Ренессанс
Поэты эпохи Возрождения
Есть в истории культуры эпохи, как бы изначально предрасположенные к тому, чтобы поэзия стала в них вершиной и мерой всего словесного искусства.
Такими были классический период в литературах греческой и римской античности, европейский романтизм, «пушкинская пора» и «серебряный век» в русской поэзии.
Такой поэтической порой стало и Возрождение, начавшееся в Италии в XIV веке, а затем постепенно, захватывая, хотя и с разной силой, все новые и новые страны, ставшее приметой почти всех культур Европы.
Очевидно, что поэзия вступает в свои верховные права тогда, когда человек, его личностное предназначение, границы и цели его устремлений становятся тем фокусом, в котором сходятся все проблемы времени, когда эпоха осознает свою новизну через обновление самого представления о том, что есть человек.
Не случайно уже клишированным стало определение: Возрождения как «открытия мира и человека» (Мишле), как если бы до этой поры ценность мира и пребывающего в нем человека не осознавались вовсе. И это» справедливо, но до известного предела.
До известного предела прежде всего потому, что до недавнего времени доминировавшее у нас представление о том, что культурный переворот, совершенный деятелями Возрождения, знаменовал собою и начало литературы Нового времени, а потому поэзию Петрарки, Боккаччо, Микеландже-ло, Ронсара, Дю Белле, Лопе де Вега следует читать в принципе так же, как и поэтов XIX—XX столетий, т. е. видеть в ней ту же меру индивидуального самораскрытия, что и в поэзии романтизма,— по меньшей мере «эффект ретроспекции», насильственной модернизации.
Парадокс прочтения поэтов Возрождения состоит в том, что при выборочном знакомстве с их сочинениями мы, казалось бы, найдем эти неповторимые (в современном смысле этого слова) облики их создателей.
Но при более фронтальном их чтении мы увидим, что от поэта к поэту переходят темы, мотивы, образы, что для выражения любви, радости, отчаяния, гнева, философского размышления они прибегают к вариантам, извлеченным из общего, как бы заранее приготовленного лексического, жанрового, стилевого «запасника».
И тогда окажется, что мы искали индивидуальность поэта не там и не в том виде, каким он только и мог быть в эпоху Возрождения. И так же по прочтении, например, баллады великого средневекового поэта Вийона «От жажды умираю у ручья» нам покажется бесспорным запечатленный в ней индивидуальный драматизм душевного состояния.
Но зная “еще одиннадцать баллад — Карла Орлеанского (давшего эту тему и жанр для состязания поэтов в своем замке Блуа), Роберте, Жиля и Симоне Кайо, Монбертона и других,— где повторена не только первая строка, но и большая часть антитез, мы будем искать Вийона-поэта не столько в его текстах, но за ними, открывая для себя, что необщее в принципе может выражаться в поэзии только через общее. Схожие «состязания» мы обнаруживаем и у поэтов Возрождения, если сопоставим, например, сонеты «Мне мира нет — и брани не подъемлю» Петрарки, «Любя, кляну, дерзаю и не смею» Ронсара, «Мне ночь мала, и день чрезмерно длится» Дю Белле, «Ищу я мира, нахожу лишь распрю» (сонет CIII из цикла «Вздохи») Оливье де Маньи, «Живу и гибну…» Луизы Лабе (сонет VIII), «Я жив еще, хоть жить уже невмочь» Хуана Боскана, «Терять рассудок, делаться больным, // Живым и мертвым быть одновременно» Лопе де Вега, «Отважен и труслив, из праха — воскресаю» Жоделя (этот перечень «перепевов» можно было бы значительно умножить). А потому мы с большею осторожностью сможем сближать поэтов Возрождения и Нового времени, где подобные совпадения уже получают квалификацию «заимствования» или «плагиата». Формы взаимоотношений коллективного опыта и опыта индивидуального в слове у каждой эпохи свои. Постижение личностных, «необщих» глубин в человеке как осознанная поэтическая задача придет в литературу лишь в конце XVIII — начале XIX века вместе с сентиментализмом и романтизмом. А история поэзии от античности до конца XVIII века — это история смены «лирных масок», «состоявших из готовых «чужих» черт», сквозь которые лицо поэта просвечивает о неравной четкостью. И с этой точки зрения история поэзии метафорически может быть определена как процесс постепенного истончения «маски», скрывающей поэта, вплоть до ее исчезновения в романтизме, когда бездонность личности автора обнажится с беспощадною явственностью. Вместе с тем не случайно Возрождение боролось со Средневековьем, а классицизм отрицал Возрождение.
Деятели этих эпох осознавали свою отличность от предшественников, а значит, изменения все-таки происходили, только, дабы их выявить применительно к языку поэзии, мы должны пользоваться более тонкими «инструментами», ибо эти изменения совершались на столь высокой «частоте», которую трудно уловить.
Вот почему различение поэзии Средних веков и Возрождения следует начать с повсеместности провозглашения поэтами и гуманистами Возрождения «универсальности человека» — понятия, за которым стоит новый идеал человеческого существования в мире.
Отличие его от средневекового идеала — «праведника», «простеца», «аскета» или «рыцаря» велико, так как идеалу смирения противопоставлялся идеал гордыни.
https://www.youtube.com/watch?v=KDueJ6ANPEs
Разительность этого отличия обнажится даже при сопоставлении названий — средневекового трактата «Об убожестве состояния человеческого» (1195) кардинала Лотаря и возрожденческих трактатов «О достоинстве и великолепии человека» (1452) Джаноц-цо Манетти или «Речи о достоинстве человека» (1487) Пико делла Мирандола.
В этих контрастных названиях — противостояние христианского отрицания свободы воли, торжества божественного предопределения в судьбе человека и возрожденческой веры в свободу его самореализации.
«Универсальный человек», сопричастный всем (не более и не менее!) сферам знания, всем формам социальной, гражданской и творческой деятельности,— это и есть великая и оптимистическая утопия Возрождения. И в ней — истоки всех новшеств этого нового этапа культуры.
Когда Пико делла Мирандола говорил, что красота присуща «лишь вещам сотворенным», он отнимал красоту у бога и отдавал ее миру.
Когда он с лирическим энтузиазмом восклицал: «О высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет»,— вкладывая эти слова в уста бога, восторженно взирающего на сотворенное им человечество, он наделяет самого владыку небесного «героическим энтузиазмом» верховного Гуманиста, побуждающего человека к активной жизненной позиции.
Ориентация на практическое переустройство мира и человека вызвала к жизни многочисленные социальные утопии («Город Солнца» Кампанеллы, «Утопия» Томаса Мора, «Телемское аббатство» в книге Рабле, «Блаженные острова» Ронсара и многие другие).
И в этом — «еретичность» Возрождения по отношению к средневековому идеалу человеческого поведения и жизневидению в целом.
