Все стихи Михаила Кульчицкого
(Песня о Щорсе) Дуют ветры дождевые Над речной осокой. Щорса цепи боевые Держат фронт широкий. Над хатами тучи дыма Смертельной отравы, Меж бойцами молодыми Побурели травы. За спиною батальона Белошицка хаты, Где в заре огнистой тонут Тополи крылаты. Крайний тополь в зорях ярых По грудь утопает…
Из-за дыма, из-за яра Банда наступает. Загустело небо хмурью, Ветер всполошился… Пулеметчики Петлюры Строчат Белошицы. За кустом, где листьев ворох, Щорс приникнул к “цейсу”, Больно руки жгут затворы У красноармейцев. Шевеля со злобой просо, Пули ближе рылись… Пулеметчик вражий косит, Из окопа вылез.
Туч лохматая папаха, Где лесок простерся… Кровью вышита рубаха Командира Щорса. Дыма горькая отрава, Ветер опаленный… Щорс лежит на красных травах, Будто на знаменах. Поднята порывом мести Штурмовая лава! Имя Щорса звало песней И в глазах пылало.
И пошли бойцы за песней, Щорсовы герои, Шли, смыкаясь строем тесным В пулеметном вое, По росистому болоту, Сквозь огонь проклятый… Захлебнулись пулеметы – Петлюровцы смяты! Поскакали сквозь туманы До Польши бандиты… На задымленной поляне Щорс лежит убитый.
Грустный тополь наклонился Со знаменем вместе, Под которым Щорс рубился За Родину-песню. …Это имя в бой водило, Этот зов не стерся – Смелый голос командира Николая Щорса!
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
(Из незавершенной поэмы) Далекий друг! Года и версты, И стены книг библиотек Нас разделяют. Шашкой Щорса Врубиться в твой далекий век Хочу. Чтоб, раскроивши череп Врагу последнему и через Него перешагнув, рубя, Стать первым другом для тебя. На двадцать, лет я младше века, Но он увидит смерть мою, Захода горестные веки Смежив.
И я о нем пою. И для тебя. Свищу пред боем, Ракет сигнальных видя свет, Военный в пиджаке поэт, Что мучим мог быть – лишь покоем. Я мало спал, товарищ милый! Читал, бродяжил, голодал… Пусть: отоспишься ты в могиле – Багрицкий весело сказал…
Одно мне страшно в этом мире: Что, в плащ окутавшися мглой, Я буду – только командиром, Не путеводною звездой. Военный год стучится в двери Моей страны. Он входит в дверь. Какие беды и потери Несет в зубах косматый зверь? Какие люди возметнутся Из поражений и побед? Второй любовью Революции Какой подымется поэт? А туча виснет.
Слава ей Не будет синим ртом пропета. Бывает даже у коней В бою предчувствие победы… Приходит бой с началом жатвы. И гаснут молнии в цветах. Но молнии – пружиной сжаты В затворах, в тучах и в сердцах. Наперевес с железом сизым И я на проволку пойду, И коммунизм опять так близок, Как в девятнадцатом году. …
И пусть над степью, роясь в тряпках, Сухой бессмертник зацветет И соловей, нахохлясь зябко, Вплетаясь в ветер, запоет.
8-9 ноября 1939 Стихи о любви
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Мы стоим с тобою у окна, Смотрим мы на город предрассветный. Улица в снегу, как сон, мутна, Но в снегу мы видим взгляд ответный. Этот взгляд немеркнущих огней Города, лежащего под нами, Он живет и ночью, как ручей, Что течет, невидимый, под льдами. Думаю о дне, что к нам плывет От востока, по маршруту станций.
Принесет на крыльях самолет Новый день, как снег на крыльев глянце. Наши будни не возьмет пыльца. Наши будни – это только дневка, Чтоб в бою похолодеть сердцам, Чтоб в бою нагрелися винтовки.
Чтоб десант повис орлом степей, Чтоб героем стал товарищ каждый, Чтобы мир стал больше и синей, Чтоб была на песни больше жажда.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Высокохудожественной строчкой не хромаете, вы отображаете удачно дач лесок. А я – романтик. Мой стих не зеркало – но телескоп. К кругосветному небу нас мучит любовь: боев за коммуну мы смолоду ищем.
За границей в каждой нише по нищему, там небо в крестах самолетов – кладбищем, и земля все в крестах пограничных столбов. Я романтик – не рома, не мантий,- не так.
Я романтик разнаипоследних атак! Ведь недаром на карте, командармом оставленной, на еще разноцветной карте за Таллином пресс-папье покачивается, как танк.
Сквозь время. Стихи поэтов и воспоминания о них. Москва, “Советский писатель”, 1964.
» Список стихов
» На отдельной странице
Дождь. И вертикальными столбами дно земли таранила вода. И казалось, сдвинутся над нами синие колонны навсегда. Мы на дне глухого океана. Даже если б не было дождя, проплывают птицы сквозь туманы, плавниками черными водя.
И земля лежит как Атлантида, скрытая морской травой лесов, и внутри кургана скифский идол может испугать чутливых псов.
И мое дыханье белой чашей, пузырьками взвилося туда, где висит и видит землю нашу не открытая еще звезда, чтобы вынырнуть к поверхности, где мчится к нам, на дно, забрасывая свет, заставляя сердце в ритм с ней биться, древняя флотилия планет.
Сквозь время. Стихи поэтов и воспоминания о них. Москва, “Советский писатель”, 1964.
» Список стихов
» На отдельной странице
Как в строгой анкете – Скажу не таясь – Начинается самое Такое: Мое родословное древо другое – Я темнейший грузинский Князь. Как в Коране – Книге дворянских деревьев – Предначертаны Чешуйчатые имена, И Ветхие ветви И ветки древние Упирались терниями В меня. Я немного скрывал это Все года, Что я актрисою-бабушкой – немец.
Но я не тогда, А теперь и всегда Считаю себя лишь по внуку: Шарземец. Исчерпать Инвентарь грехов великих, Как открытку перед атакой, Спешу. Давайте же раскурим эту книгу – Я лучше новую напишу! Потому что я верю, и я без вериг: Я отшиб по звену и Ницше, и фронду, И пять Материков моих сжимаются Кулаком Ротфронта.
