерпение» (1973) о народовольцах, вышедший в Политиздате в серии «Пламенные революционеры», оказался серьезным художественным исследованием общественной мысли второй плоловины 19 в. через призму народовольчества.

Трифонов родился и прожил в Москве всю свою жизнь. Поэтому цикл его городских повестей критика назвала «московским». В 1969 появилась первая повесть этого цикла «Обмен», в который вошли также «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971) и «Другая жизнь» (1975).

Уже в 1970-е творчество Трифонова высоко оценили западные критики издатели. В 1976 в журнале «Дружба народов»была опубликована повесть Трифонова «Дом на набережной», одно из самых заметных острых произведений 1970-х гг. В повести был дан глубочайший психологический анализ природы страха, природы деградации людей под гнетом тоталитарной системы.

Несмотря на то, что в течение трех лет «Дом на набережной» не включался ни в один из книжных сборников, Трифонов продолжал «раздвигать рамки» (его собственное выражение).

Он работал над романом «Старик», который был давно задуман — романом о кровавых событиях на Дону в 1918.

«Старик» появился в 1978 в журнале «Дружба народов» и появился благодаря исключительным знакомствам и лукавству главного редактора журнала С. А. Баруздина.

Самый глубокий, самый исповедальный роман Трифонова «Время и место», в котором история страны постигалась через судьбы писателей, был отвергнут редакцией и при жизни напечатан не был. Он появился уже после смерти писателя в 1982 с очень существенными цензурными изъятиями.

Был отвергнут «Новым миром» и цикл рассказов «Опрокинутый дом», в котором Трифонов с нескрываемым прощальным трагизмом рассказывал о своей жизни (повесть также увидела свет после смерти ее автора, в 1982).

Юрий Трифонов умер 28 марта 1981 года неожиданно, на второй день после операции на почках – у него случился тромб легочной артерии.

Основная черта – «плотный стиль» – спресованность событий. Переплетение реальности и воспоминаний. Актуальность и острота ощущений. Дух эпохи и характер взаимоотношений проступают сквозь них. Не быть, но бытие. Историческое время.

Ставший впоследствии знаменитым цикл “городских повестей” Трифонова открывается повестью “Обмен” (1969). Это произведение еще несет в себе печать достаточно канонических форм жанра повести. Конфликт отчетлив и строг, его суть – столкновение двух систем ценностей, духовных и бытовых

Вся эта цепь новелл демонстрирует процесс “олукьянивания” Виктора Дмитриева: его невольных, вынужденных отступлении от совести, этапы погружения все ниже и ниже по лестнице моральных компромиссов.

Но вот что показательно – в эту цепь новелл, сосредоточенных на современной текущей, бытовой возне вокруг квадратных метров, врезается как раз посередине новелла-ретроспекция о роде Дмитриевых, и из череды историй клановых стычек, в которых и Дмитриевы с их интеллигентским высокомерием, и Лукьяновы с их этической неразборчивостью выглядят одинаково неприглядно, выделяются “истории с дедом»

Но именно контраст между “непонимающим” старым революционером и “понимающими” обывателями становится в повести “Обмен” способом эстетического суда автора. Не случайно самую точную характеристику Дмитриеву дает он, дед: “Мы с Ксеней ожидали, что из тебя получится что-то другое. Ничего страшного, разумеется, не произошло.

Ты человек не скверный. Но и не удивительный”. Дед увидел главное в процессе “олукьянивания” – он протекает как-то незаметно, вроде бы помимо воли человека, через вялое сопротивление, не без скребущих душу кошек, с массой самооправданий, вообще-то небезосновательных, но никак не меняющих отрицательного вектора движения души.

Значительно непосредственнее рефлексия в повести “Предварительные итоги”, где весь повествовательный дискурс представляет собой внутренний монолог главного героя.

Здесь, в отличие от “Обмена”, процесс “олукьянивания” героя представлен в самом потоке его сознания, в процессе внутреннего говорения, когда весь сор существования проходит через фиксирующее слово, где все вперемежку – душевные драмы, чепуховые подробности, посторонние хлопоты во всем этом вязнет сама ситуация нравственного выбора, даже сам герой не ощущает ее драматизма. (Не случайно для “городских повестей” Трифонова характерны какие-то смазанные, словно бы размытые финалы. )

В сущности, уже в первых своих “городских повестях” Трифонов вырабатывает особый тип дискурса. Он представляет собой своеобразный сказ. .

Трифонов искусно создает образ интеллигентского сленга со специфическими экспрессивными словечками (“устраивать затир”, “расшибаемость в лепешку”, “злошутничают”, “неразговор в течение нескольких дней”), с сардоническими оценками (“белибердяевы”, “какая-то петуховина”, “дерьмо средней руки”, “нечто маловысокохудожественное”, “В лице Смолянова было что-то сырое, недопеченное”), с фразами-“окаменелостями”, которым придается значение “фирменных” знаков персонажа (“Я что-то слышу о ней впервые”, – говорит мать Сергея Троицкого в “Другой жизни” о “Гернике” Пикассо). Эти слова и фразы, становящиеся своего рода паролями (нередко они графически выделяются автором в тексте), в равной мере могут принадлежать и герою (если он субъект сознания), и безличному повествователю (если он субъект речи).

