Борис слуцкий стихи: читать стихотворения слуцкого бориса абрамовича – поэзия, произведения поэта

Читать

«Выдаю себя за самого себя», «Черным черное именую. Белым — белое», «Фактовик, натуралист, эмпирик, а не беспардонный лирик! Малое знаточество свое не сменяю на вранье». Простые, немудрящие принципы, почти всем известные с детства, сердечного жара и душевного взлета вызвать вроде бы не могущие.

Приличествующие бухгалтеру, штабисту, ревизору, конторскому клерку, конечно, статистику, но уже из журналистов — разве что репортеру, хроникеру. О поэте не подумаешь даже в последнюю очередь — для вольной ли птицы эта оснастка? К эстетике все это если и имеет отношение, то отдаленное, опосредованное.

Этим — этика ведает, это — из ее епархии.

Но в том-то и дело, что в явлении, именуемом Борис Слуцкий, этика была теснейшим образом сплавлена с эстетикой, вплавлена в нее, людской характер был напрямую соединен с характером стихового письма, бытовое поведение — с творческим. Между человеком и поэтом, между поэтом и человеком, казалось, не было (а может, и действительно не было) люфтов, зазоров.

Продолжим четверостишие, первая строка которого вынесена в заголовок настоящей статьи: «…и кажусь примерно самим собой. Это было привычкой моей всегда, постепенно стало моей судьбой».

Конечно, судьба, как и творческий метод, складывается из многих компонентов, в ее создании на равных или на разных условиях участвуют и сам человек, и пространство (среда), и время (исторические обстоятельства).

И все же фундаментом этой судьбы стало стремление к внутренней и внешней правде, может быть, порой и ослаблявшее поводья, но зато в другую пору бешено натягивавшее их.

1

Борис Абрамович Слуцкий родился 7 мая 1919 года в небольшом украинском городке Славянске (сейчас это — север Донецкой области). Через полтора года после Октябрьской революции, под грохот гражданской войны. Он был первенцем у своих уже не первой молодости родителей: отцу было 33 года, матери — 28.

Наверное, он думал и о ней, когда писал в стихотворении «Матери с младенцами»: «Беременели и несли, влачили бремя сквозь все страдания земли в лихое время и в неплохие времена и только спрашивали тихо: добро ли сверху или лихо? Что в мире, мир или война?» Отец — Абрам Наумович — имел невеликое образование и до революции и после нее работал в торговле, был основным кормильцем; мать — Александра Абрамовна — в свое время кончила гимназию, была неравнодушна к поэзии, любила и знала музыку, даже порой преподавала ее. В 1922 году, когда Борису было три года, семья Слуцких, к тому времени пополнившаяся еще одним ребенком, переезжает в Харьков.

Харьков, бурный послереволюционный Харьков, тогдашняя столица Украинской республики, крупный промышленный, литературный, научный, театральный центр, очень много значил в становлении человека, а в конечном счете и поэта Бориса Слуцкого, хотя писать он начал поздно и как поэт сформировался уже в Москве.

И первое, что вдохнул в него этот ставший ему родным город (курортный Славянск, куда часто ездили к родителям матери, родиной был формально), — был демократизм. Семья поселилась в пролетарском районе, в убогом коммунальном доме в районе Конного базара.

В трех харьковских школах, в которых учился Слуцкий, за партами восседали вместе дети рабочих и нэпманов, совслужащих и священников, потихоньку тикавших в город селян и интеллигентов, сплошь и рядом тогда еще «буржуазных».

В кружках харьковского Дворца пионеров — лучшего и знаменитого в стране — можно было встретить и дочь народного комиссара, и профессорского сына, и отпрысков люмпен-пролетария, какого-нибудь загульного пьяницы.

Родители могли не знать друг друга или презрительно относиться семья к семье, а дети варились в этом кипучем демократическом котле, перенимая у сверстников и буржуазные манеры, и пролетарские ухватки, и деревенские обычаи. И хоть классовые принципы никуда не исчезли, они главенствовали в стране повсюду — от вуза до литкружка, — среди детей они поневоле мягчели и смазывались.

Общие интересы, возникающие у детей, подростков и юношей, смывали, опрокидывали социальные и идеологические перегородки (о национальных и говорить нечего, их, похоже, в то время не существовало). Так жгучий, всепоглощающий интерес к стихам, к русской — прежде всего, — украинской и мировой поэзии свел сына еврея, советского служащего Борю Слуцкого с сыном русского гвардейского офицера, поэта, автора книг об офицерской и дворянской чести Мишей Кульчицким в тесной, год от года крепнущей дружбе, так много значившей для того и другого, так много давшей тому и другому.