И теперь я по праву люблю Россию.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
В. В. Друг заветный! Нас не разлучили Ни года, идущие на ощупь, И ни расстояния-пучины Рощ и рек, в которых снятся рощи. Помнишь доску нашей черной парты – Вся в рубцах, и надписях, и знаках, Помнишь, как всегда мы ждали марта, Как на перемене жадный запах Мы в окно вдыхали.
Крыши грелись, Снег дымил, с землей смешавшись теплой, Помнишь – наши мысли запотели Пальцами чернильными на стеклах. Помнишь столб железный в шуме улиц, Вечер… огоньки автомобилей… Мы мечтали, как нам улыбнулись, Только никогда мы не любили… Мы – мечтали. Про глаза-озера. Неповторные мальчишеские бредни.
Мы последние с тобою фантазеры До тоски, до берега, до смерти. Помнишь – парк. Деревья лили тени. Разговоры за кремнями грецких. Помнишь – картами спокойными. И деньги Как смычок играли скрипкой сердца. Мы студенты. Вот семь лет знакомы Мы с тобою. Изменилось? Каплю. Всё равно сидим опять мы дома, Город за окном огнится рябью. Мы сидим.
Для нас хладеет камень. Вот оно, суровое наследство. И тогда, почти что стариками, Вспомним мы опять про наше детство.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Вороны каркали, и гаркали грачи, Березы над весною, как врачи В халатах узких. Пульс ручьев стучит. Как у щенка чумного. Закричи, Февраль! И перекрестные лучи Пронзят тебя. И мукам той ночи – Над каждой строчкой бейся,- но учись. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каждая строчка – это дуэль,- Площадка отмерена точно. И строчка на строчку – шинель на шинель, И скресты двух шпаг – рифмы строчек. И если верх – такая мысль, За которую сжегся Коперник, Ты не сможешь забыть, пусть в бреду приснись, Пусть пиши без бумаги и перьев.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Когда я пришел, призываясь, в казарму, Товарищ на белой стене показал Красное знамя – от командарма, Которое бросилось бронзой в глаза. Простреленный стяг из багрового шелка Нам веет степными ветрами в лицо… Мы им покрывали в тоске, замолкнув, Упавших на острые камни бойцов…
Бывало, быть может, с древка он снимался, И прятал боец у себя на груди Горячий штандарт… Но опять он взвивался Над шедшею цепью в штыки, впереди! И он, как костер, согревает рабочих, Как было в повторности спасских атак… О, дни штурмовые, студеные ночи, Когда замерзает дыханье у рта! И он зашумит!..
Зашумит – разовьется Над самым последним из наших боев! Он заревом над землей разольется, Он – жизнь, и родная земля, и любовь!
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
М. Шолохову На Кубани долго не стареют, Грустно умирать и в сорок лет. Много раз описанный, сереет Медленный решетчатый рассвет. Казаки безвестного отряда (Рожь двадцатый раз у их могил) Песню спели, покурили рядом, Кое-кто себя перекрестил. Самый молодой лежал.
И ясно Так казалось, что в пивной подвал Наркомпрод царицынский, вглядяся, Зубы стиснув, руку подавал. То не стон зубов – еще нет срока. То не ключ охранника в замке. То не сумасшедшая сорока На таком же взбалмошном дубке. Да и то не сердца стук. То время Близит срок шагами часовых. Легче умирать, наверно, в темень.
И наверное, под плач совы. . . . . . . . . . . . . . . . . . Чистый двор, метенный спозаранок, И песок, посыпанный в зигзаг. Рукавом отерши с глаз туманок, Выстроиться приказал казак. И построилися две шеренги отдаль, Соревнуясь выправкой своей. Каждый пил реки Кубани воду, Все – кубанских золотых кровей.
Есаул тверезый долго думал. Три креста светились на груди. Все молчали. Он сказал угрюмо: “Кто с крестом на сердце – выходи”. Пленные расхристывали ворот: “Нет, нас не разделит жизнь и смерть! Пусть возьмет их ворон или ворог!” – И бросали золото и медь. И топтали крест босые ноги. Всех ворон гром снял со всех дубков.
И плыли глазницы над дорогой Без креста впервые казаков.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
(Последняя ночь государства Российского) Как смертникам жить им до утренних звезд, И тонет подвал, словно клипер. Из мраморных столиков сдвинут помост, И всех угощает гибель. Вертинский ломался, как арлекин, В ноздри вобрав кокаина, Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н, Подбирая по буквам вина.
Первое – пили борщи Бордо, Багрового, как революция, В бокалах бокастей, чем женщин бедро, Виноградки щипая с блюдца. Потом шли: эль, и ром, и ликер – Под маузером всё есть в буфете. Записывал переплативший сеньор Цифры полков на манжете. Офицеры знали – что продают. Россию. И нет России. Полки. И в полках на штыках разорвут.
Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.) Пустые до самого дна глаза Знали, что ночи – остаток. И каждую рюмку – об шпоры, как залп В осколки имперских статуй. Вошел человек огромный, как Петр, Петроградскую ночь стряхнувши, Пелена дождя ворвалась с ним. Пот Отрезвил капитанские туши.
Вертинский кричал, как лунатик во сне: “Мой дом – это звезды и ветер… О черный, проклятый России снег – Я самый последний на свете…” Маяковский шагнул. Он мог быть убит. Но так, как берут бронепоезд, Воздвигнулся он на мраморе плит Как памятник и как повесть.
Он так этой банде рявкнул: “Молчать!” – Что слышно стало: пуст город. И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночах Его поддержала “Аврора”.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник! Что? Пули в каску безопасней капель? И всадники проносятся со свистом вертящихся пропеллерами сабель. Я раньше думал: “лейтенант” звучит вот так: “Налейте нам!” И, зная топографию, он топает по гравию.
Война – совсем не фейерверк, а просто – трудная работа, когда, черна от пота, вверх скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте до мозга костей промерзших ног наворачивается на чeботы весом хлеба в месячный паек. На бойцах и пуговицы вроде чешуи тяжелых орденов.
Не до ордена. Была бы Родина с ежедневными Бородино.
26 декабря 1942, Хлебниково-Москва
Бессмертие. Стихи советских поэтов, погибших на фронтах Великой Отечественной Войны, 1941-1945. Москва, “Прогресс”, 1978.
