Вообще говоря, Москва Гиляровского – одна из наиболее исследованных тем «городского» текста – на стыке литературы и краеведения. А о Хитровке не написал разве что ленивый, знающий, что до него с фотографиями и гораздо лучше написали уже много раз.
Но я хожу по городу своими маршрутами и со своей скоростью, поэтому, хотя, как выяснилось, в этих переулках я уже бывала, заблуждалась и находила много интересного, специально по Хитровке я не ходила.
Решила это исправить: сначала сходила на экскурсию к коллеге, потом прогулялась сама с фотоаппаратом, собираюсь идти еще раз и охватить один двор, который не охватила (почему – расскажу немного позже). А потом уже перечитала главу «Хитровка» из цикла «Москва и москвичи».
Поэтому эта прогулка – не маршрутами «Москвы и москвичей» (1917—1926), а мое впечатление от этой местности с некоторыми ми Владимира Алексеевича Гиляровского.
Против обычных способов ведения повествования начнем сразу же со скелета в шкафу.
Откуда вообще пошло название «Хитровка»?В 1824 году генерал-майор Николай Захарович Хитрово благоустраивает (после последствий пожара 1812 года) и дарит городу площадь в Мясницкой части Москвы.Гиляровский: «Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков».Площадь впоследствии и называют по имени ее создателя и благотворителя. Вот и весь секрет.Сохранился главный дом усадьбы Хитрово, нынешний облик которого сформировался к 1823 году.Как часто бывает, владельцы дома сменялись. В последнем десятилетии XIX века там была устроена Орловская лечебница для бедных.Ныне в этом здании располагается Медицинский колледж имени Клары Цеткин (Клара Цеткин в свое время устроила в Орловской лечебнице фельдшерскую школу).Местные обитатели строго следят за приходящими прямо у входа. Но вроде бы мы их не рассердили.Гиляровский: «Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны».Мы в Подколокольном переулке. Видите мальчика на мотоцикле? Он стоит напротив входа в замечательный двор. Когда я ходила с экскурсией, экскурсовод не хотела вести нас туда, т. к., по ее мнению, место очень неприятное. Но все-таки согласилась. Оказалось, что на въезде стоит машина и разгружает бытовую технику. Но мы ее как-то все-таки обошли, чуть ли не перепрыгнув через чей-то холодильник. И это того стоило! Таких аутентичных московских двориков я давненько не видела. Я решила вернуться и все подробнейше фотозапечатлеть. Но в день, когда я смогла приехать вновь, оказалось, что там снимает клип группа «ОдноНо», о чем и сообщил мне мальчик, утешив, что я смогу придти поснимать через час. Но через час у меня начал садиться аккумулятор фотоаппарата, да и устала я уже немного. Поэтому – про двор когда-нибудь напишу отдельно.А чуть дальше, на самой площади, тоже снимали какое-то кино – уже более масштабно. А вообще очень уж там хорошая натура, недаром этот дворик произвел на меня такое впечатление. На Хитровке постоянно снимают видео, делают фотосессии. Не эстетики и музыкальной паузы ради, но чисто для примера – клипец другой группы, снятый в этих дворах:Передохнули? Пойдем дальше?Церковь Николая Чудотворца в Подкопаях (основана в XV веке).Я гуляла аккурат перед Яблочным Спасом и проходила во время службы, окна были открыты –слышалось пение и легко пахло ладаном…Нежно люблю надписи на стенах.Лихо заворачивает с Хитровской площади Певческий переулок.Из Википедии: «Название дано в 1994 году в память находившегося неподалёку исчезнувшего Певческого (Крутицкого) переулка, где проживали у Яузских ворот, певчие Крутицкого архиерея. В своём произведении «Москва и москвичи» Гиляровский ошибочно пишет, что Свиньинский переулок назывался Певческим. Нет ни одного исторического документа, подтверждающего его слова».Гиляровский (обиженно): «В адресной книге Москвы за 1826 год в списке домовладельцев значится: «Свиньин, Павел Петрович, статский советник, по Певческому переулку, дом № 24, Мясницкой части, на углу Солянки».Свиньин воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук». Свиньин был человек известный: писатель, коллекционер и владелец музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок в Свиньинский».Гиляровский: «Лицевой дом, выходивший узким концом на площадь, звали «Утюгом». Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался «Сухой овраг», а все вместе — «Свиной дом». Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину. По нему и переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: «утюги» и «волки Сухого оврага».В 1925 году дом надстроен двумя этажами по проекту архитектора И. П. Машкова.Петропавловский переулок. Вдали виднеется Храм Троицы Живоначальной в Серебряниках.А вот и «Каторга».Гиляровский: «Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме Ярошенко — «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты.…Выше всех была «Каторга» — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. «Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом. Его тотчас же «ставили на работу».Палаты были построены в середине 17 века придворным (стольником) Алексея Михайловича Емельяном Бутурлиным.Домовладелица Елизавета Платоновна Ярошенко, купив это здание, решила не ремонтировать его (было бы дорого), а дешево сдавать. Тогда здесь и появляется ночлежка и трактир «Каторга».Гиляровский: «Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей. Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть «нумер», где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев…»
Войдем во двор. Вообще-то там сейчас стоит кодовый замок. Но ведь первый раз я ходила с экскурсией – вот с этой. И во двор мы все-таки попали.