Если хоть на мгновение остановиться и углубиться в этот вопрос: что дала эта дружба Слуцкому? — то кроме враз видимой, лежащей на поверхности учебы у Кульчицкого, уже к моменту их встречи в литературном кружке Дворца пионеров взахлеб писавшего стихи (Слуцкий-то к тому времени был лишь их завзятым читателем), вдохновенно и упорно работавшего над каждой строкой, кроме пришедшего тогда понимания, что поэзия — это не редкие всплески вдохновения, а постоянный, упрямый, необходимый труд, был тут и еще один момент, имевший прямое отношение к демократизму и к тому милосердному вниманию к человеку, которым впоследствии будет просквожено все творчество Слуцкого. Мы по привычке, привитой нам прошлым веком, его литературой, ее все возрастающим народолюбием, незаметно для себя в понятие «демократизм» вкладываем участие и заботу о тех, кто находится ниже нас на социальной или общественной лестнице. Но XX век в нашей стране перевернул пирамиду человеческих отношений, складывавшуюся столетиями: верхи и низы поменялись местами. Ненависть к «бывшим», дополнительно распаленная гражданской войной, гуляла в победившем народе; отдельные очаги милосердия к побежденным гасились официальной агитацией и пропагандой, для которой слово «гуманизм» было ругательным.

Именно в доме Кульчицких активный пионер (см. стихотворение «Председатель класса»), неистовый комсомолец Борис Слуцкий соприкоснулся с «бывшими» и побежденными. О. В. Кульчицкая, сестра Миши, вспоминает: «Он часто приходил к нам, вернее, к брату… Другие ребята запросто, иногда шумно, проходили в комнату к Мише.

Борис же задерживался, обязательно здоровался со всеми домашними. Наш отец, Валентин Михайлович, если бывал дома, беседовал с Борисом, задавал ему вопросы, заинтересованно выслушивал все, что отвечал Борис». Из других источников — хотя бы стихотворение «Любовь к старикам» — явствует, что и Борис расспрашивал старшего Кульчицкого, что интерес был обоюдным.

Именно здесь-то и возникало просто сочувствие к просто человеку, сминавшее и снимавшее расхожие классовые штампы, заставлявшее уже тогда мальчишку Слуцкого внимательно вглядываться в своих юных и старших современников и сказавшееся позже в таких, скажем, стихотворениях, как «Старухи в окне», «Старые офицеры», «Немецкие потери» и в его кардинальном мировоззренческом повороте, происходившем во второй половине 60-х и в 70-е годы.

Второе, чем Слуцкий во многом обязан Харькову, был русский язык, вернее, то острое ощущение русского языка, которое он пронес через всю жизнь. Многоязычие этого восточноукраинского города, его языковой демократизм, о котором сам Слуцкий впоследствии ярко рассказал в стихотворении «Как говорили на Конном базаре?..».

Русский язык был в Харькове своим наравне с украинским (издавна Харьков почитался едва ли не самым «русским» городом на Украине), он перемешивался не только с украинским, но и с еврейским, немецким (на Украине было много немецких поселений), армянским, греческим, он варился и вываривался в этом странном соусе, менялся, развивался, в общем жил живой, быстрой и наглядной жизнью. Живи Слуцкий в Великороссии, где историческое движение русского языка спокойнее, величавее и незаметнее, возможно, он и не заметил бы этих процессов, не увидел текучести, изменчивости, даже взрывчатости речи, и его собственный поэтический язык был бы более сглаженным, обычным и, если так можно сказать, ожиданным.

Источник: https://www.litmir.me/br/?b=575278&p=1

Борис Слуцкий. Стихи – Православный журнал “Фома”

Борис Абрамович Слуцкий (7 мая 1919, Славянск — 23 февраля 1986, Тула) — русский советский поэт. Борис Слуцкий — один из поэтов Великой Отечественной войны. Он был призван в 1941ом и прошел войну до конца. На фронте был тяжело ранен.

Борис Слуцкий награждён орденами (I и II степени) «Отечественной войны», орденом «Знак Почёта», орденом «Красной Звезды»; и другими знаками отличия».

Во время войны известный ныне именно своей военной лирикой поэт почти не писал стихов.

Он вернулся к поэзии лишь 1948 ом году.

В 1977 году умерла жена Слуцкого, Татьяна Дашковская. Борис Слуцкий не справился с этим ударом. За три месяца после ее смерти он написал более тысячи стихотворений, в том числе обращённых к жене, — но больше до конца жизни из-под его пера не вышло ни строчки.

***

Уже не любят слушать про войнупрошедшую,и как я ни взглянус эстрады в зал,томятся в зале:

мол, что-нибудь бы новое сказали.

Еще боятся слушать про войнугрядущую,ее голубизнунебесную,с грибами убивающего цвета.

Она еще не родила поэта.

Она не закусила удила.Ее пришествия еще неясны сроки.Она писателей не родила,

а ныне не рождаются пророки.

***

Читайте также:  Современные книги для детей: список и описание

Воссоздать сумею ли, смогуОбраз человека на снегу?Он лежит, обеими рукамиПровод,два конца его схватив,Собственной судьбой соединивПустоту, молчание, разрыв,Тишину

Между двумя кусками.

Пулемет над головою бьет,Слабый снег под гимнастеркой тает…Только он не встанет, не уйдет,

Провода не бросит, не оставит.

Мат старшин идет через него,И телефонистку соблазняют…Больше — ничего.Он лежит.