Мысль о нравственной роли исторической памяти уже звучала в “Другой жизни”, в речах Сергея. «Другая жизнь» (1975).В повести Ю.Трифонов исследует судьбу женщины, неожиданно потерявшей то, что казалось настолько обыденным и временами скучным, что об этом и говорить не стоило.

Трифонов неизменно подчеркивал свою приверженность традиции русского реализма: “Если говорить о традициях, которые мне близки, то в первую очередь хочется сказать о традициях критического реализма: они наиболее плодотворны”.

Среди советских писателей есть ряд замечательных мастеров, у которых надо учиться, в том числе писатели 1920-х годов: Зощенко, Бабель, Олеша, Толстой, Платонов”. Правда, те художники, которых называет Трифонов, скорее творили “на стыке” реализма и модернизма. Современный немецкий исследователь Р.

Изельман рассматривает прозу Трифонова как один из ярчайших образцов “раннего постмодернизма”. По мнению этого исследователя, трифоновское видение истории во многом близко постмодернистской философии и эстетике:

Коллизия разрыва на месте искомой духовной связи (человека с миром, а элементов мироустройства между собой) типична для литературы “застойной” поры. В этом смысле Трифонов, сумевший открыть и эстетически постигнуть внутри этих разрывов живые связи “сквозь боль”, – уникален.

Вопрос. Творчество А. Солженицына: жизненный и творческий путь. «Одина день Ивана Денисовича»: проблема сохранение личности. Своеобразие образа главного героя. Система персонажей. Роль деталей. «Архипелаг ГУЛАГ».

Александр Солженицын- родился в 1918 году в Кисловодске. Отец был офицер, умер за полгода до рождения сына. Солженицын окончил физмат Ростовского университета. Заочно так же обучался в Московском институте истории философии и литературы. Был мобилизован по окончании офицерской школы на фронт в звание лейтенанта.

После смерти матери в феврале -45г арестовывают и отправляют в лагерь. Причина – за резкие антисталинские высказывания в письмах к другу детства . Осужден на 8 лет.

В -56г его реабилитируют решением Верховного Суда СССР, что делает возможным возвращение в Россию, но запрещают въезд в центральные города: он учительствует в рязанской деревне, живя у героини будущего рассказа «Матренин двор». С 1957 года Солженицын в Рязани, преподает в школе . Жил в посёлке Торфопродукт. Там он пишет «Один день Ивана Денисовича.

Это были советы выживания в лагерях: -забыть обо всех и обо всём, даже о семье; – надо трудиться, найти себе дело. Становится одним из самых резонансных произведений После появления в 1962 году этого произведения был принят в Союз писателей. Публикуют в журнале «Новый мир» .. Начинается плодотворный период работы «Раковой корпус», «В круге первом».

Но печатать удаётся только за рубежом. Начинает работать над «Архипелаг ГУЛАГ» положение ухудшается- исключают из союза писателей, начинается травля в прессе «Архипелаг» печатается за рубежом.. За него вступаются за рубежом- лишают гражданства. Живёт и в США до перестройки. В -88г возвращают гражданство.

Солженицын был упрямым, принципиальным ,немного жёстким человеком. После лагеря ему диагностировали 4 стадию рака, но чудом вылечился. Солженицын поверил, что это бог спас его ради того, чтобы он говорил о лагере. Всю жизнь он воспринимал как служение. Сахаров потом назовёт его «гигантом борьбы за человеческое достоинство»

«Архипелаг ГУЛАГ» начал писать, с 58-68г, когда ещё жил в Росси в эпоху оттепели. Дописывал в -79г. Материалов не хватала. Книга полу-документальная – художественная. Собирались документы и истории других людей. Эта книга считается обобщающим произведением. В нём показана работа людей и устройство лагерного мира.

Книга делится на Семь глав, семь этапов: 1)арест(в каких условиях), 2)следствие,3) суд, 4) этапирование 5)лагерь,6) каторга, 7)ссылка. Все имена в письмах автор указывал, считал, что нужно доказать, чтобы потомки знали о них. Солженицын рассматривает лагерь как архипелаг, вся Россия – Гулаг.

Отрицал культ личности, отказывается складывать всю вину на одного человека, считал, что виновата вся нация. Жанр-опыт художественного исследования. Стиль – яростный, гневный.

«Одина день Ивана Денисовича»- образ главного героя- модель поведения в лагере. Иван Денисович- типичный, собирательный образ. Крестьянин без тяги к земле. Подчёркивает, что из-за коллективизации была утеряна любовь к родной земле.

Ведёт полемику с другими авторами –как выживать, как наказывают за плен. Много персонажей и все сидят по разным, типичным статьям. У всех были свои прототипы. Пространственно-временная организация расширяется за счёт воспоминаний и мыслей о будущем- сколько осталось.

ИВАН ДЕНИСОВИЧ — герой повести-рассказа. Образ И.Д. как бы сложен автором из двух реальных людей. Один из них — Иван Шухов, уже немолодой боец артиллерийской батареи, которой в войну командовал Солженицын.

Другой — сам Солженицын, отбывавший срок по пресловутой 58-й статье в 1950-1952 гг. в лагере в Экибастузе и тоже работавший там каменщиком.

Ссылка на основную публикацию