Опасность, которую таили в себе ренессансный гуманизм и искусство, может быть, лучше всего почувствовал и сформулировал Михаил Триволис (на Руси именовавшийся Максимом Греком): живя в Италии, будучи приближенным Пико делла Мирандола, то есть, находясь в самом центре становления новой культуры, сам обладая .
теми знаниями, которые прославляли итальянские гуманисты (прежде всего знание греческого и латинского языков, сочинений античных авторов), он после принятия монашеского пострига на Афоне и по приезде в Москву (в 1516 г.
) не только не стал насаждать новые идеи, но яростно обрушился на «языческое нечестие» итальянских гуманистов, погубивших души своим чтением нечестивых «еллинских баснословов», внушающих «злонравные недуги»1. А тремя веками позднее Л. Н. Толстой в период отрицания им недндактнческого искусства, хотя и с других эстетических позиций, ко тоже поставит в вину писателям Возрождения то, что они создали искусство, имеющее целью только наслаждение людей»г.
Действительно, наслаждение земным бытием, «реабилитация ллоти» — непременный спутник поэзии Возрождения, но оно было к «реабилитацией духа» (Н. И. Конрад), а потому это упоение миром человеком было заключено в столь изящные и гармоничные одежды, что даже непристойность (коей отнюдь не меньше было и в поэзии Средневековья) приобретает вид эстетической игры.
Характерно, что в сочинениях гуманистов и писателей Возрождения многие позитивные характеристики человека—такие, например, как честь, добродетель, достоинство, не только потеряли свою религиозную в сословную принадлежность, но приобрели возвышенный мирской смысл, так как стали критериями «человека универсального», для которого главное — знание, которое «полезно лишь тогда, когда оно переходит в поступки» (Петрарка). А главным «знанием» становятся «гуманитарные науки* (studia humanitatis).
Медицина восхваляется прежде всего потому, что ее предмет —
Поэт стихами воздвигает «нерукотворный памятник» себе, своей возлюбленной, друзьям, поэтам прошлого и современникам.
При этом каждый из поэтов, определяя собственные «поэтические заслуги», варьирует горацианскую тему, внося в нее конкретность перечисления творческих завоеваний, имен поэтов прошлого, которые ему особенно дороги, и т. п.
, т. е. всякий раз этот мотив получает, хотя и в заданных границах, но индивидуальное наполнение.
Если объединения средневековых поэтов, их «содружества» определялись, так сказать, территориально — двором сеньёра или провинцией, где они жили, а слово «школа» имело единственный смысл — место обучения, то поэты Возрождения объединяются в литературные группы единомышленников, отстаивающих определенную программу поэтического творчества («школа нового сладостного стиля» в Италии, «Плеяда» во Франции, «старокастильская», «культуранист-ская» школы в Испании и другие). Конкретны друзья и противники, к которым обращены стихи поэтов Возрождения. Литературная жизнь тем самым тоже приобретает более наглядный вид.
Гуманистическое, а не суетное пристрастие к славе, которая даруется слову поэта, изменило и отношение к писательскому труду.
Уверенностью в том, что ими написанное адресовано векам, а не только своему веку (недаром столь часты обращения к потомкам в поэзии Возрождения), можно объяснить ту тщательность, с которой Петрарка собирал и переписывал свои стихи, когда он приступал к созданию «Книги песен», заботу о цельности книги, девять редакций которой им было завершено в течение почти полустолетия; или многократные переделки и редактирования семи прижизненных изданий собрания своих сочинений, сделанные Ронсаром. И еще одна черта, явственно единящая разноязычных поэтов Возрождения: начиная с «Новой жизни» Данте (хотя эта книга во многом еще несет в себе средневековую форму «razos», т. е. соединение текста и комментария к нему) и «Книги песен» Петрарки поэты «сплавляют» стихи в циклы, книги, продумывая их композицию, варьируя последовательность стихотворений так, чтобы под покровом традиционной темы, жанра проступала эмоциональная история поэта, а конвенциальные эмоции приобрели бы индивидуальную логику развития. Именно таковы сонетные циклы «Сожалений» Дю Белле', «Книга песен» Петрарки, любовные циклы стихотворений Ронсара и книги его «Гимнов» » «Рассуждений». Этот динамизм, связанный с чувством историчности человеческого существования, был чужд поэзии Средневековья. Замкнутость отдельных произведений средневековой лирики, всегда имеющих отношение только к настоящему моменту, сменяется установлением причинно-следственных связей, взаимообусловленности событий, происходящих в душе поэта. Конечно, подобный эффект объемности и историзма лирического чувства достигался немногими, но-специфика поэзии каждой эпохи определяется ее вершинами, а лучшим поэтам Возрождения это удалось.
Когда у Вийона в «Балладе примет» рефреном звучит строка «Я знаю все, но только не себя», мы можем воспринять ее как рефлексию современного поэта. Но она помещена в пародийный контекст средневекового жанра «gabs» (т. е.
восхваления автором своей учености), а потому содержит как бы лишь ироническое угадывание того, что принесет с собою как идеальную заповедь — «Познай самого се(?я» — Возрождение.
Мы и попытались в самом общем виде, сосредоточившись на сопоставлении поэзии Средних веков и Возрождения, очертить границы реализации этой заповеди и одновременно показать, что если Возрождение и не было началом литературы Нового времени, то все же оно было существенным сдвигом внутри того большого периода, который завершится к концу XVIII столетия.
Мы знаем, что на исходе Возрождения в каждой стране поэты ощутят разрыв между горделивыми идеалами духовного и социального переустройства мира и мерой их приложимости к реальной жизни. И тогда они сложат трагически-умудренные стихи, заключив свои пессимистические прозрения в блистательные и гармонически-отто-ченные сонеты, терцины или четверостишия, как Микеланджело:
Но требование, предъявленное поэзии гениями Возрождения,— чтобы она заставляла «негодовать, успокаиваться, радоваться, огорчаться, любить, ненавидеть, любоваться, удивляться» (Дю Белле), т. е. охватывала бы все сферы человеческих эмоций, было ими в полной мере выполнено: по сути дела, они создали поэтический «лексикон» всех «вечных тем» поэзии.
- Художник является одним из самых знаменитых в мире. Картины Васнецова отличаются замысловатыми фольклорными сюжетами, а также необычной техникой исполнения.
- Ни одной женской судьбе не посвятили древнерусские летописцы столько сочувственных страниц, как полоцкой княжне – красавице Рогнеде. (ок. 960 — 1000).
Источник: https://www.renesans.ru/poema.shtml
Федор Тютчев – Послание Горация к меценату: читать стих, текст стихотворения полностью
Приди, желанный гость, краса моя и радость!
Приди, — тебя здесь ждет и кубок круговой,
И розовый венок, и песней нежных сладость!
Возженны не льстеца рукой,
Душистый анемон и крины
Лиют на брашны аромат,
И полные плодов корзины
Твой вкус и зренье усладят.
Приди, муж правоты, народа покровитель,
Отчизны верный сын и строгий друг царев,
Питомец счастливый кастальских чистых дев,
Приди в мою смиренную обитель!