Он ничего не знает.

Знает! Бьет, что колокол, озноб,Судорога мучает и корчит.Снова он застыл, как сноп, как гроб.

Встать не хочет.

Дотерпеть бы! Лишь бы долежать!..Дотерпел! Дождался! Долежался!В роты боевой приказ добрался.

Можно умирать — или вставать.

Фунт хлеба

Сколько стоит фунт лиха?Столько, сколько фунт хлеба,Если голод бродит тихо

Сзади, спереди, справа, слева.

Лихо не разобьешь на граммы —Меньше фунта его не бывает.Лезет в окна, давит рамы,

Словно речка весной, прибывает.

Ели стебли, грызли корни,Были рады крапиве с калиной.Кони, славные наши кони

Нам казались ходячей кониной.

Эти месяцы пораженья,Дни, когда теснили и били,Нам крестьянское уваженье

К всякой крошке хлеба привили.

***

Шаг вперед!Кому нынче приказывают: «Шаг вперед!»Чья берет?И кто это потом разберет?То ли ищут нефтяниковв нашем пехотном полку,чтоб послать их в Бакувосстанавливать это Баку?То ли ищут калмыков,чтоб их по пустыням размыкав,удалить из полкаэтих самых неверных калмыков?То ли ищут охотника,чтобы добыть «языка»?Это можно —задача хотя нелегка.То ли атомщик Скобельцынприсылает свои самолеты,чтоб студентов физфаковзабрать из пехоты?То ли то, то ли это,то ли так, то ли вовсе не так,но стоит на ребреи качается медный пятак.Что пятак? Медный грош.Если скажут «Даешь!», то даешь.И пока: «Шаг вперед!»—отдается в ушах,мы шагаем вперед.

Мы бестрепетно делаем шаг.

***

О. Ф. Берггольц

Все слабели, бабы — не слабели,-В глад и мор, войну и суховейМолча колыхали колыбели,

Сберегая наших сыновей.

Бабы были лучше, были чищеИ не предали девичьих сновРади хлеба, ради этой пищи,

Ради орденов или обнов,-

С женотделов и до ранней старостиЧерез все страдания землиНа плечах, согбенных от усталости,

Красные косынки пронесли.

1957

Длинные разговоры

Ночной вагон задымленный,Где спать не удавалось,И год,войною вздыбленный,И голос: «Эй, товарищ!Хотите покурить?Давайте говорить!»(С большими орденами,С гвардейскими усами.)— Я сам отсюда родом,А вы откуда сами?Я третий год женатый.А дети у вас есть?-И капитан усатыйЖелает рядом сесть.

— Усы-то у вас длинные,А лет, наверно, мало.-И вот пошли былинныеРассказы и обманы.Мы не корысти радиПри случае приврем.Мы просто очень радыПоговорить про фронт.— А что нам врать, товарищ,Зачем нам прибавлять?Что мы на фронте не были,Что раны не болят?Болят они и ноют,Мешают спать и жить.И нынче беспокоят.

Давайте говорить.-Вагон совсем холодныйИ век совсем железный,Табачный воздух плотный,А говорят — полезный.Мы едем и беседуем —Спать не даем соседям.Товарищ мой негордый,Обычный, рядовой.Зато четыре годаСлужил на передовой.Ни разу он, бедняга,В Москве не побывал,Зато четыре годаНа фронте воевал.

Вот так мы говорилиДо самого утра,Пока не объявили,Что выходить пора.

Ценности

Ценности сорок первого года:я не желаю, чтобы льгота,я не хочу, чтобы броня

распространялась на меня.

Ценности сорок пятого года:я не хочу козырять ему.

Я не хочу козырять никому.

Ценности шестьдесят пятого года:дело не сделается само.

Дайте мне подписать письмо.

Ценности нынешнего дня:уценяйтесь, переоценяйтесь,реформируйтесь, деформируйтесь,пародируйте, деградируйте,

но без меня, без меня, без меня.

***

Воспитан в духе жадной простотыс её необходимостью железнойя трачу на съедобное, полезное,

а Таня любит покупать цветы. ..

………………………………………………………..

Вдруг тень её мелькает на стене.Вдруг на столе горячий светик вспыхнет.И что-то засветилося во мне:цветок, цветок, цветок пришёл ко мне-

на малое великое подвигнет.

В углу

Мозги надежно пропахали,потом примяли тяжело,и от безбожной пропаганды

в душе и пусто и светло.

А Бог, любивший цвет, и пенье,и музыку, и аромат,в углу, набравшийся терпенья,

глядит, как храм его громят.

***

Дома-то высокие! Потолки —низкие.Глядеть красиво, а проживатьскучнов таких одинаковых, как пятаки,комнатах,как будто резинку всю жизнь жевать,

Господи!

Когда-то я ночевал во дворце.Холоднов огромной, похожей на тронный залкомнате,зато потолок, как будто в концекосмоса.Он вдаль уходил, в небеса ускользал,

Господи!