» Список стихов
» На отдельной странице
От рожденья он не видел солнца. Он до смерти не увидит звезд. Он идет. И статуй гибких бронза Смотрит зачарованно под мост. Трость стучит слегка. Лицо недвижно. Так проходит он меж двух сторон. У лотка он покупает вишни И под аркой входит на перрон. Поезда приходят и уходят, Мчит решетка тени по лицу.
В город дикая идет погода Тою же походкой, что в лесу. Как пред смертью – душным-душно стало. И темно, хоть выколи глаза. И над гулким куполом вокзала Начался невидимый зигзаг. Он узнал по грохоту. И сразу, Вместе с громом и дождем, влетел В предыдущую глухую фразу – Поезд, на полметра от локтей.
А слепой остался на перроне. И по скулам дождь прозрачный тек. И размок в его больших ладонях Из газеты сделанный кулек. [Поезд шел, скользящий весь и гладкий, В стелющемся понизу дыму.] С неостановившейся площадки Выскочила девушка к нему. И ее лицо ласкали пальцы Хоботками бабочек. И слов – Не было.
И поцелуй – прервался Глупым многоточием гудков. Чемодан распотрошив под ливнем, Вишни в чайник всыпали. Потом Об руку пошли, чтоб жить счастливо, Чайник с вишнями внести в свой дом. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, прикуривая самокрутку, У меня седой носильщик вдруг Так спросил (мне сразу стало грустно): “Кто еще встречает так сестру?” Только б он соврал, старик носильщик.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Самое страшное в мире – Это быть успокоенным. Славлю Котовского разум, Который за час перед казнью Тело свое граненое Японской гимнастикой мучил. Самое страшное в мире – Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых, Которые в чужом городе Пишут поэмы под утро, Запивая водой ломозубой, Закусывая синим дымом. Самое страшное в мире – Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции, Мечтающих над строфою, Распиливающих деревья, Падающих на пулемет!
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Я видел, как рисуется пейзаж: Сначала легкими, как дым, штрихами Набрасывал и черкал карандаш Траву лесов, горы огромный камень. Потом в сквозные контуры-штрихов Мозаикой ложились пятна краски, Так на клочках мальчишеских стихов Бесилась завязь – не было завязки.
И вдруг картина вспыхнула до черта – Она теперь гудела как набат. А я страдал – о, как бы не испортил, А я хотел – еще, еще набавь! Я закурил и ждал конца. И вот Всё сделалось и скучно и привычно. Картины не было – простой восход Мой будний мир вдруг сделал необычным.
Картина подсыхала за окном.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
В глубине Украины, На заброшенной станции, Потерявшей название от немецкого снаряда, Возле умершей матери – черной и длинной – Окоченевала девочка У колючей ограды. В привокзальном сквере лежали трупы; Она ела веточки и цветы, И в глазах ее, тоненьких и глупых, Возник бродяга из темноты.
В золу от костра, Розовую, даже голубую, Где сдваивались красные червячки, Из серой тюремной наволочки Он вытряхнул бумаг охапку тугую. А когда девочка прижалась К овалу Теплого света И начала спать, Человек ушел – привычно устало, А огонь стихи начинал листать.
Но он, просвистанный, словно пулями роща, Белыми посаженный в сумасшедший дом, Сжигал Свои Марсианские Очи, Как сжег для ребенка свой лучший том. Зрачки запавшие. Так медведи В берлогу вжимаются до поры, Чтобы затравленными Напоследок Пойти на рогатины и топоры.
Как своего достоинства версию, Смешок мещанский Он взглядом ловил, Одетый в мешок С тремя отверстиями: Для прозрачных рук и для головы. Его лицо, как бы кубистом высеченное: Углы косые скул, Глаза насквозь, Темь Наполняла въямины, Под крышею волос Излучалась мысль в года двухтысячные.
Бездомная, бесхлебная, бесплодная Судьба (Поскольку рецензентам верить) – Вот Эти строчки, Что обменяны на голод, Бессонницу рассветов – и На смерть: (Следует любое стихотворение Хлебникова)
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Я вижу красивых вихрастых парней, Что чехвостят казенных писак. Наверно, кормильцы окопных вшей Интендантов честили так. И стихи, что могли б прокламацией стать И свистеть, как свинец из винта, Превратятся в пропыленный инвентарь Орденов, что сукну не под стать. Золотая русская сторона! Коль снарядов окончится лязг, Мы вобьем в эти жерла свои ордена, Если в штабах теперь не до нас.
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной Войне, Москва, “Советский Писатель”, 1965
» Список стихов
» На отдельной странице
Источник: https://rupoem.ru/kulchickij/all.aspx
Михаил Кульчицкий – Рубеж. Стихи
Здесь можно скачать бесплатно “Михаил Кульчицкий – Рубеж. Стихи” в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Поэзия, издательство Молодая гвардия, год 1973.
Так же Вы можете читать книгу онлайн без регистрации и SMS на сайте LibFox.Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook В Твиттере В Instagram В Одноклассниках Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание “Рубеж. Стихи” читать бесплатно онлайн.
Стихи поэта-фронтовика Михаила Кульчицкого наполнены высоким патриотизмом. Они отражают события Великой Отечественной войны и раскрывают душу советского война-солдата, своим ратным трудом защищающего социалистическое Отечество. В новую книгу стихов вошло все лучшее, созданное поэтом за его короткую яркую жизнь.
111
Несколько лет назад мне пришлось составлять и редактировать книгу поэтов моего поколения, павших в боях за Родину на фронтах Великой Отечественной войны.
Книгу решили назвать «Имена на поверке», вспомнив, что родилась эта традиция — выкликать на поверке, как живых в строю, тех, кто геройски отдал жизнь за Отчизну, — в Тенгинском полку, где служил Михаил Юрьевич Лермонтов.
Суть этой своеобразной боевой переклички состояла в том, чтобы как можно больше прозвучало на ней поэтических имен, чтобы потом продолжить издание такого рода сборников, чтобы никто из погибших поэтов не был забыт.
И тогда, читая и перечитывая этих поэтов, нельзя было не почувствовать, насколько они жизнерадостнее, светлее многих нашумевших в те годы молодых поэтов, где «я» выпячивалось и звучало чаще эгоистично.
У их довоенных предшественников в стихах тревога, предчувствие близкой войны. И это чувствовалось во всем, о чем бы они ни писали, даже в самых интимных любовных стихах Готовность к самопожертвованию подымала, как крылья, эту поэзию.