Пусть велелепные столпы,
Громады храмин позлащенны
Прельщают алчный взор несмысленной толпы;
Оставь на время град, в заботах погруженный,
Склонись под тень дубрав; здесь ждет тебя покой.
Под кровом сельского Пената,
Где все красуется, все дышит простотой,
Где чужд холодный блеск и пурпура и злата, —
Там сладок кубок круговой!
Чело, наморщенное думой,
Теряет здесь свой вид угрюмый;
В обители отцов все льет отраду нам!
Уже небесный лев тяжелою стопою*
В пределах зноя стал — и пламенной стезею
Течет по светлым небесам!..
В священной рощице Сильвана,
Где мгла таинственна с прохладою слиянна,
Где брезжит сквозь листов дрожащий, тихий свет,
Игривый ручеек едва-едва течет
И шепчет в сумраке с прибрежной осокою;
Здесь в знойные часы, пред рощею густою,
Спит стадо и пастух под сению прохлад,
И в розовых кустах зефиры легки спят.
А ты, Фемиды жрец, защитник беззащитных,
Проводишь дни свои под бременем забот;
И счастье сограждан — благий, достойный плод
Твоих стараний неусыпных! —
Для них желал бы ты познать судьбы предел;
Но строгий властелин земли, небес и ада
Глубокой, вечной тьмой грядущее одел.
Благоговейте, персти чада! —
Как! прах земной объять небесное посмеет?
Дерзнет ли разорвать таинственный покров?
Быстрейший самый ум, смутясь, оцепенеет,
И буйный сей мудрец — посмешище богов! —
Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне,
Сорвать один цветок, ловить летящий миг;
Грядущее не нам — судьбине;
Так предадим его на произвол благих! —
Что время? Быстрый ток, который в долах мирных,
В брегах, украшенных обильной муравой,
Катит кристалл валов сапфирных;
И по сребру зыбей свет солнца золотой
Играет и скользит; но час — и бурный вскоре,
Забыв свои брега, забыв свой мирный ход,
Теряется в обширном море,
В безбрежной пустоте необозримых вод!
Но час — и вдруг нависших бурь громады
Извергли дождь из черных недр;
Поток возвысился, ревет, расторг преграды,
И роет волны ярый ветр!..
Блажен, стократ блажен, кто может в умиленье,
Воззревши на Вождя светил,
Текущего почить в Нептуновы владенья,
Кто может, радостный, сказать себе: я жил!
Пусть завтра тучею свинцовой
Всесильный бог громов вкруг ризою багровой
Эфир сгущенный облечет,
Иль снова в небесах рассыплет солнца свет, —
Для смертных все равно; и что крылаты годы
С печального лица земли
В хранилище времен с собою увлекли,
Не пременит того и сам Отец природы.
Сей мир — игралище Фортуны злой.
Она кичливый взор на шар земной бросает
И всей вселенной потрясает
По прихоти слепой!..
Неверная, меня сегодня осенила;
Богатства, почести обильно мне лиет,
Но завтра вдруг простерла крыла,
К другим склоняет свой полет!
Я презрен, — не ропщу, — и, горестный свидетель
И жертва роковой игры,
Ей отдаю ее дары
И облекаюсь в добродетель!..
Пусть бурями увитый Нот
Пучины сланые крутит и воздымает,
И черные холмы морских кипящих вод
С громовой тучею сливает,
И бренных кораблей
Рвет снасти, все крушит в свирепости своей…
Отчизны мирныя покрытый небесами,
Не буду я богов обременять мольбами;
Но дружба и любовь среди житейских волн
Безбедно приведут в пристанище мой челн.
❉❉❉❉
Анемон и крин — названия цветов.
❉❉❉❉
Брашны — кушанья.
❉❉❉❉
…кастальских чистых дев… — Касталия — родник на горе Парнас, около Дельф, где находился храм Аполлона; кастальские девы — музы (греч. мифол.).
❉❉❉❉
Под кровом сельского Пената… — Пенаты — древнерим. боги дома, хранители домашнего очага. В переносном смысле — родной дом, родина.
…небесный лев тяжелою стопою… — речь идет о созвездии Льва.
❉❉❉❉
В священной рощице Сильвана… — Сильван — италийский бог лесов, усадеб и садов, отождествляется с греч. Паном.
❉❉❉❉
Нептуновы владенья — Нептун — бог морей и потоков (римск. мифол.).
❉❉❉❉
Отец природы — по-видимому, и здесь имеется в виду Сильван (Пан). Второй раз он появился в стих. «Полдень»: «И сам теперь великий Пан / В пещере нимф спокойно дремлет». В других стихотворениях о природе поэт использует женский образ: Природа-мать ему дала / Два мощных, два живых крыла («С поляны коршун поднялся…»); «У грудей благой природы /
❉❉❉❉
Все, что дышит, Радость пьет! («Песнь Радости. Из Шиллера»), «Нет, моего к тебе пристрастья / Я скрыть не в силах, мать-Земля!».
❉❉❉❉
…игралище Фортуны злой — Фортуна — богиня счастья, удачи, судьбы, притом она могла быть «судьбой доброй» и «судьбой злой» (римск. мифол.).
❉❉❉❉
…бурями увитый Нот — Нот — божество южного ветра (греч. мифол.).
Пучины сланые… — т. е. соленые, морские.
❉❉❉❉
Источник: http://thewitness.ru/fedor-tyutchev/poslanie-goraciya-k-mecenatu/
Читать “Античная лирика”
Говоря «античная лирика», мы разумеем лирику двух но только разных, но и весьма различных народов — греков и римлян.
Поэзия римская — в прямой зависимости от греческой, но это не продолжение и не копия: у римской поэзии немало своих национальных черт.
Объединение лирики греческой и римской в единое понятие лирики «античной» оправдано общностью культуры языческого рабовладельческого общества, заложившей основы культуры Средиземноморья, то есть в большой мере новой Европы.
У поэзии греков и римлян различна и судьба. Римской поэзии лучше была обеспечена жизнь в последующих веках.
В таких странах, как Италия или Франция, древнеримская культура, по существу, никогда не угасала, даже тогда, когда восторжествовало христианство и когда эти цветущие, богато цивилизованные области оказались ареной варварских нашествий.
Даже в самые глухие годы раннего средневековья она теплилась в монастырских кельях и только ждала времени, когда ее произведения снова станут насущным хлебом филологов и поэтов. У более древней поэзии греков не было этой относительно счастливой обеспеченности.
Если Гомер и Гесиод уцелели в общем крушении Эллады, то лирика греков, за малыми исключениями, почти целиком пропала. В Византии ранней греческой лирикой интересовались преимущественно ученые, извлекая из нее нужные им грамматические примеры, которые для нас и остаются иногда единственным материалом, дающим понятие о том или ином поэте.
Непоправимый удар античному литературному наследству нанесла гибель Александрийской библиотеки.