В понятье свободы входит простор,количествовоздушных кубов, что лично тебеположены,чтоб, даже если ты руки простер,вытянул,не к потолку прикоснулся — к судьбе,Господи!

Старые церкви

Полутьма и поля, в горизонты оправленные,широки как моря.Усеченные и обезглавленныецеркви

бросили там якоря.

Эти склады и клубы прекрасно стоят,занимая холмы и нагорья,привлекая любой изучающий взгляд

на несчастье себе и на горе.

Им народная вера вручала места,и народного такженеверьяне смягчила орлиная их красота.

Ощипали безжалостно перья.

Перерубленныепочти пополам,небеса до сих пор поднимают,и плывет этот флотпо лугам, по полям,

все холмы, как и встарь, занимает.

Полуночь, но до полночи — далеко.Полусумрак, но мрак только начат.И старинные церкви стоят высоко.

До сих пор что-то значат.

Польза похвалы

Я отзывчив на одобрения,как отзывчивы на удобренияполосы нечерноземнойнеприкаянные поля:возвращает сторицей зерна

та, удобренная, земля.

А на ругань я не отзывчив,только молча жую усы,и со мной совершенно согласны

пашни этой же полосы.

Нет, не криком, не оскорблением —громыхай хоть, как майский гром,дело делают одобрением,

одобрением и добром.

1967

Дальний Север

Из поселка выскоблили лагерное.Проволоку сняли. Унесли.Жизнь обыкновенную и правильную,

как проводку, провели.

Подключили городок к свободе,выключенной много лет назад,к зауряд-работе и заботе

без обид, мучений и надсад.

Кошки завелись в полярном городе.Разбирают по домам котят.Битые, колоченые, поротые

вспоминать плохое не хотят.

Только ежели сверх нормы выпьют,и притом в кругу друзей —вспомнят сразу, словно пробку выбьют

из бутылки с памятью своей.

***

Деревня, а по сути дела — весь.История не проходила здесь.Не то двадцатый век, не то двадцатыйдо Рождества Христова, и стрельчатыйготический седой сосновый бор

гудит с тех пор и до сих пор.

Не то двадцатый век, не то второй.Забытая старинною игройв историюизвечная избенкаи тихий безнадежный плач ребенка.Земля и небо. Между — человек.

Деталей нет. Невесть который век.

***

Не ведают, что творят,но говорят, говорят.Не понимают, что делают,

но все-таки бегают, бегают.

Бессмысленное толчениев ступе — воды,и все это в течение

большой беды!

Быть может, век спустяинтеллигентный гот,образованный гуннпрочтет и скажет: пустяк!Какой неудачный год!

Какой бессмысленный гул!

О чем болтали!Как чувства мелки!Уже летали

летающие тарелки!

***

— До чего же они наладили быт!Как им только не надоест!Те, кто много пьет,те, кто мягко спит,

те, кто сладко ест.

Присмотрюсь,обдумаюи пойму,что в обмен пришлось принестиправо выбирать самомунаправленияи пути.Право выбора —право на ответсобственныйна вопрос любой:если можешь, «да»,если хочешь, «нет»,—

право встать над своей судьбой.

Это самое правильное из всехправо — на непочтительный смехи на то, что если все смирно стоят,вольно стать,а также на то,чтобы вслух сказать,то, что все таят,

кутаясь от дрожи в пальто.

Я не знаю, прав яили не прав,но пока на плечах голова,выбираю это право из праввсех!

Меняю на все права.

Физики и лирики

Что-то физики в почете.Что-то лирики в загоне.Дело не в сухом расчете,дело в мировом законе.

Значит, что-то не раскрылимы, что следовало нам бы!Значит, слабенькие крылья —наши сладенькие ямбы,и в пегасовом полетене взлетают наши кони…То-то физики в почете,то-то лирики в загоне.Это самоочевидно.

Спорить просто бесполезно.Так что даже не обидно,а скорее интереснонаблюдать, как, словно пена,опадают наши рифмыи величие степенно

отступает в логарифмы.

1959

***

Счастье — это круг. И человекМедленно, как часовая стрелка,Движется к концу, то есть к началу,Движется по кругу, то есть в детство,В розовую лысину младенца,В резвую дошкольную проворность,

В доброту, веселость, даже глупость.

А несчастье — это острый угол.Часовая стрелка — стоп на месте!А минутная — спеши сомкнуться,

Загоняя человека в угол.

Вместо поздней лысины несчастьеВыбирает ранние сединыИ тихонько ковыряет дыркиВ поясе — одну, другую,Третью, ничего не ожидая,Зная все.

Несчастье — это знанье.

***

И лучшие, и худшие, и средние —И лучшие, и худшие, и средние —весь корпус человечества, объем —имели осязание и зрение,владели слухом и чутьем.Одни и те же слышали сигналы,одну и ту же чуяли беду.Так неужели чувства им солгали,

заставили сплясать под ту дуду?

Нет, взгляд был верен, слух был точен,век в знании и рвении возрос,и человек был весь сосредоточен

на том, чтоб главный разрешить вопрос.