Пожалуй, точнее других выразил это молодой поэт Михаил Кульчицкий в своих знаменитых теперь строках:
Уже опять к границам сизым Составы тайные идут. И коммунизм опять так близок, Как в девятнадцатом году.
Строки эти взяты из отрывков так и недописанной, не доведенной до конца поэмы, названной автором «Самое такое». Поэма эта — о Родине, о времени, о своем поколении. Она тревожная и как бы спрессована из чувств и мыслей, неуравновешенных, но целеустремленных, угловатых, но прямолинейных, простых и в то же время очень сложных. Ее, как и настоящие стихи, не передать своими словами.
Эпиграфами к главам поэмы поэт взял строки из разных поэтов, но первой шла строка из Велимира Хлебникова «Русь! Ты вся — поцелуй на морозе», строка яркая, экспрессивная, полная огня. И поэтически очень выразительная, емкая. В этом эпиграфе уже обозначалась тема, улавливался ее характер.
В понятие Родины входило прежде всего единство наших юных сердец, благоговейно помнящих подвиги отцов на гражданской войне, интернациональное родство не только братских народов Советского Союза, но и трудовых людей всего мира. Россия как родина Великого Октября осмысливается поэтом во многих его стихах, здесь же она занимает главное место.
О любви к ней говорилось прямо и очень горячо, потому не звучало это навязчиво. Поэт словно бы выдыхал слова: «Я очень сильно люблю Россию». Это первая строка поэмы Кульчицкого. Прямо сразу с главного, с самого главного. Это уже не давало поэту права брать мельче.
И образ Родины возникал выразительно, хотя вроде очень скуп поэт на выразительные средства: «С длинными глазами речек…», «Под взбалмошной прической колосистого цвета». Родина как любимая девушка. У нее свой, близкий поэту характер, в ее чертах проступают резко решительность, цельность поколения. Эта девушка готова выйти с оружием в руках и стать на защиту своего юного счастья.
И еще одна черта ее характера — интернационалистская широта, сознание своего интернационального долга, а долг этот главнее самого дорогого поэту, он — его песня, его судьба, его будущее: «Пусть не песня, а я упаду в бою… Не другую песню другие споют. И за то, чтоб как в русские в небеса французская девушка смотрела б спокойно…».
Написано а вернее, набросано все это твердой рукой в канун войны. Последняя дата — 23 января 1941 года, — и строки эти обжигают своей мобилизационной готовностью встать за дело революции, за дело мира, которому грозит опасность. В этом была главная суть.
И при всей исключительной любви его к поэзии, ревнивой и острой, поэзия как бы отходила у поэта на второй план, хоть поэт и не отделял ее от того, чем жила страна и жил он сам.
Страсть осмыслить и выразить Родину с ее тогдашней мечтой о всемирной революции, которая снова перед войной обострилась, как в самом начале Советской власти, в девятнадцатом году, с нескрываемой ненавистью к обывательщине, ко всякого рода мещанству, ко всем «гадам», что путаются в ногах.
Наша Отчизна — как зерно, в котором прячется поросль, как зерно, из которого начался колос высокого коммунизма.
Отсюда гордость, сознание того, что мы при всей еще нашей небогатости духовно богаче всех на свете:
Тот нищ, кто в России не был.
И наивность, горячность и не по годам умность — все потому берет за живое, что в нем глубокая, трепетная вера, ни тени сомнения в высоком предопределении своего поколения, своего Отечества.
Он и в стихах все тот же, хотя всюду вроде бы разный.
Еще не сложившийся как поэт, еще в его интонациях очень дает себя знать, как видно, самый любимый его поэт Владимир Маяковский, где-то — Хлебников, может, отчасти и Багрицкий.
Но характер есть, и он у Кульчицкого резко очерчен: порывистый, страстный, резко угловатый. И в то же время чувствуешь под всем этим его дружескую, порывистую нежность.
Интересно, что поэты, с которыми он близок по Литературному институту и по московскому поэтическому братству, очень разные и в то же время удивительные единомышленники. Они еще не сложились, но их не спутаешь друг с другом. Задатки самобытности налицо. Даже там, где они пишут об одном и том же, чувствуются разные литературные школы. Главное — в неповторимости присущих им индивидуальностей.
Среди них, думается, больше других обладал таким внутренним своеобразием Михаил Кульчицкий. В нем скрестилось несколько кровей, славянских и других, он как бы и этим подчеркивал свою интернациональность. В нем сказывалось его интеллигентное начало: отец был офицером, сам издал несколько стихотворных книг. Он был, судя по всему, патриотом своей Родины.
Боевой, решительный, собранный в одном порыве, Михаил Кульчицкий от своего поколения взял романтическую взвихренность. Его «мучила любовь боев за коммуну». И он не шел, а бросался в эти бои. Сам рослый, крупный, и по духовности, по своим идеалам, ненавидящий фронду, беззаветно любящий свое юное братство:
…и пять материков моих сжимаются кулаком «Рот фронта». И теперь я по праву люблю Россию.
Широта, четко определенная, строго очерченная, размах любви именно к такой, а не иной России, родине братства всех народов Земли, огромная, беспокойная цель — отсюда и
Самое страшное в мире — это быть успокоенным.
С первых дней войны Михаил Кульчицкий, как и его сверстники, рвался на фронт. И он добился своего — был послан на передовую…
Так мало известно о его гибели. Так мало известно о том, писал ли он между боями, удавалось ли ему отдаваться самому любимому там, на передовой. И есть ли еще что, кроме немногих этих военных строк, сохранились ли, и у кого и где его военные тетрадки. Не мог он не носить их с собой, не записывать в них то, что так рвалось из сердца в те опасные и суровые дни.
Но и по тому, что есть, что известно, сразу бросается в глаза, как подобраннее, как строже, сдержаннее стал он на фронте, как стих его словно бы стал в строй, готовый в разведку, подтянулся, стал деловитее и проще, а вместе с тем и сложнее:
…Черна от пота, вверх Скользит по пахоте пехота. Марш! И глина в чавкающем топоте До мозга промерзших ног. Наворачивается на чеботы Весом хлеба в месячный паек. На бойцах и пуговицы вроде Чешуи тяжелых орденов. Не до ордена. Была бы Родина С ежедневными Бородино.