Приходится собирать остатки древней греческой лирики, как колосья в поле после снятия урожая, воссоздавать утраченное по отдельным фрагментам.
Пусть же читатель, стремящийся познакомиться с лирикой Древней Эллады, помедлит в недоумении и печали среди этого беспощадного опустошения, не удивляясь тому, что наряду с немногими счастливо сохранившимися образцами его вниманию будут предложены обрывки, обломки, по которым ему трудно будет составить себе понятие о целом. Впрочем, иные краткие стихотворения лишь кажутся фрагментами, — на самом деле они так были написаны.
Ранее VIII века до н. э. лирики, принадлежавшей определенным авторам, в Элладе не существовало. Народ, конечно, пел, но еще не писал. То было время, когда за поэтом-лириком не стояло никаких литературных предшественников.
Зато народное творчество было в расцвете.
По всей Греции, по азийскому побережью, по островам Архипелага певцы-рапсоды разносили эпос Гомера, навсегда ставший для античной поэзии сокровищницей тем и словесного выражения.
А рядом с профессиональными певцами девушки и юноши, по случаю возвращения весны, сбора винограда или просто сопровождая свои полудетские игры, распевали нехитрые песенки, как у всех народов па земле.
Такие песни, как «О ласточке» или об игре в «черепаху», — вот те узенькие просветы, через которые мы заглядываем в мир греческой народной лирики древнейших времен.
Начиная с VIII и тем более VII века правомочно уже говорить о греческой лирике как о выделившемся жанре литературной поэзии. VII век был временем формирования эллинского политического единства на основе сосуществования ряда отдельных, нередко враждовавших друг с другом племен, из которых рано выдвинулись на культурную арену доряне, ионяне, эолийцы.
Они нахлынули с востока и с севера и теперь осваивали малоазийский берег, острова и гавани греческой земли. В этом процессе вырабатывался дух воинственной предприимчивости. В общем подъеме громко заявила о себе лирическая поэзия, связанная уже с определенными, иногда полумифическими именами. Смутной тенью проходит в памяти человечества образ певца Орфея.
В развитии искусств тех отдаленных времен не наблюдается параллелизма. Когда народ успел уже создать величественнейший из эпосов мира, когда и лирика с быстротой неслыханной достигла высокого уровня, другие искусства Греции были еще в периоде становления. Архаическая Ника Архерма кажется принадлежащей эпохе куда более ранней, чем стихи того времени.
Мы впали бы в ошибку, подумав, что тот или иной жанр лирики был бесспорно первым по времени в развитии греческой поэзии.
«Мелика», то есть песенный жанр, появился примерно одновременно с поэзией «ямбической», нередко окрашенной сатирически; тогда же возникла поэзия «гимнов», то есть хоровая лирика религиозного или хвалебного рода; вступил в свои права и элегический дистих (двустишие), нашедший позже широкое применение в элегии и эпиграмме. О возможности какого-либо хронологического уточнения тут говорить не приходится.
Особенно горестна утрата столь многих мелических произведений. В них наиболее выражено было личное лирическое начало. В дошедших до нас такая прозрачность и непосредственность чувств, какая может быть лишь у поэзии, еще не удалившейся от своего прямого источника — поэзии народной.
Мелическая лирика была связана неразрывно со струнной музыкой. Исполняя стихи-песни, поэт брал лиру (кифару), садился и пел, держа ее на коленях и перебирая струны пальцами или плектром. Лира издавала чистый и звонкий, но скудный для нашего современного слуха звук, даже когда к лире добавлено бывало еще несколько струн, превращавших ее в «барбитон».
Мелическая лирика изначала имела свое топографическое средоточие: недалекий от азийского побережья остров Лесбос с главным городом Митиленой.
На этом обширном и богатом острове, заселенном племенем эолийцев, культура приобрела некоторые своеобразные черты.
Женщине предоставлялась на Лесбосе значительная свобода, между тем как в Аттике того же времени женщины были подчинены строгим нормам эллинского «домостроя».
На Лесбосе, как, впрочем, и в некоторых других местах Греции, рано возникли свои музыкально-поэтические студии, куда приезжали учиться из разных областей эллинского мира.
Одну из таких студий возглавляла, в конце VII — начале VI века, знаменитая поэтесса Сафо (точнее — Сапфо). Она родилась на Лесбосе, и только раз ей пришлось уехать временно в изгнание по причинам политическим. Сафо была замужем, знала радости материнства. Она жила в условиях утонченной роскоши.
Прекрасная собой, гениально одаренная женщина достигла преклонных лет в окружении своих постоянно сменявшихся учениц. С ними ее связывала восторженная дружба, находившая выход в пламенных, страстных стихах. Для некоторых она сочиняла свадебные песни — эпиталамы.
Предание о том, что Сафо покончила с собой из-за несчастной любви к некоему Феону, — досужий вымысел позднейшего времени.
Судьба сохранила для нас один из шедевров великой зачинательницы эллинской медики, озаглавленный у нас «Гимн Афродите» (античная лирика не применяла названий). Кто бы ни был адресатом этих стихов, его обессмертило чувство поэтессы, выраженное с чудесной музыкальностью и стройностью.
Другой шедевр Сафо «Богу равным кажется мне по счастью // человек…», через пятьсот лет переведенный на латинский язык Катуллом, может по праву считаться классическим образцом поэзии любви. Сохранившиеся в большом количестве фрагменты свидетельствуют, что умная, многосторонняя поэтесса способна была и на сатирические и на философские высказывания. Она откликалась и на житейские события.
Читатель найдет среди ее стихов и чуткие воссоздания природы, как, например, в стихотворении «Пещера нимф».
Рядом с родоначальницей любовной лирики возвышается ее современник, тоже лесбосец, поэт Алкей. Судя по стихам, он был влюблен в свою знаменитую соотечественницу, но она ответила ему отказом, заключенным в суровое четверостишие.
Алкей и Сафо делят между собой славу основоположников эллинской мелики, но они очень различны. Сафо прежде всего — женщина. Алкей всецело мужествен. Политическая борьба заполняет помыслы поэта. Меч в руке сменяет пиршественную чашу.
Призывы постоять за родину, то есть за Лесбос, чередуются с резкими инвективами против политических противников. Алкей одновременно с Сафо был изгнан, когда правителем стал Питтак, глава противоположной партии.
Прощенный Питтаком, он возвратился и дожил до глубокой старости, отмеченной, судя по его стихам, усталостью от жизненной борьбы.
Среди его наследия не могут не привлечь внимания два стихотворения: «Буря» и «Буря не унимается», где живописуется буря па море, не без политической аллегории, или столь примечательное и в познавательном отношении стихотворение о доме, где все готово для военного предприятия, где дом «Медью воинской весь блестит…».