Нет, воли, кроме доброй, вовсе не было,предупреждений вой ревел в ушах.Но, не спуская взоры с неба,

мир все же в бездну свой направил шаг.

***

Потребности, гордые, словно лебеди,парящие в голубой невесомости,потребности в ужасающей степени

опередили способности.

Желанья желали всё и сразу.Стремленья стремились прямо вверх.Они считали пошлостью фразу«Слаб человек!».Поскольку был лишь один кармани не было второго кармана,бросавшимся к казенным кормам

казалось, что мало.

А надо было жить по совести.Старинный способ надежен и прост.Тогда бы потребности и способности

не наступали б друг другу на хвост.

Прогресс в средствах массовой информации

Тарелка сменилась коробкой.Тоскливый радиовойсменился беседой неробкой,

толковой беседой живой.

О чем нам толкуют толковоте, видящие далеко,какие интриги и ковы

Читайте также:  Все повести Пушкина в одной подборке

изобличают легко,

о чем, положив на колениладонь с обручальным кольцом,они рассуждают без лени,зачин согласуя с концом?Они и умны и речисты.Толкуют они от души.Сменившие их хоккеисты

не менее их хороши.

Пожалуй, еще интереснейфутбол, но изящней — балети с новой пришедшие песней

певица и музыковед.

Тарелка того не умела.Бесхитростна или проста,ревела она и шумела:близ пункта взята высота.Ее очарованный громом,стоять перед ней был готов,внимая названьям знакомым

отбитых вчера городов.

Вы раньше звучали угрюмо,когда вас сдавали врагу,а нынче ни хрипа, ни шума

заметить никак не могу.

Одни лишь названья рокочут.Поют городов имена.Отечественная война

вернуть все отечество хочет.

***

История над нами пролилась.Я под ее ревущим ливнем вымок.Я перенес размах ее и вымах.

Я ощутил торжественную власть.

Эпоха разражалась надо мной,как ливень над притихшею долиной,то справедливой длительной войной,

а то несправедливостью недлинной.

Хотел наш возраст или не хотел,наш век учел, учил, и мчал, и мучилгромаду наших душ и тел,

да, наших душ, не просто косных чучел.

В какую ткань вплеталась наша нить,в каких громах звучала наша нота,теперь все это просто объяснить:

судьба — ее порывы и длинноты.

Клеймом судьбы помечены столбцыанкет, что мы поспешно заполняли.Судьба вцепилась, словно дуб, корнями

в начала, середины и концы.

Источник: https://foma.ru/boris-slutskiy-stihi.html

Читать онлайн “Стихи (3)” автора Слуцкий Борис Абрамович – RuLit – Страница 1

Борис Абрамович Слуцкий

– Баллада о догматике – Баня – Бесплатная снежная баба – Бог – В углу – Внешность мышления – Воссоздать сумею ли, смогу… – Все ее хвалили, возносили… – Всем лозунгам я верил до конца… – Голос друга – Госпиталь – Длинные разговоры – Звонки – Золотую тишину Вселенной… – Из нагана – История над нами пролилась…

– Кельнская яма – Лошади в океане – Молчаливый вой – Нам черное солнце светило… – Нарушались правила драки… – Натягивать не станем удила – Нелюдские гласы басов… – Немка – Ничего! – Новые слова – О прямом взгляде – Обучение ночью – Оказывается, война… – Определю, едва взгляну… – Оставили бы в покое…

– Отъезд – Песня (Ползет обрубок по асфальту…) – Писаря – Под этим небом серым… – Полюс – Посад – Последнею усталостью устав… – Про евреев – Прозаики – Разные измерения – Руку притянув к бедру… – Русский спор – Счастье – это круг. И человек… – Терпенье – Трибуна – У каждого были причины свои…

– Фунт хлеба – Хозяин – Человечеству любо храбриться… – Я был плохой приметой… – Я судил людей и знаю точно…

ГОЛОС ДРУГА Памяти поэта Михаила Кульчицкого

Давайте после драки Помашем кулаками, Не только пиво-раки Мы ели и лакали, Нет, назначались сроки, Готовились бои, Готовились в пророки Товарищи мои.

Сейчас все это странно, Звучит все это глупо. В пяти соседних странах Зарыты наши трупы. И мрамор лейтенантов Фанерный монумент Венчанье тех талантов, Развязка тех легенд.

За наши судьбы (личные), За нашу славу (общую), За ту строку отличную, Что мы искали ощупью, За то, что не испортили Ни песню мы, ни стих, Давайте выпьем, мертвые, За здравие живых! Русская советская поэзия 50-70х годов. Хрестоматия. Составитель И.И.Розанов. Минск, “Вышэйшая школа”, 1982.

* * * Нам черное солнце светило, нас жгло, опаляло оно, сжигая иные светила, сияя на небе – одно.

О, черного солнца сиянье, зиянье его в облаках! О, долгие годы стоянья на сомкнутых каблуках!

И вот – потемнели блондины. И вот – почернели снега. И билась о черные льдины чернейшего цвета пурга.