Вот она, исповедь солдата, солдата революции на войне с фашизмом.
Кощунственно, думается, кого-то выпячивать, кого-то не замечать в этом удивительном бессмертном братстве поэтов, отдавших за Родину жизни и уже тем самым обессмертивших и свою к тому же даровитую поэзию.
Они и сами не представляли себя иначе как нераздельно: «Все — за одного, один — за всех». Их поэзия была для них именно тем и драгоценна.
Именно это ее касаются строки их главного направляющего, Владимира Маяковского:
Умри, мой стих, Умри, как рядовой. Как безымянные на штурмах мерли наши.
Дмитрий Ковалев
Полдень. Листья свернулись дряблые. Утро высохло, начался зной. Только в терпком хрустящем яблоке Свежесть осени под белизной. Старый дом, От солнца белый, Отражает медленная вода, Будто река захотела Запомнить его навсегда.
Я помню, как в эту школу Семилетним пришел в первый раз, Наклонивши немного вихрастую голову От ребячьих пристальных глаз. Окна школы темны снаружи, И поземкой свистит песок. Дождь. Труба забурлила лужей… А на партах смолистый сок. Парты пахли еловым бором, Где я летом смолой загорел.
Промерцали штыки над забором Возвращаясь из лагерей. И мне тогда показалось, Что на тусклых осенних штыках Детство мое улыбалось, Уходя, ускоряя шаг, Улетавшей, шумящей птицей, Мое детство, в сини кружись! В школе день мой последний промчится Перед вступлением в жизнь.
Как-то странно и трудно поверить — Не увижу знакомый зал… Я открываю двери И от солнца жмурю глаза. У меня захватило дыханье, Как на самой высокой сосне. Небо плывет с колыханием, Будто во сне. Под листвой наступающих весен, Что шумят на ветру как запев, Мы пойдем в половодье песен. Этот зал загрустит, опустев.
Но в звенящую свежестью осень Снова вспыхнет приветственный шум И взовьется в громадную просинь, О которой я напишу. И конечно, ребята в школе Так же жадно увидят, как я, Журавлей, Улетающих с поля, В первом заморозке звеня. И увидят, наверное, листья, Тихо падающие на бойцов, И тогда на закате огнистом Загорятся глаза и лицо.
Я, прислушавшись к голосу сердца, Поглядев на шелковицы рябь, Вспомню далекое детство. Что ушло со штыками в сентябрь. Улетевшею быстрою птицей, Мое детство, в сини кружись! Пусть скорей этот день промчится — Предо мной раскрывается жизнь!
Источник: https://www.libfox.ru/415706-mihail-kulchitskiy-rubezh-stihi.html
Кульчицкий Михаил, стихи
Отсюда гордость, сознание того, что мы при всей ещё нашей небогатости духовно богаче всех на свете: Тот нищ, кто в России не был.<\p>
И наивность, горячность и не по годам умность — все потому берет за живое, что в нем глубокая, трепетная вера, ни тени сомнения в высоком предопределении своего поколения, своего Отечества.
Он и в стихах все тот же, хотя всюду вроде бы разный.
Ещё не сложившийся как поэт, ещё в его интонациях очень даёт себя знать, как видно, самый любимый его поэт Владимир Маяковский, где-то — Хлебников, может, отчасти и Багрицкий.
Но характер есть, и он у Кульчицкого резко очерчен: порывистый, страстный, резко угловатый. И в то же время чувствуешь под всем этим его дружескую, порывистую нежность.
Интересно, что поэты, с которыми он близок по Литературному институту и по московскому поэтическому братству, очень разные и в то же время удивительные единомышленники. Они ещё не сложились, но их не спутаешь друг с другом. Задатки самобытности налицо. Даже там, где они пишут об одном и том же, чувствуются разные литературные школы. Главное — в неповторимости присущих им индивидуальностей.
Среди них, думается, больше других обладал таким внутренним своеобразием Михаил Кульчицкий. В нем скрестилось несколько кровей, славянских и других, он как бы и этим подчеркивал свою интернациональность. В нем сказывалось его интеллигентное начало: отец был офицером, сам издал несколько стихотворных книг. Он был, судя по всему, патриотом своей Родины.
Боевой, решительный, собранный в одном порыве, Михаил Кульчицкий от своего поколения взял романтическую взвихрённость. Его «мучила любовь боев за коммуну». И он не шел, а бросался в эти бои. Сам рослый, крупный, и по духовности, по своим идеалам, ненавидящий фронду, беззаветно любящий свое юное братство: …и пять материков моих сжимаются кулаком «Рот фронта».
И теперь я по праву люблю Россию.<\p>
Широта, четко определённая, строго очерченная, размах любви именно к такой, а не иной России, родине братства всех народов Земли, огромная, беспокойная цель — отсюда и Самое страшное в мире — это быть успокоенным.<\p>
С первых дней войны Михаил Кульчицкий, как и его сверстники, рвался на фронт.
И он добился своего — был послан на передовую…
Так мало известно о его гибели. Так мало известно о том, писал ли он между боями, удавалось ли ему отдаваться самому любимому там, на передовой. И есть ли ещё что, кроме немногих этих военных строк, сохранились ли, и у кого и где его военные тетрадки. Не мог он не носить их с собой, не записывать в них то, что так рвалось из сердца в те опасные и суровые дни.
Но и по тому, что есть, что известно, сразу бросается в глаза, как подобраннее, как строже, сдержаннее стал он на фронте, как стих его словно бы стал в строй, готовый в разведку, подтянулся, стал деловитее и проще, а вместе с тем и сложнее:
У нас история публикаций значительнее и интереснее истории создания.
Андрей Битов
Когда заходит речь о поэтическом поколении начала 1940-х, мы привычно повторяем: “ушли, не долюбив, не докурив последней сигареты” (Н.
Майоров), “умирали, не дописав неровных строчек, не долюбив, не досказав, не доделав” (Б.Смоленский).
“Не долюбив, не досказав…” — так была названа и публикация стихотворений погибших поэтов в №20 “Огонька” за 1988 г. в антологии Е.Евтушенко “Русская муза XX века”.