Источник: http://litlife.club/br/?b=157157&p=127
Читать онлайн “Античная лирика [ёфицировано]” – RuLit – Страница 193
“Уже веют весной ветры фракийские…” – Ода обращена к торговцу-мореходу, а не поэту. Итис – см. о нём: Овидий, “Метаморфозы”, VI, ст. 412-676.
“Хотел я грады петь полонённые…” – Святыня Квирина – храм бога Януса, который закрывался только во время мира (при Августе – трижды). Закон… Юлия. – Имеется в виду один из законов, проведённый Августом в 18 году до н. э. и направленный на укрепление семьи. Потомок благой Венеры – Эней, легендарный родоначальник римлян.
Юбилейный гимн – Написан в 17 году до н. э. по случаю “вековых” игр, справлявшихся раз в сто десять лет в честь подземных богов, а при Августе – в честь главных божеств: Юпитера, Юноны, Аполлона и Дианы. Его исполнял хор из двадцати семи мальчиков и двадцати семи девочек.
Заветы Сивиллы – книги стихотворных пророчеств, истолкованием которых занималась особая греческая коллегия. Семихолмный град – Рим. Солнце – здесь: Феб-Аполлон. Илифия (также Люцина и Гениталья) – имя Дианы, как богини родов.
Термин – римский бог границ и межевых знаков, символ неприкосновенности. Луна – здесь: Диана, как богиня луны. Анхиза, Венеры отпрыск – Август. Секир альбанских – то есть римских. По имени города Альба-Лонга, главного города латинян, откуда, по преданию, вышли основатели Рима Ромул и Рем.
Алгид – гора в Лациуме, древнее место поклонения Диане. Авентин – один из семи римских холмов с храмом Дианы.
“Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая…” – Сильван – латинский бог лесов, полей и стад. Лукрин – озеро в Кампанье. Иды – названия пятнадцатого числа месяцев: марта, мая, июля и октября и тринадцатого числа остальных римских месяцев. Календы – название первого числа каждого месяца.
“Куда, куда вы валите, преступные…” – Эпизод написан как отклик на события междоусобной борьбы между Октавианом и Секстом Помпеем (43-40 гг. до н. э.). Когда лилась кровь Рема… – Рема убил его брат Ромул; отсюда как бы ведут начало все междоусобия римлян.
“Идёт корабль, с дурным отчалив знаменьем…” – Мевий – скверный поэт. Гораций здесь предоставляет его неистовству всех ветров. Звёзды благостные – Диоскуры, Кастор и Поллукс (Полидевк), покровители мореплавания. По мифу, превращены в созвездие Близнецов.
“Ночью то было…” – Восход Ориона, созвездия рядом с созвездием Плеяд, приходился на опасное для мореплавания время года (поздняя осень, зима). Пифагора тайны – намёк на учение Пифагора о метемпсихозе (переселении душ).
“Вот уже два поколенья томятся гражданской войною…” – То есть начиная от эпохи Суллы (138-78 гг. до н. э.). Соревнующий дух капуанцев… – Капуя продолжала упорно бороться с экспансией Рима даже после получения капуаннами прав римского гражданства. Окончательно утратила автономию к 211 году до н. э.
Аллоброги – одно из кельтских племён, жившее в юго-восточной части Галлии. Кости Квирина – то есть Ромула. Фокейцы – оставили свой город во время нашествия персов (VI в. до н. э.), не желая быть их рабами, и поклялись не возвращаться, пока не всплывёт брошенный ими в море огромный камень.
Пад – река в Северной Италии (ныне По).
Октавиан Август (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) – основатель принципата, положившего начало Римской империи. Под его именем сохранилось несколько стихотворений.
Эпиталама – Идалия – город на Кипре, место культа Венеры.
Альбий Тибулл (около 60-19 гг. до н. э.) – римский поэт-элегик, автор двух книг элегий; две другие книги (элегии Лигдама и несколько стихотворений поэтессы Сульпиции) приписываются ему.
Вместе с Катуллом и Проперцием составляет триаду римских поэтов-лириков. Он принадлежал к всадническому сословию. Основными темами его поэзии были: любовь, восхваление мира и тихой жизни на лоне природы.
Рано умершему Тибуллу посвящена исполненная искреннего чувства элегия Овидия.
“Кто же тот первый, скажи…” – Эта элегия – вдохновенный гимн миру и труду. По стигийским волнам – то есть па водам подземной реки Стикс. Лодочник страшный – Харон.
Источник: http://www.rulit.me/books/antichnaya-lirika-yoficirovano-read-178754-193.html
Сводка комментариев 146 группы. Задание: Гораций – анализ двух произведений на выбор. часть 2
Гораций «Эпод 2»
БеляковаВторой эпод Горация – на мой взгляд, произведение крайне неоднозначное, спорное и не похожее на все остальные ранее прочитанные мною его творения. Безусловно, я прочитала несколько переводов на русский язык оригинального текста Горация, но объективности ради, дня своего анализа решила снова выбрать перевод А.А. Фета.
Согласно традиции Горация, тема произведения заявлена уже в первой строфе произведения. «Блажен, кто вдалеке от всех житейских зол, Как род людей первоначальный, На собственных волах отцовский пашет дол, Не зная алчности печальной».
Автор воспевает простой сельский образ жизни, когда человек отдаляется от всех мирских проблем и остаётся наедине с собой и природой. Здесь как нельзя лучше прослеживается один из любимых литературных принципов Горация, согласно которому поэзия уподобляется живописи.
Почти все последующие строки посвящены подробному описанию жизни в деревне, её пейзажей и обитателей: «осень вновь встает среди полей, Гордясь плодов живым нарядом», «река шумит вдоль берегов, И рощи полны птичьем пеньем, И раздается плеск немолкнущих ручьев», « …стыдливая жена Детей возлюбленных лелеет» и пр.
Всё в этом стихотворение едино и взаимосвязано. Картины глухой деревушки последовательно сменяют друг друга, вытекают одна из другой. Казалось бы, согласно собственному наставлению из «Послания к Пизонам» Гораций сам испытывает то умиротворение, спокойствие и душевную гармонию, которую хочет донести до читателя.
Но тут в общую концепцию эпода наглым образом вторгаются последние 4 строки произведения. Они поясняют, что всё вышесказанное – это слова некого Альфия – богатого ростовщика, столичного жителя, современника Горация. Оказывается, что произнося эти хвалебные речи сельской жизни, Альфий пересчитывает деньги.
Он лишь «мечтает», а если точнее, то только болтает о той спокойной и размеренной жизни в деревне, в то время как сам предпочитает «иметь бизнес» в городе. В этой антитезе и заключён основной смысл произведения.
Ракицкая
1. Поэзия подобна живописи.Все стихотворение (за исключением оксюморона последней строки) рисует плавное течение простой сельской жизни, слова служат, с одной стороны, палитрой красок, которые использует поэт для создания картины, а с другой стороны – сигналами, вызывающими определенный образ в мыслях читателя.