И черной фатою невесты окутывались тогда, когда приходили не вести, а в черной каемке беда.

А темный, а белый, а серый казались оттенками тьмы, которую полною мерой мы видели, слышали мы.

Мы ее ощужали. Мы ее осязали. Ели вместе со щами. Выплакивали со слезами. Борис Слуцкий. Судьба. Стихи разных лет. Москва, “Современник”, 1990.

ОТЬЕЗД Уезжающие – уезжают, провожающие – провожают, и одни, совсем одни остаются потом они.

Только рявкнет гудок паровозный, реактивный взревет самолет одиночество холод грозный превращает в снег и в лед.

Превращает в мрак и в стужу, в феврали, январи, декабри. Это все случается тут же, на перроне – гляди, смотри.

И становится слово прочерком. И становится тишью – звень. И становятся люди – почерком в редких письмах в табельный день. Борис Слуцкий. Судьба. Стихи разных лет. Москва, “Современник”, 1990.

МОЛЧАЛИВЫЙ ВОЙ Закончена охота на волков, но волки не закончили охоты. Им рисковать покуда неохота, но есть еще немало уголков, где у самой истории в тени на волчьем солнце греются волчата.

Тихонько тренируются они, и волк волчице молвит:- Ну и чада!В статистике все волчье – до нуля доведено. Истреблено все волчье. Но есть еще обширные поля, чащобы есть, где волки воют. Молча. Борис Слуцкий. Судьба.

Стихи разных лет. Москва, “Современник”, 1990.

* * * Все ее хвалили, возносили, на руках носили, а жалеть ее считалось стыдно, дерзко и обидно. Для меня она была дивизией в полном окружении, молча продолжающей сражение. Для меня она была дорогой, по которой танки рвутся к счастью, раздирая грудь ее на части. Очередь стоит у сельской почты длинная – без краю и межей.

Это – бабы получают то, что за убитых следует мужей. Одинокая, словно труба на подворье, что д 1000 отла сгорело, руки отвердели от труда, голодуха изнурила тело. Вот она – с тремя полсотнями. Больше нету. Остальное – отняли. Остальное забрала судьба. Борис Слуцкий. Судьба. Стихи разных лет. Москва, “Современник”, 1990.

* * * Я был плохой приметой, я был травой примятой, я белой был вороной, я воблой был вареной. Я был кольцом на пне, я был лицом в окне на сотом этаже… Всем этим был уже.

А чем теперь мне стать бы? Почтенным генералом, зовомым на все свадьбы? Учебным минералом, положенным в музее под толстое стекло на радость ротозею, ценителю назло?

Подстрочным примечаньем? Привычкою порочной? Отчаяньем? Молчаньем? Нет, просто – строчкой точной, не знающей покоя, волнующей строкою, и словом, оборотом, исполенным огня, излюбленным народом, забывшим про меня… Борис Слуцкий. Стихи разных лет. Из неизданного. Москва: Советский писатель, 1988.

* * * Счастье – это круг. И человек Медленно, как часовая стрелка, Движется к концу, то есть к началу, Движется по кругу, то есть в детство, В розовую лысину младенца, В резвую дошкольную проворность, В доброту, веселость, даже глупость.

А несчастье – это острый угол. Часовая стрелка – стоп на месте! А минутная – спеши сомкнуться, Загоняя человека в угол.

Вместо поздней лысины несчастье Выбирает ранние седины И тихонько ковыряет дырки В поясе – одну, другую, Третью, ничего не ожидая, Зная все. Несчастье – это знанье. Борис Слуцкий. Судьба. Стихи разных лет. Москва, “Современник”, 1990.

ЛОШАДИ В ОКЕАНЕ

И.Эренбургу

Лошади умеют плавать, Но – не хорошо. Недалеко.

“Глория” – по-русски – значит “Слава”,Это вам запомнится легко.

Шёл корабль, своим названьем гордый, Океан стараясь превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами, Тыща лощадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи! Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли. Лошади поплыли просто так.

Что ж им было делать, бедным, если Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров. В море в синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось – плавать просто, Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края, На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали, Все на дно покуда не пошли.

Вот и всё. А всё-таки мне жаль их Рыжих, не увидевших земли. Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, “Полифакт”, 1995.

ТРИБУНА Вожди из детства моего! О каждом песню мы учили, пока их не разоблачили, велев не помнить ничего. Забыть мотив, забыть слова, чтоб не болела голова.

…Еще столица – Харьков. Он еще владычен и державен. Еще в украинской державе генсеком правит Косиор.

Он мал росточком, коренаст и над трибуной чуть заметен, зато лобаст и волей мечен и спуску никому не даст.

Иона, рядом с ним, Якир с лицом красавицы еврейской, с девическим лицом и резким, железным

вымахом руки.

Петровский, бодрый старикан, специалист по ходокам, и Балецкий, спец по расправам, стоят налево и направо.

А рядышком: седоволос, высок и с виду – всех умнее Мыкола Скрыпник, наркомпрос. Самоубьется он позднее.