Но так ли уж безошибочно верны все эти определения по отношению к “лобастым мальчикам невиданной революции”? Да, они погибли, “красивые, двадцатидвухлетние”; да, их при жизни почти не печатали; да, мало кому из них довелось вкусить тихих семейных радостей и, тем не менее, перечитывая даже то немногое, что опубликовано в посмертных коллективных сборниках и немногочисленных отдельных изданиях их произведений, видишь, что, вопреки всему, это было одно из самых высказавшихся, выразивших себя поэтических поколений.
И всё-таки — “строка, оборванная пулей…” Пулей? Я расскажу только об одном человеке — Михаиле Кульчицком, о судьбе его наследия, поскольку, готовя к изданию книгу его стихов (см.: Кульчицкий Михаил.
Вместо счастья: Стихотворения. Поэмы. Воспоминания о поэте. Сост., подгот. текста и прим. О.В.Кульчицкой и М.М.Красикова.
— Харьков: Прапор, 1991) не раз и не два терялся в догадках относительно происхождения опубликованных ранее текстов.
Передо мной — автограф одного из самых знаменитых стихотворений о войне — стихотворения М.Кульчицкого “Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!”, написанного поэтом за три недели до гибели. Когда называешь имя Кульчицкого, всегда вспоминаются именно эти стихи.
Почему? Потому ли, что это лучшее стихотворение, или потому, что других стихотворений Кульчицкого многие просто не знают, а это — перепечатывается из антологии в антологию, из хрестоматии в хрестоматию, переведено на иностранные языки? Скорее, второе.
И у читателей возникает ощущение, что Кульчицкий — автор одного стихотворения (есть такая категория поэтов). Два тонюсеньких сборничка его стихов “Самое такое” (Харьков, “Прапор”, 1966) и “Рубеж” (М.
, “Молодая гвардия”, 1974), изданные очень скромным тиражом, давно стали библиографическими раритетами, как и сборник “Вместо счастья”.
Однако всмотримся попристальнее в стихотворение, у которого, как кажется, столь счастливая судьба. Увы, это только кажется.
Даже в упомянутой подборке в поэтической антологии “Огонька” это стихотворение напечатано без первых четырех строк (как в добром десятке других газетных, журнальных и книжных перепечаток), а в сборнике “Подарили планете победу” (Донецк, “Донбас”, 1975) выброшенными оказались целые две первых строфы.
Не надо быть литературоведом, чтобы понять: изъять из настоящего стихотворения 8 строк — значит попросту уничтожить его. Может, кого-то из донецких тайных сторонников будущего общества трезвости испугала фраза: “Я раньше думал: “лейтенант” звучит “налейте нам”?
Но это ещё не всё. И в тех случаях, когда приводятся все строфы (например, в таком солидном издании как “Библиотека поэта”, мы имеем дело вовсе не с авторским текстом, а с редакторским вариантом. В стихотворении “Мечтатель, фантазер…” сделано 5 (!) текстологических поправок.
Источник: http://atimopheyev.narod.ru/KulchitskiyMihail/KulchitskiySamoeTakoe.html
Маргарита Алигер. Стихи о войне 1941-1945
“Красная звезда”, СССР.
“Известия”, СССР.
“Правда”, СССР.
“Time”, США.
“The Times”, Великобритания.
“The New York Times”, США.
Три с лишком. Почти что четыре.По-нашему вышло. Отбой.Победа — хозяйка на пире.
так вот ты какая собой.
Так вот ты какая! А мы-топредставить тебя не могли.Дождем, как слезами, омытовеликое утро земли.
Победа! Не мраморной девой,взвивающей мраморный стяг, —начав, как положено, с левойк походам приученный шаг,по теплой дождливой погодке,под музыку труб и сердец,в шинели, в ремнях и пилотке,как в отпуск идущий боец,победа идет по дорогев сиянии майского дня.
И люди на каждом порогевстречают ее, как родня.Выходят к бойцу молодому:— Испей хоть водицы глоток.А парень смеется: — До дому! —и машет рукой на восток.
Маргарита Алигер.
9 мая 1945 года, “Комсомольская правда”, СССР** * *
На кромке боя, на краю огня,в сыром чаду земляночного быта,поглядывали люди на менядоверчиво, охотно и открыто. Мне уступалось место за столом,мне отдавалась лучшая посуда,мне говорили братским языком:— садись поближе, милый гость оттуда.
И вглядываясь в ясные черты,теплом неубывающим согрета,я всё искала, всё ждала ответа:откуда столько щедрой доброты,откуда столько ласки и привета?Но в ласковом гостеприимстве томне укрывалось никакого чуда.Там, за спиной, остались мир и дом.Меня любили, — я пришла оттуда.
Когда живешь к лицу с войнойи под огнем хлопочешь у орудий,ты веришь, что остались за спинойдостойные твоей защиты люди.И эту веру человек хранит,как собственную жизнь оберегая,что только за достойных он стоитперед врагами на переднем крае.
И средь вот этих золотых людей,от их рукопожатий и улыбок,мне стало стыдно многих мелких дней,моих уступок и моих ошибок.В металле, что спокойною рукой сжимает воин, строг и озабочен,моих детей веселость и покой,порядок на столе моем рабочем.Живые люди заслонили нас,стеною встали на переднем крае,про собственное счастье забывая.
Об этом нужно помнить каждый час.Не может быть ни лжи, ни суеты.Открыты цели, выверены сроки.Мой милый друг, когда получишь тымоей рукой написанные строки,подумай: наша горькая любовьдолжна быть человечней и суровей.Ведь за нее течет родная кровь.Так будем же достойны этой крови.
Маргарита Алигер.
1 мая 1943 года, “Красная звезда”, СССР.* * *
МОСКВА, КРЕМЛЬ
ТОВАРИЩУ ИОСИФУ ВИССАРИОНОВИЧУ СТАЛИНУ
Дорогой Иосиф Виссарионович!
В трудную для нашего народа пору выпало на мою долю огромное счастье, Советское Правительство присудило Сталинскую премию бесконечно дорогой для меня работе, поэме о любимом герое советского юношества, о Зое Космодемьянской.
Я прошу Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, передать эту премию целиком на вооружение Красной Армии, на усиление ее артиллерийского оружия.
Спасибо Советскому Правительству за то счастье, которое испытываю я, как поэт и гражданин, сознавая, что и мой труд вливается в общий поток народных усилий, приближающий тот ясный день, во имя которого все мы живем, мыслим и трудимся, во имя которого погибла бессмертная Зоя.
Поэт Маргарита Иосифовна АЛИГЕР.