Картины природы и быта всегда молниеносно возникают в воображении.2. Реакция аудитории на отсутствие декорума — смех.Смех (который, признаюсь, я не смогла сдержать после прочтения последних строк) вызывает именно резкий контраст, намеренное противопоставление образов, разрушение всей предыдущей постройки.
Если сравнивать произведение с живописью, как в первом пункте, то можно представить, как картину, над которой долго трудился, вырисовывая каждую деталь, художник, безжалостно заливают черной краской. Весь труд на смарку.
Смешно? – Да! Здесь смех уместен и приветствуется, потому что стихотворение иронично и высмеивает духовную бедность ростовщика, его способ расставления приоритетов.В качестве аргументов представлю отрывки художественных переводов Фета (этот, кстати, понравился мне больше всего):[“А вкруг блестящих Лар, вернувшись в дом владык,Рабов ватага присмирела».
Все это говоря, наш Альфий ростовщикВ себе уж видит земледела;А деньги между тем он к идам все собралИ бьется их раздать в календы.’’]и Державина:[“Так откупщик вчерась судил,Сбираясь быть поселянином;Но правежом долги лишь сбрил,Остался паки мещанином,А ныне деньги отдал в рост.
” ]Фет удваивает комичность ситуации, отводя двум последним строкам отдельную строфу, а Державин – нарочито переводя сюжет Горация на изображение русского менталитета.3. Необходимость оригинальности;Теория трех стилей. Негативные следствия, связанные с безоговорочным следованием тому или иному стилю.
Я объединяю эти два инструмента, чтобы показать, что ради оригинальности Гораций отказывается от дальшейшего написания картины деревенской рутины.
Головач
Из 9 переводов понравились варианты В.В. Капниста (за приближенность к оригиналу, как мне показалось), И.П. Крошева (за наличие мечтающего героя и комической концовки), М.В. Миронова (за простоту и красоту слога), А.А. Фета (просто потому что нравится Фет)и Г.Р. Державина (за его аппетитную вариацию).
Гораций восхваляет человека трудящегося своими руками. Он любуется им, и временами кажется, что завидует ему, потому что человеку, добывшему и приготовившему все собственноручно, вся еда кажется вкуснее. Награда за собственный тяжелый труд с лихвой окупается.
Гораций рисует красочные пейзажи, полевые работы, уход за скотом, охота и натюрморты, бесстыдно вызывающие слюноотделение и бурчание голодного студенческого живота.Произведение едино и согласованно, а начало без лишних слов погружает в основную тему произведения.
Включение в произведение ростовщика Альфия неожиданно, придает произведению оригинальность и достоверность, так как данный ростовщик жил в одно время с Горацием.
Кратким произведение нельзя назвать, ровно как и нельзя говорить о наличии неологизмов (я их не заметила).
Илюхина
Больше всего мне понравился перевод Фета, поэтому при анализе я опиралась на него. В этом стихотворении Гораций восхваляет людей, которые трудятся в поле, которые в принципе делают все своими руками – простые труженики.
Это стихотворение хорошо иллюстрирует категорию Поэзия пункт “поэзия подобна живописи” – Гораций ярко описывает природу, которая окружает рабочих: «А между тем река шумит вдоль берегов,И рощи полны птичьем пеньем,И раздается плеск немолкнущих ручьев,Склоняя к легким сновиденьям».
Человек в гармонии со всем живым. В этой же категории стоит отметить пункт «сочетание вымысла и правды», который в переводе также иллюстрируется. Гораций описывает и реального человека – ростовщика Альфия, который, судя по всему, был современником Горация.
Используя его образ, Гораций придает своему произведению достоверности.Категория Произведение, включающая: единство, согласованнось, «ясный порядок», принцип внезаного начала в этом стихотврении тоже есть.
Горация с первой строчки погружает читателя в жизнь работающих людей, людей, которые все делают своими руками и не от кого не зависят. Они свободны и счастливы: «Блажен, кто вдалеке от всех житейских зол,Как род людей первоначальный,На собственных волах отцовский пашет дол,
Не зная алчности печальной». В переводе Фета, мы видим полноценную картину, сразу вспоминается С.Есенин и его воспевание простого русского крестьянина, работающего в поле.
Ломакин
Итак, стихотворение из первой группы я взял такое, которые понравилось мне самому и очень сходится с категориями Горация, стихотворение из второй группы я взял первое: Эпод 2 в переводе Г.М. Севера, но это стихотворение показалось мне совершенно ужасным что по вызванным у меня эмоциям, что по сходству категорий.
Я начну сразу с пункта “принцип краткости и лаконизма” и “Единство”. В первом стихотворении, например, не нужно было перечитывать текст несколько раз, что бы понять, о чем там речь, это же стихотворение насыщено словами, вникнуть в смысл которых с первого раза дано лишь мастерам филологии: “блестяшку на кол сеть натянет легкую —дрозду-проглоту каверза…”.
Соглашусь, что даже не во всех русских стихах присутствует рифма, но, по-моему, рифма – это “основополагающее начало” стихотворения. В этом стихотворении рифма отходит на второй план: “Таким за пиром греет душу пухлаяовца — домой торопится,уставший бык — волочит опрокинутыйна шее плуг понуренной,65 рабы — стоят, в богатом доме множество,толпой у Ларов радостных…
»”Все-таки любое стихотворение не должно быть лишено рифмы, иначе, что это за стихотворение?
А если обратить внимание на плюсы, то, бесспорно, тема общая, начало достаточно внезапное (в том смысле, что человек, прочитав слово “счастливый”, рассчитывает после этих слов прочитать стихотворение, предположим, о любви, а получает совершенно другую тему, что дезориентирует, но и добавляет “интригу”).
Погосян
Первый перевод – перевод Державина адаптирован к русскому читателю, к русской жизни. Остальные же переводы болеет менее идентичны.Здесь я не заметила сочетания вымысла и правды, о котором пишет в «Поэтике» Гораций. Стихотворение о простых, житейских вещах.
Спокойная жизнь, свои занятая, любящая верная жена, дети, природа – все вполне реально. Данная ода достаточно живописна (принцип «поэзия подобна живописи»). Гораций рисует перед нами целую картину деревенской жизни («Сидит под старым дубом сельский житель на берегу прозрачного ручья»).
Гораций хочет, чтобы читатели прониклись красотой этой жизни вдали от забот, среди природы. Описывая её столь красочно, он сам будто бы любуются ею, пытается поделиться своим восторгом.По мнению Горация, поэт не имеет права на посредственность, но мне данная ода показалась достаточно простой, не содержащей в ничего необычного.
Её приятно читать из-за множества элементов (жена, дети, пейзажи, деревенские занятия) и эпитетов, но их нельзя назвать оригинальными. Возможно, по меркам того времени – да. Но после Горация деревню успел воспеть не один поэт.Опять-таки трудно говорить о характере человека, которую белой завистью завидует автор.