Без это путешествие, наверное, было бы не полным – иначе как бы мы увидели классический вид Хитровки?Сергей Глушков. Хитровский дворикСтараниями жильцов сейчас тут совсем не страшно.
- Дополнительные материалы и приложения:
Когда-то это были богато украшенные двухэтажные палаты с видом на Кремль.
Нынешние обитатели двора совершенно справедливо этим гордятся.Но тот, кто хочет атмосферы Хитровки Гиляровского, тот тоже это получит:Гиляровский: «Я много лет изучал трущобы и часто посещал Хитров рынок, завел там знакомства, меня не стеснялись и звали «газетчиком».
Многие из товарищей-литераторов просили меня сводить их на Хитров и показать трущобы, но никто не решался войти в «Сухой овраг» и даже в «Утюг». Войдем на крыльцо, спустимся несколько шагов вниз в темный подземный коридор — и просятся назад».Ну, пора покидать гостеприимный дворик.Хотите погулять со мной по Хитровке дальше?У меня есть еще фотографий и историй.
Карта к прогулке
Для хипстеров: Вера Полозкова читает главу “Хитровка” из “Москвы и москвичей” В. А. Гиляровского – http://mantrabox.livejournal.com/796800.html
Одним словом, аудиокнижка.
Журнал художника Николая Аввакумова о подробностях истории и архитектуры и новостях Хитровки – http://hitrovka.livejournal.com/
Хитровка Гиляровского
25.07.2019
Со времен Гиляровского прошло почти сто лет, изменились и Москва, и москвичи, но подворотни Хитровки все еще выглядят иллюстрацией к лозунгу «Не влезай, убьет» — темные, с вечными лужами на разбитом асфальте. Даже у тех, кто Гиляровского не читал, есть заочное представление о легендарной Хитровке — и оно самое что ни есть мрачное:
«Круглые сутки площадь мельтешилась
толпами оборванцев. Под вечер метались и галдели пьяные со своими «марухами».
Не видя ничего перед собой, шатались нанюхавшиеся «марафету» кокаинисты обоих
полов и всех возрастов. Среди них были рожденные и выращенные здесь же
подростки-девочки и полуголые «огольцы» — их кавалеры.
«Огольцы»
появлялись на базарах, толпой набрасывались на торговок и, опрокинув лоток с
товаром, а то и разбив палатку, расхватывали товар и исчезали врассыпную.
Степенью выше стояли «поездошники», их дело — выхватывать на проездах
бульваров, в глухих переулках и на темных вокзальных площадях из верха пролетки
саки и чемоданы… За ними «фортачи», ловкие и гибкие ребята, умеющие лазить в
форточку, и «ширмачи», бесшумно лазившие по карманам у человека в застегнутом
пальто, заторкав и затырив его в толпе. И по всей площади — нищие,
нищие… А по ночам из подземелий «Сухого оврага» выползали на фарт «деловые
ребята» с фомками и револьверами…»
Мощный образ, созданный Гиляровским,
преследует неотвязно, заставляя искать в узких переулках следы красочного
криминального прошлого.