* * *
МОСКВА ПОЭТУ ТОВАРИЩУ М.И.АЛИГЕР
Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Маргарита Иосифовна, за Вашу заботу о Красной Армии.
И.СТАЛИН.
30 марта 1943 года, “Красная звезда”, СССР.* * *
Отклонились мы маленько.Путь-дороги не видать.Деревенька Лутовенька, —до войны рукой подать.Высоки леса Валдая,по колено крепкий снег.Нас хозяйка молодаяприютила на ночлег.Занялась своей работой,самовар внесла большой,с напускною неохотойи открытою душой.Вот ее обитель в мире,Невеселый тусклый быт.— Сколько деток-то?— Четыре.— А хозяин где?— Убит.
Молвила и замолчала,и, не опуская глаз,колыбельку покачала,села прямо против нас.Говорила ясность взгляда,проникавшего до дна:этой жалости не надо,эта справится одна.Гордо голову носила,плавно двигалась она,и ни разу не спросила,скоро ль кончится война.Не охоча к пустословью,не роняя лишних фраз,может где-то бабьей кровьюзнала это лучше нас.
Знала тем спокойным знаньем,что навек хранит народ —вслед за горем и страданьемоблегчение придет.Чтобы не было иначекровью плачено большой.Потому она не плачет,устоявшая душой.Потому она не хочетпасть под натиском беды.Мы легли, она хлопочет, —звон посуды, плеск воды.Вот и вымыта посуда.Гасит лампочку она.А рукой подать отсюдапродолжается война.
Маргарита Алигер. СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ.
18 марта 1943 года, “Красная звезда”, СССР** * *
А ты всё та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей. А.Блок.
Ты всё та же, что пелась в былинах,та же хватка, осанка и мощьв русых плёсах, в оранжевых глинах,в трепетаньи берёзовых рощ. Красным солнцем пронзённые дымы,словно жаркие лисьи хвосты.И плывут лебединые зимы.Это всё, неизменная, ты.
Притворяться и лгать не умея,молодая хозяйка в дому,с каждым днём ты смелей и прямее,на поклон не пойдёшь ни к кому. И становятся зримей и ширеблагородного сердца черты.Ото всех отличимая в мире,это ты, неизменная, ты.
В бабьем стоне ли, в девичьем пеньи,горькой боли своей не тая,подымалась в могучем терпеньизнаменитая сила твоя. Выла ль волком, свистела ль по-птичьи,утирала ли слёзы рукой,сохраняла красу и величьеи какой-то последний покой. Будто знала: и горе и мукиможно вынести, длинно дыша.
Всё осилят рабочие руки,победит молодая душа. Как на труд, подымалась ты к бою,чуя верную силу в руке.И на вольном ветру над тобоюбилась русская кровь на древке. И пред этой негаснущей кровью,как в степи перед летней грозой,преклонила ты голову вдовью,материнской сверкнула слезой.
И встречая нашествие вражье,в каждом жесте, душе дорогом,в жарком поле, над волнами пряжи,в рукопашном бою и на стражеты всё та же, Россия, всё та же,победительница над врагом.
Маргарита Алигер.
27 марта 1943 года, “Литература и искусство”, СССР* * * *
Когда, соединясь в одном ударе,из города мы выгоняли их,он был одним из первых, этот парень,не очень-то отличный от других.Он задыхался, он кричал, влекомыйна всем пространстве трудного пути,одним порывом: в город незнакомыйв рядах освободителей войти.Ворвались в школу. Тут был штаб немецкий.Столы раскрыты, папки, клочья карт…
А этот парень вдруг уснул по-детски,в холодном классе, на обломках парт.Уже гудели звуковые волны,и диктор, стоя где-то возле нас,волнения бесхитростного полный,в который раз читал «В последний час».И в южный город, взятый на рассвете,железным ветром Ильменя дыша,другой парнишка на своем планшетеуже писал письмо при слабом свете,грызя тупой конец карандаша.
И лампочка, коптила, догорая,и забывались нужные слова…Как пишут письма?— Мама! Дорогая!Мне только бы узнать, что ты жива! —Успел ли он сложить свои тетрадки?Прошла команда и поднялся взвод.
В ночном бою, в короткой жаркой схватке,парнишка с юга, торопясь вперед,ворвался в пункт неназванный на картев селение на северной реке,где вырос тот, который спит на партев освобожденном южном городке.
Маргарита Алигер.
30 января 1943 года, “Красная звезда”, СССР.* * *
Величавым руслом прямо в Волгушла другая русская река,над ее просторами подолгусеверные стыли облака.Путь многовековый совершая,на ладонях синих сильных водбережно несла река большаябелый пассажирский пароход.А на пароходе плыли люди,что оставили жену и матьдля того, чтоб выйти в бой и грудьюза родную реку постоять.
Тихим вечером они запелив лад неторопящейся реке,не спеша,что знали,как умели,на спокойном русском языке.И о чем таком в той песне пелось,рассказать, пожалуй, и нельзя.Понимать ту песню не хотелось.Слушали ее, закрыв глаза.Как в реке, навеки отражаласьсторона родная, дом и дым,так и эта песня начиналасьи кончалась близким и родным.
Было в ней великое значенье:черный враг вовек не повернетрусских рек могучее теченье,русских песен соколиный взлет.Наступила трудная година,только наших сил врагам не счесть.И соединявшись воедино,наша гордость,благородство,честь,музыка, поэзия, природа,все, чем нам отчизна дорога,в доброй воле русского народадвигалосьрекоюна врага.
Маргарита Алигер.
1 июля 1942 года, “Известия”, СССР** * *
Нева замерзала тогда,когда немцы пошли в наступленье,и всю зиму стонала водапод немыслимой тяжестью льда,в слепоте, глухоте и томленьи.— Как там город любимый живет? —тосковала вода и не знала,устоял ли, дожил ли… И вот,под напором разгневанных водпроломился измученный леди Нева Ленинград увидала.
Ленинград, Ленинград, Ленинград!Да прославится хлеб его черствый,и безмолвье ослепших громад,и дыханье крутых баррикад,и людей непрощающий взгляд,и сердец непокорных упорство.Все как прежде:мосты над Невой,тетивою, натянутой туго,и у штаба боец — часовой,и балтийца бушлат боевой,и шальная весенняя вьюга.