Это некий образ человека, не имеющий определенных черт. Более четко прорисован характер жены – верная, любящая, заботливая и трудолюбивая – она не только присматривает за детьми, но и является помощником для мужа в бытовых делах. Её характер на протяжении оды не меняется, что позволяет говорить о соблюдении принципа единства характеров.
Начало снова внезапно – «блажен, кто…». Кто же? Далее идет ответ на вопрос. В начале – минусы так называемой городской жизни, потом – плюсы деревенской. Соблюдаются единство и последовательность.
Речь соответствует предмету. Здесь Гораций не столько философствует, сколько описывает. Поэтому мы видим в оде множество элементов и минимум советов.
Воронкова
Первое, на что я обратила внимание при анализе стихотворения с помощью 'Поэтики', это на сочетание вымысла и правды. Как оказывается в последних строчках стихотворения, перед нами речь Альфия-ростовщика. Скорее всего это вымышленный герой, но его слова звучат очень убедительно и реально.
Философская идея прослеживается и в этом стихотворении Горация (размышления о праведной жизни).Те образы, примеры, которые выбирает для своего стихотворения Гораций, вполне соответствуют той мысли, которую он хочет донести.
Более того, ростовщик является лирическим героем поэта, то есть он выражает его собственные мысли (поэт чувствует то, о чем пишет).Стиль стихотворения иллюстрирует главную мысль, просторечные слова не кажутся здесь неуместными (“сосцы упругие” у Семенова-Тян-Шанского, “гумно” у Тредиаковского).
Наоборот, они доказывают мысль поэта, что чем проще ты живешь, тем лучше.Стихотворение является цельным, единым произведением. Мысль поэта не переходит от строфы к строфе, а сохраняется на протяжении всех строф. Принцип внезапного начала здесь также соблюден (только в конце мы узнаем, что все стихотворение – речь некоего Альфия-ростовщика).
Если говорить о воздействии стихотворения, то сочетание приятного с полезным в стихотворении присутствует: мы читаем не просто рассуждения поэта о том, как хорошо жить крестьянину, но представляем целую картину его жизни, доставляющую удовольствие.
Из всех переводов этого стихотворения, мне понравился перевод Семенова-Тян-Шанского. Его легко читать, не нужно перечитывать фрагмент по несколько раз, чтобы понять, что хотел сказать автор. Кроме того, поэт использует интересные и яркие образы.
Долинина
В этой эподе Гораций интересно «играет» с различными точками зрения. В начале, нам представлена идиллическая картина сельской жизни: «не зная алчности», «не возбуждают в нем тревоги», «каких корыстных дум такая тишина беспечной жизни не развеет?».
Мы можем догадаться, что так представляет свою жизнь некий «сельский житель» – на деле ростовщик Альфий.
К концу же появляется голос поэта, который буквально врывается в приторно – сладкую атмосферу стихотворения и категорично заявляет свою позицию: «лукринских устриц тут не ставьте предо мной», «ни африканских птиц не жду я со степей».
Поэт иронизирует над Альфием, который возомнил себя «сельским жителем» и осуждает его за алчность и корыстолюбие «А деньги между тем он к идам все собрал».
В этой эподе действительно поэзия подобна живописи. Гораций рисует великолепный сельский пейзаж – мечту и разрушает его правдой о главном герое.
Поэт также воплотил свой принцип оригинальности, смог « по – своему сказать общее»: через тонкую иронию прийти к открытому сарказму. И снова Гораций подтверждает свою мысль о том, что «сам ты должен страдать, чтобы тебе сострадали»: поэт высказывает свою точку зрения явно и эмоционально, показывает свое отвращение к яствам на столе и к самому ростовщику, и вот уже читатель замечает за собой эти же чувства и в унисон поэту осуждает Альфия.
Козкина
I.«Поэзия подобна живописи»Здесь Гораций также прибегает к выразительным образам, иллюстрирующим Эпод и передающим чувства и образы, заложенные в произведении, делающим мысли более осязаемыми и наглядными. Приведенные ниже цитаты, очень точно передают такой романтизированный дух жизни простого «земледела»:«Не зная алчности печальной.
.»«…осень вновь встает среди полей,Гордясь плодов живым нарядом»«И кружку достает душистую с вином..»II.«Предмет поэзии — мудрость…»Предмет рассуждений Эпода – лицемерие.
Изречения ростовщика можно сравнить с размышлениями людей, живущих в больших городах и пользующихся всеми благами цивилизации, на тему как же хорошо тем, кто живет в деревнях или же в странах третьего мира, куда не проникла «всеразрушающая цивилизация».
Однако не многие становятся «отшельниками», уезжают в страны третьего мира, оставляя прежнюю жизнь. В итоге все лишь оказывается лицемерными рассуждениями.III.СловоПоследние строки, которые открывают нам, что все это было размышлениями ростовщика, выводят к неожиданной развязке.
Так всего 4 строки наиболее цепляющие, к тому же они указывают на комизм рассуждений, которые написаны выше. Они теряют свою цену, воспринимаются совсем иначе, в них теперь открывается некое лицемерие.IV.«Принцип внезапного начала»Здесь также начало Эпода будто сразу же говорит о сути произведения, главном смысловом зерне.
Однако важнее тут неожиданная развязка, которая абсолютно меняет понимание текста.
Если в начале мы могли представить рассуждения очень романтичного юноши или поэта, которому свойственно многое идеализировать, то затем оказывается, что это было изречение ростовщика, которое не может восприниматься как искреннее, поскольку ростовщик не может не понимать, какая жизнь у земледелов, тем более если этот земледел связан «деловыми» отношениями с ростовщиком:«Блажен, кто вдалеке от всех житейских зол,Как род людей первоначальный,На собственных волах отцовский пашет дол,Не зная алчности печальной.…это говоря, наш Альфий ростовщикВ себе уж видит земледела;
А деньги между тем он к идам все собрал..»
Кленова
Теперь перейдём к другому стихотворению Горация, а именно, к его Эподу. Слово «эпод» само по себе означает «припев». И вновь предмет, воспеваемый поэтом в стихах, мнится нам, читателям, предельно близким: казалось бы, простота сельской жизни, её упорядоченность, устроенность, как антагонизм гедонизму, чревоугодию и, разумеется, хаосу.
Однако в самых последних строках скрыта насмешка над ростовщиком Альфием, от лица которого воспета сельская жизнь. Эпод написан ямбом, а именно, ямбическим диметром.
Говоря о словесном выражении, следует отметить то, что как будто вопреки принципу сочетания, гармонии, схожим с гармонией живописи, Гораций использует как «высокую» лексику, так и слова «прожорливый», «волочащимся», возвращающие нас к «мирскому», усиливающими эффект стихотворения, приближающего нас к простому пахарю, доярке.
Описывая быт Альфия, Гораций не забывает о других действующих лицах, и в его строках читается их характер, нравы, как, к примеру, в строках о жене: «она к приходу мужа утомлённого очаг зажжёт приветливый…». Забота, внимание свойственны жене, описанной в стихотворении Горация.