«В доме Румянцева были два
трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме
Ярошенко — «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев
они были приняты.
В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в
«Сибири» — степенью выше — воры, карманники и крупные
скупщики краденого, а выше всех была «Каторга» — притон буйного и
пьяного разврата, биржа воров и беглых.
«Обратник», вернувшийся из Сибири или
тюрьмы, не миновал этого места».
При свете дня Хитровская площадь
выглядит благополучной и безопасной.
Ирония в том, что изначально Хитровка
такой и была — этот район в самом центре Москвы, между Яузским
бульваром и Солянкой, выгорел в 1812-м, а в 1823-м был приобретен отставным
генерал-майором Хитрово — кстати, зятем Кутузова, — под
устройство рынка.
Облагороженный участок Николай Захарович подарил городу,
фамилия Хитрово дала прозвание и району, и рынку. Все изменилось в 1860-х,
когда после отмены крепостного права рынок на площади трансформировался в
стихийную биржу труда.
На Хитровку прямо с вокзалов шли приезжие рабочие, в
окружающих переулках расплодились ночлежки и трактиры. Местность по соседству с
особняком семьи Хитрово (Подколькольный, 16а) стремительно превращалась в
криминальное дно Москвы. Обитателей этого «дна», по аналогии, называли
«хитрованцами».
Гиляровский застал последние годы
Хитровки — в 1920-х годах советская власть разобралась с неудобным
районом радикально: Хитровский рынок «зачистили» и на его месте разбили сквер.
В 1930-х на месте сквера построили здание электромеханического колледжа,
которое простояло здесь до 2010 года.
Источник: http://strana.ru/journal/21299317
Антон Агарков
О книге в.а. гиляровского москва и москвичи
«Москва и москвичи» — книга Владимира Гиляровского, описывающая традиции, быт и нравы Москвы второй половины XIX — начала XX столетия.
Сборник очерков, названный энциклопедией русской жизни рубежа веков, впервые был издан в авторской редакции в 1926 году. Дополненный вариант увидел свет в 1935 году (издательство «Советский писатель»).
В 2013 году сборник «Москва и москвичи» был включён в список «100 книг», рекомендованный Министерством образования и науки РФ школьникам для самостоятельного чтения.
Мысль создать книгу о прошлом Москвы возникла у В.А. Гиляровского, когда на его глазах стали исчезать московские притоны – Хитровка, Грачевка, Аржановка. На страницах периодической печати он приветствует уничтожение этих трущоб и одновременно начинает писать книгу о старой, ещё не ушедшей, Москве. В дневнике он записывает:
- «Без витийских измышлений,Шью, как по канве,Для грядущих поколений
- Память о Москве».
Книгу, ставшую визитной карточкой автора, Гиляровский писал с 1912 года до конца жизни. В декабре 1925-го авторские экземпляры были готовы; через год сборник очерков вышел в свет тиражом 4000 экземпляров; затем была сделана допечатка 100 номерных экземпляров на хорошей бумаге. В книге было пять глав: «Трущобы Хитрова рынка», «Сухаревка», «Московские трактиры», «Яма» и «Засидки».
Спустя некоторое время писатель получил предложение от издательства продолжить тему старой Москвы. В дневнике Гиляровский писал, что Москва 1880-х — «это десятки томов».
В 1928 году, находясь в подмосковной деревне Картино, писатель завёл специальную папку, куда начал складывать листки с записями мыслей, фактов и фамилий, всплывавших в памяти.
Здоровье не позволило Гиляровскому немедленно сесть за письменный стол; системная работа началась лишь следующим летом.
В 1931 году издательство «Федерация» выпустило вторую книгу о столице — «Записки москвича».Работа над третьей книгой, в которой были объединены два предыдущих варианта, продолжалась до последних дней.
Гиляровский заканчивал её, будучи совершенно больным. Однако когда точка была поставлена, а рукопись отправлена в издательство, писатель признался: «Чувствую себя счастливым и помолодевшим на полвека».