Позднее: годом ли, двумя, как лес в сезон лесоповала, наручниками загремя, с трибуны загремят в подвалы.

Пройдет еще не скоро год, еще не скоро их забудем, и, ожидая новых льгот, мы, площадь, слушаем трибуну.

Низы,

Читайте также:  Весь мир – игра, и versus – не исключение

мы слушаем верхи, а над низами и верхами проходят облака, тихи, и мы следим за облаками.

Какие нынче облака! Плывут, предчувствий не тревожа. И кажется совсем легка истории большая ноша.

Как день горяч! Как светел он 1000 ! Каким весна ликует маем! А мы идем в рядах колонн, трибуну с ходу обтекаем. Борис Слуцкий. Судьба. Стихи разных лет. Москва, “Современник”, 1990.

* * * Оставили бы в покое худую траву бурьян. Не рвали бы, не пололи, не ставили бы в изъян.

Быть может, солнцем и тенью, жарой, дождем, пургой в лекарственные растенья выбьется этот изгой.

А может быть, просто на топку сухие бы стебли пошли. На пользу. Оставьте только в покое среди земли.

Под небом ее оставите, худую траву бурьян, и после в вазу поставите прекрасный цветок бурьян. Борис Слуцкий. Стихи разных лет. Из неизданного. Москва: Советский писатель, 1988.

* * * История над нами пролилась. Я под ее ревущим ливнем вымок. Я перенес размах ее и вымах. Я ощутил торжественную власть.

Источник: https://www.rulit.me/books/stihi-3-read-145060-1.html

Читать Борис Слуцкий: воспоминания современников

Борис Слуцкий: воспоминания современников

От составителя

Выдающийся поэт послевоенной России Борис Абрамович Слуцкий умер в 1986 году. За время, прошедшее после смерти поэта, написано и опубликование немало воспоминаний людей, близко его знавших.

Эти воспоминания составляют основное содержание первой части книги. Сюда же вошли и новые материалы, специально написанные для этой книги Н. Коржавиным, Б. Сарновым, Л. Мочаловым, Ал. Симоновым, А.

 Турковым, Н. Королевой.

Вторая часть составлена из опубликованных в периодической печати и литературоведческих работах отдельных высказываний о личности и творчестве Слуцкого.

Трудности, вставшие перед составителем, заключались не столько в поисках воспоминаний, сколько в отборе. Приходилось считаться с объемом издания и часто встречающимися повторениями.

По этой причине некоторые публикации сокращены, что оговорено пометами «Из книги», «Из воспоминаний». И все же полностью избежать повторений по вполне понятным причинам не удалось.

Приводимые мемуаристами стихи сохранены полностью, если это обусловлено контекстом воспоминаний; в иных случаях оставлено название или первая строка (строфа) стихотворения.

Предлагаемая читателям книга не первая в ряду публикаций, посвященных личности и творчеству Бориса Слуцкого. К нашему стыду, первое монографическое издание о жизни и творчестве выдающегося русского поэта появилось далеко за пределами России, в Нью-Йоркском издательстве «Эрмитаж». Ее автор Григорий Ройтман — выходец из России, профессор университета Северной Каролины (США).

Почему подобная книга вышла за рубежом раньше, чем в России? И автор, и критики указывают ряд причин. Упоминают о большом количестве неопубликованных и мало исследованных архивных материалов, для изучения которых требуется время; о многих стихах, не увидевших свет при жизни поэта; о нежелании близких Слуцкому людей «натягивать на поэта смирительную рубашку монографии» (Л. Панн).

Не вступая в полемику с небесспорными утверждениями критики и не умаляя заслуги Гр. Ройтмана, хочу лишь подчеркнуть, что имя Бориса Слуцкого никогда не оказывалось в России на обочине литературного процесса.

Без опубликования в русской печати серьезных исследований, без титанической работы первого публикатора литературного наследия Слуцкого — Юрия Болдырева, без обширной литературы, посвященной прямо или косвенно жизни и творчеству Слуцкого (более 150 названий) монографическое издание было бы невозможно. Книга Гр. Ройтмана не лишена недостатков. Как, возможно, не лишен недостатков и предлагаемый читателю сборник воспоминаний. Общее в обеих книгах — признание значительности личности и поэзии Слуцкого. Вместе с тем большое, всестороннее и глубокое исследование творчества Бориса Слуцкого еще впереди.

В составлении книги и подготовке ее к печати мне оказали большую помощь А. Симонов, Л. Лазарев, Е. Ржевская, Л. Дубшан, И. Рафес, Б. Фрезинский, С. Бугло, Н. и З. Либерманы. В издании книги деятельное участие приняла племянница Бориса Слуцкого — Ольга Ефимовна Фризен. Всем им моя глубокая признательность и благодарность.

Издательство и составитель благодарят авторов или их наследников за безвозмездное предоставление воспоминаний для опубликования.

Петр Горелик

Давид Самойлов. Памяти друга

Ушел Борис Слуцкий. Я немало мог бы сказать о нем. Мы дружили почти пятьдесят лет. Сегодня я скажу только о тех качествах, которые знают многие: честность, нелицеприятность, ум и строгость. Все эти качества являются частью поэтического и гражданского облика Слуцкого.