Образ поэта помогает нам выделить тематика стихотворения: ведь Гораций воспевает именно своё жизненное кредо. Возможно, как поэта, не только как гражданина или человека, любящего скромность и предпочитающего воздержание.
И вновь здесь возможно увидеть расхождение с «Поэтикой»: высмеивая поэтов, уходящих в творческое отшельничество, нарочито кичащихся своей любовью к простому, лишённому пышности, Гораций, на мой взгляд, сам отчасти уподобляется им в первых строках второго Эпода своими восторженными речами.
Словно предвидя критику в этом отношении, Гораций в конце смеётся над Альфием, его образом жизни и действий, с иронией говоря: «… наш Альфий-ростовщик так думает, – вот-вот уж и помещик он». Уже в одном слове «наш» проглядывает насмешка. «К Идам» – Гораций, вероятно, имеет ввиду мартовские иды (15 марта, празднество в честь Юпитера, также упоминаемого в стихотворении), «к Календам» – первые числа каждого месяца в римском календаре. Однако, мне кажется, Гораций, иронизируя над Альфием, имел ввиду выражение «греческие календы», «отложить до греческих календ», подразумевая «никогда не сделать».
Шилко
Это стихотворение из сборника «Эподы», который включает в себя 17 стихотворений, которые Гораций назвал ямбами.
«Эподы написаны ямбами в подражание Архилоху (VII век до н. э.).
Нечетные стихи 1-10 эподов написаны ямбическим триметром, четные – ямбическим диметром. «Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая» – эпод 2, восхваляющий сельскую жизнь от лица ростовщика Альфия.
Насмешка над Альфием вскрывается только в последнем стихе».
Источник: https://anti4ka2007.livejournal.com/689149.html
Гораций Квинт Флакк
Дата рождения – – -65
Дата смерти – – 8
Quintus Horatius Flaccus
Римский поэт
Квинт Гораций Флакк родился в 65 г. до н. э. в Венузии на юге Италии. Сын вольноотпущенника, Гораций переехал в Рим, где учился у грамматика Орбилия.
Около 45 до н. э. – отправляется в Афины для завершения философского образования.
44 до н. э. – после убийства Цезаря одним из заговорщиков Марком Юнием Брутом Гораций становится на сторону республиканцев. В 22 года он получает чин военного трибуна и сопровождает Брута в Малую Азию.
42 до н. э. – Гораций участвует в сражении при Филиппах, в котором Брут терпит поражение. Позднее, получив амнистию, Гораций возвращается в Рим. Здесь он покупает должность квесторского писца и вскоре начинает литературную деятельность.
38 до н. э. – стихи, написанные Горацием, привлекают внимание Вергилия и Вария Руфа. Они представляют молодого человека ближайшему сподвижнику Августа Меценату, и он принимает Горация в круг своих друзей.
Меценат являлся не только другом, но и покровителем поэтов. Гораций был ему признателен за то, что тот ввёл его в литературные и политические круги Рима. В 33 до н. э.
Гораций получил от Мецената небольшую усадьбу в Сабинских горах, благодаря которой его материальное положение стало более или менее стабильно.
35 до н. э. – выходит первая книга сатир Горация, названная им «Беседы» (Sermones), состоящая из десяти стихотворений, написанных гекзаметром.
Около 30 до н. э. – выходит вторая книга сатир, состоящая из 8 произведений, и сборник из 17 коротких ямбических стихотворений, названный «Эподы» («Припевы» — название объясняется чередованием длинных и коротких стихотворных строчек).
23 до н. э. – Гораций выпускает в свет «Оды» – 88 разнообразных по метрике, величине (от 8 до 80 строк) и интонации стихотворений, тщательно распределенных по трем книгам (латинское название сборников «Carmina», т. е. «Песни»; «Одами» их назвали значительно позднее).
20 до н. э. – выходит первая книга «Посланий», содержащая философские размышления.
17 до н. э. – исполняя почетное поручение Августа, Гораций создает «Юбилейный гимн» (Carmen saeculare) в честь великих Столетних игр.
13 до н. э. – выходит четвертая книга «Од», состоящая из 15 произведений.
После 13 г. до н. э. выходит вторая книга «Посланий», посвященная вопросам поэзии. Особое место здесь занимает письмо к Пизонам об искусстве поэзии, названное еще в древности «Наукой поэзии» (Ars Poetica).
Все книги, кроме четвертой книги од и второй книги посланий, посвящены Меценату.
8 до н. э. – Гораций умер и был похоронен на Эсквилине рядом с могилой незадолго до того умершего Мецената.
Гораций стал для всей последующей европейской культуры образцом поэта — учителя жизни. Как Вергилий учил познанию и осмыслению мира, так Гораций — поведению в мире.
Он представал умудренным человеком, все познавшим, ничему не дивящимся, спокойно приемлющим и удачи, и невзгоды, отказавшимся от непосильного и радующимся доступному, с усмешкой взирающим на людские заботы и в упорном самовоспитании и самосовершенствовании достигающим душевного покоя и внутренней свободы.
«Золотая середина» Горация стала крылатым выражением, в нём воплотился завет античной цивилизации Новому времени. Этот культ меры и умеренности был, конечно, далеко не полным выражением античного гуманизма, но в нём был урок разумной гармонии, ставшей важнейшей составной частью и эстетического, и этического идеала человека. В европейском словоупотреблении XVII—XVIII вв.
высокие торжественные оды назывались «пиндарическими», легкие любовные и застольные — «анакреонтическими», а «средние», философско-моралистические — «горацианскими»: это была дань благодарности великому латинскому поэту, сыгравшему выдающуюся роль в формировании новоевропейской лирики.
Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая… 11Пускать в ход кубки, что для веселия… 2Взнесусь на крыльях мощных, невиданных… 12Пусть же правят тобой, корабль… 3Вот уж, спутник весны, веет фракийский ветр… 13Пусть Киприда хранит тебя… 4К Манлию Торквату 14Сборник стихотворений 5К Мельпомене (Я памятник воздвиг…) 15Снег последний сошел, зеленеют луга муравою… 6Кто душою чист и незлобен в жизни… 16Создан памятник мной. Он вековечнее… 7Куда, куда вы валите, преступники… 17Хитрый в Трою когда на корабле пастух… 8Не для сражений чаши назначены… 18Что просит в новом храме поэт себе… 9О корабль, отнесут в море опять тебя… 19Юбилейный гимн 10Парис-Похититель 20 Допуск сро Разработка правовых систем. Перечень необходимых документов. срозадень. рф Запчасти форд Адреса магазинов. Иллюстрации, характеристики, тест-драйвы. autoclub-ford. ru Вступление в сро строительство Советы по регистрации фирм разных форм собственности. akdgs. ru Большая помощь малому бизнесу, avia Техника в лизинг
Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй – » Гораций Квинт Флакк. И в закладках появилось готовое сочинение.
Источник: http://www.studbirga.info/goracij-kvint-flakk-2/
Загрузка...