И опять отразился в воде,на высоком ветру не сгорая,тот костер, разожженный везде,опаленных в борьбе и в трудезнаменитых знамен Первомая.Будь спокойна, родная вода!Не падет ленинградская слава.Мы стоим, как стояли всегда.И Нева покатилась тогдашироко, как в былые года,успокоенно и величаво.II.
В теченьи этой медленной зимы,круша ее железные потемки,— Мы не уступим. Каменные мы, —ты говорила голосом негромким.И наконец изнемогла зима,Открылись заволоченные дали.Чернеют разбомбленные дома, —они мертвы, они не устояли.А мы с тобой выходим на мосты,и под крылом торжественного мая,волнуешься и радуешься ты,причины до конца не понимая.
А мы с тобой на облачко глядим,и ветер нам глаза и губы студит.А мы с тобой негромко говоримо том, что было, и о том, что будет.Мы вырвались из этой длинной тьмы,прошли через заслоны огневые.Ты говорила: — Каменные мы. —Нет, мы сильнее камня, мы — живые.III.
Там, где Нева в седой гранит одета,недоуменных вод не шевеля,стоят, подобны песне недопетой,два недостроенных военных корабля.Умолк металл, и замерла работа,но в неподвижных контурах живетизогнутая линия полета,крылатое стремление вперед.
Стальную грудь, стремящуюся к морю,неумолимый сдерживает трос,и на закате не играет зорюот ветра отвернувшийся матрос.И по ветрам тоскующие снасти,и борт, томящийся по глубине,все наше недостроенное счастьепронзительно напоминают мне.А по весенней набережной мимобалтийские проходят моряки,вдыхают запах дегтя, моря, дыма,упрямые сжимают кулаки.
Их никакой тоске не успокоить.Им ни в каком огне не догореть.Они хотят все корабли достроить,все песни недопетые допеть.Им можно нанести любые раны,но их нельзя согнуть и победить.Переживем и бури, и туманы,и жизнь вернется, и взметнутся краны,и наше счастье выйдет в океаны,взяв курс на Запад. Так тому и быть.
Маргарита Алигер.
23 мая 1942 года, “Известия”, СССР** * *
Его нашли в ночи на поле боя.Раскаты грома глухо улеглись.Лишь редкой молниею голубоювдали огни сигнальные рвались.Полк наступал. За рощицей недальнейв ночную мглу ряды бойцов ушли.Мы молча шли долиною печальной,где наши братья в битве полегли.
Боец лежал как будто на привале,но нам тревогой стиснуло сердца:склонились мы и партбилет подняли,лежавший возле сердца у бойца.Мы дальше шли. Ни слова меж собою.И лишь когда зарозовел рассвет,в степной тиши, уже привыкшей к бою,мы молча разглядели партбилет.
Насквозь пробитый пулею лихою,загородивший сердце, сколько мог,он, как свидетель гибели героя,ворвался в мир моих ночных тревог.И долго я молчал над ним, пробитымгорячей виноградиной свинца,над книжечкою, что в бою открытомлежала возле сердца у бойца.
И я за ней увидел в жарком спореи в юном нетерпении своем,в певучем ритме, в солнечном просторевсе то, что в мире жизнью мы зовем.Боец, порывом движимый единым,жил молодым и умер молодым.И, словно мать над дорогим ей сыном,склонилась родина торжественно над ним.Был верен он ее железной волеи от беды не отвернул лица.
Так мы нашли бойца в туманном полеи партбилет на сердце у бойца.Встает рассвет, холодный, мутноватый.За рощицей стрекочет пулемет.И по пути бессмертья и расплатылавиною полки идут вперед.Всегда вперед итти в бою открытом!Мы поклялись сражаться до концанад партбилетом, пулею пробитым,что был в бою на сердце у бойца.
Леонид Первомайский. Перевод с украинского М.Алигер.
18 февраля 1942 года, “Известия”, СССР.* * *
Как бы ни была родина велика,помни, где ты родился и рос,как текла, извиваясь, родная рекамимо ласковых, тихих берез.Вспомни русскую песню какую-нибудь,ту, что пели и бабка и мать,от которой теплом наполняется грудьи становится легче дышать.
Вспомни дом, что окошками зорко гляделна поля, луга, на сады,где состарилась мать, где отец поседел,подрастающим сыном горды.Неужели тебе на скамью не присестьу порога в отцовский дом?Понимаешь, ведь это как раз и естьТо, что родиной мы зовем.
Вспомни школьное старенькое крыльцо,стайку шумных ребят у дверей,и какое спокойное было лицоу учительницы твоей.Вспомни низкую парту, и доску, и класс,все, что было услышано тут.Понимаешь, ведь это и есть как разто, что родиной зовут.Вспомни рощицу ту, вспомни лавочку ту,где впервые ты милую ждал.
Загорелую, в ситцевом платье мечтув первый раз ты тогда целовал.Неужели волос ее, губ и глазты на свете уже не найдешь?Понимаешь, ведь это и есть как разто, что родиной ты зовешь.А врагу твоему это все нипочем.Ненавидит он счастье твое.Если родину ты не закроешь плечом,он сожжет и растопчет ее.
Ты лишишься родимого крова навек,не найдешь ни родных, ни друзей.Потерявший родину человек, —ничего нет на свете страшней.Человек, осененный лучом штыка,пусть в сраженьи не дрогнет твоя рука.Вспомни все, что навеки любимо тобой,перед тем, как выходишь на бой.
Маргарита Алигер.
9 января 1942 года, “Красная звезда”, СССР.* * *Когда ты в бой идешь, боец,Запомни свято: за тобойРодная мать, родной отец,Твой милый край, твой дом родной.Когда ты в бой идешь, пилот,Запомни: под твоим крыломТвой друг живет, твой сын растет, Сияют звезды над Кремлем.Когда ты в бой идешь, моряк,Запомни твердо навсегдаРодимый берег, алый флаг,Твои поля и города.Когда ты в бой идешь, боец,Сквозь гром орудий наземных, Услышь биение сердец Твоих друзей, твоих родных.Да будет ненависть твояСильней, чем пламя и свинец, Священной яростью горя,Вперед за Родину, боец!
Худ. П.Соколов-Скаля, текст М.Алигер.
Окно ТАСС №222, 15 октября 1941 года* * *
Источник: https://0gnev.livejournal.com/443960.html
Загрузка...