В военном поколении поэтов, богатом яркими талантами, Слуцкий был одним из признанных лидеров. Он был не только другом, он был учителем своих ровесников. У него мы учились верности гражданским понятиям, накопленным еще в пору раннего формирования в трудные 30-е годы.

Один поэт говорил, что «фронтовое поколение не породило гения, но поэзия поколения была гениальной». Если это так, то Слуцкий был одной из составных частей этой гениальности…

Слуцкий казался суровым и всезнающим.

Те, кто близко его знал, хорошо понимали, что под этим жестким обличьем скрывалась душа ранимая, нежная и верная. Слуцкий не терпел сентиментальности в жизни и в стихах. Он отсекал в своей поэзии все, что могло показаться чувствительностью или слабостью.

Он казался монолитом и действительно был целен, но эта цельность была достигнута преодолением натуры не гармонической, раздираемой противоречиями и страстями. Слуцкий всегда считал, что идеал не терпит предательства, и никогда не менял своих взглядов.

Он так был устроен, что в каждой области духовной жизни должен был создавать шкалу ценностей, и на верху этой шкалы всегда было одно — высшая вера, высшая надежда и высшая, единственная любовь…

Рано проявились в поэзии Слуцкого черты, которые до сих пор скрыты от многих читателей. Он кажется порой поэтом якобинской беспощадности. В действительности он был поэтом жалости и сочувствия. С этого начиналась юношеская пора его поэзии, с этим он вернулся с войны.

Я уверен, что именно так надо рассматривать поэзию Слуцкого, и черты жалости и сочувствия, столь свойственные великой русской литературе, делают поэзию Слуцкого бессмертной.

Фактичность, которую отмечают читатели поэта, является в поэзии преходящей и временной, меняются времена, меняется быт, меняется ощущение факта.

Нетленность поэзии придает ей нравственный потенциал, и он с годами будет высветляться, ибо он составляет основу человеческой и поэтической цельности Слуцкого.

Слово прощания над гробом поэта.

Илья Эренбург. О стихах Бориса Слуцкого

Ход океанских волн хорошо изучен. Много темнее пути поэзии, ее подъемы и спады, приливы и отливы.

Вспомним первое десятилетие после Октябрьской революции. Тогда раскрылись такие большие и не похожие друг на друга поэты, как Маяковский и Есенин, Пастернак и Марина Цветаева; по-новому зазвучали голоса Александра Блока, Ахматовой, Мандельштама; входили в поэзию Багрицкий, Тихонов, Сельвинский.

Вспомним годы войны, короткий, но яркий порыв сложившихся поэтов, появление молодых и среди них такого непосредственного, душевно громкого, как Семен Гудзенко. Мне кажется, что теперь мы присутствуем при новом подъеме поэзии.

Об этом говорят и произведения хорошо всем известных поэтов — Твардовского, Заболоцкого, Смелякова, и выход в свет книги Мартынова, и плеяда молодых, среди которых видное место занимает Борис Слуцкий.

Конечно, ничто не приходит сразу, и сегодняшние радости читателей подготовлены годами, которые для многих поэтов были годами испытаний. Мне приходилось слышать от некоторых читателей восхищенные и удивленные восклицания: «Молодые очень талантливы — посмотрите книгу Леонида Мартынова».

Они не подозревали, что еще накануне войны нас потрясали поэмы этого замечательного поэта. Если стихов Мартынова долго не печатали, то это не относится к его поэтической биографии: он продолжал писать, и я был счастлив, когда он читал мне свои стихи.

Появление его сборника после длительного перерыва совпало с празднованием пятидесятилетия поэта.

Борис Слуцкий не юноша, хотя он много моложе Мартынова. В 1945 году молодой офицер показал мне свои записи военных лет. Я с увлечением читал едкую и своеобразную прозу неизвестного мне дотоле Бориса Слуцкого.

Меня поразили некоторые стихи, вставленные в текст, как образцы анонимного солдатского творчества.

Одно из них — стихи о Кельнской яме, где фашисты умерщвляли пленных, — я привел в моем романе «Буря»; только много позднее я узнал, что эти стихи написаны самим Слуцким.

В печати имя Слуцкого стало появляться недавно — с 1953 года. Его стихи привлекли к себе внимание читателей, и мне захотелось о них написать. Наши критики не отличаются торопливостью. Прежде они ждали присуждения премии; теперь косятся друг на друга — кто первый осмелится похвалить или обругать.

Критические статьи или заметки, по-моему, должны опережать те поздравления в дерматиновых папках, которые подносят седовласым юбилярам.

О различных критических статьях, о второразрядных пьесах, о романах были написаны сотни печатных листов, но мне не попадались статьи о Светлове, о Заболоцком, о Мартынове, о Смелякове, о поэтах, которыми мы вправе гордиться.

Источник: http://online-knigi.com/page/566756

Ссылка на основную публикацию