Второе издание сборника «Москва и москвичи», имевшее подзаголовок «Очерки старомосковского быта», увидело свет в конце 1935 года, уже после смерти Гиляровского.
Трудно подсчитать, сколько изданий выдержала его книга «Москва и москвичи», уникальный литературный памятник и, сверх того, бесценный памятник эпохи.
На страницах этого издания перед читателями оживает пестрая, многоликая Москва конца XIX – начала ХХ вв.
Словно наяву, читатель видит буйные купеческие кутежи, заходит в таинственные лавочки антикваров и, прокатившись на лихом извозчике, посещает известные трактиры; вместе с разгульными, разудалыми бандитами изучает опасные закоулки Хитровки – и преследует их со знаменитыми московскими полицейскими; знакомится с древними катакомбами Неглинки – и наблюдает шум и суету колоритного Охотного ряда… Это книга, которая и сейчас остается самой колоритной историей о Москве!
Хитровка. История одной площади
В.Гиляровский “Москва и москвичи”:
“Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения.
Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны… Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек.
Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей.
Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть «нумер», где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев”.
На карте современной Москвы Хитровская площадь находится между Покровским бульваром и улицей Солянкой. Мало, что здесь напоминает прежнюю Хитровку, ту самую, чья слава гремела на всю необъятную Российскую империю. Дурная слава, разумеется.
Бывалые сыщики уверяли, что в каком бы уголке Российской империи ни произошло преступление, его расследование выведет на площадь Хитровки. На злополучном Хитровом рынке обитали преступники всех мастей.
Самое страшное, что они здесь рождались. Нищий быт и жестокие нравы воспитывали людей, о которых москвичи узнавали из криминальных хроник газет. Лично с хитрованцами предпочитали не общаться.
Благоразумный обыватель держался подальше от площади.
Рынок был не только притоном негодяев, но и приютом отверженных. Его называли еще Мудрым. На одних нарах соседствовали крестьянин-чернорабочий и спившийся князь, которого судьба загнала на дно жизни.
Контраст исключительный, но в ночлежках Хитровки бывало и такое. В опубликованной в 1898 году брошюре «О некоторых условиях жизни населения Хитрова рынка приводится таблица распределения ночлежников по сословиям.
Бывших чиновников и дворян в трех домах проживало 35 человек, «в том числе одна баронесса».
Бывшие мещане и дворяне, священники и врачи, потерявшие кров и семью, обретались в хитровских ночлежках. Человек любого сословия и профессии мог пополнить ряды московской голытьбы.
«Газета-Копейка» сообщала от 9 февраля 1912 года: «На этих днях, на Хитровом рынке, появилась редкая даже на дне фигура нового ночлежника. Это небезызвестный в свое время артист одной из частных опер Москвы.
Бархатный баритон, удивительная художественность исполнения и «душа» еще не убита всепоглощающей «казенкой».
Артист поет без устали, и первые дни «пребывания» на дне делает отличные «сборы», и кутеж идет в самом широком размере».
Нередко эксцентричные гуляки пропадали и веселились в местных кабаках добровольно.
Родные с боем возвращали домой, но те при первой возможности бежали обратно, в оправдание сообщали: «К черту! Опять ходить по струнке! Настоящая жизнь здесь.
Ведь это прелесть что такое: ничем не стеснять ни себя, ни других, распустить себя до состояния дикого человека, чувствовать себя во всех действиях свободным. Ведь это роскошь! C'est superbe!»
В конце 1920 годов на площади разбили сквер, потом выстроили школу, ставшую впоследствии техникумом. Площадь по новой советской традиции переименовали в честь Максима Горького. Историческое название этому знаменитому месту вернули в девяностые годы XX века.
История Хитровки началась с пожара. В 1812 году на ее месте стояли частные владения. Они сгорели после отступления Наполеона из Москвы, и больше их не восстанавливали.
В 1824 году эту территорию приобрел генерал-майор Николай Захарович Хитрово, герой войны с Наполеоном. На собственные деньги он устроил роскошную площадь и подарил городу. Место в честь Николая Захаровича стали называть сперва Хитрово, а затем еще проще — Хитровка.
Площадь была устроена как торговая: со стороны Подколокольного переулка воздвигнуты новые торговые каменные ряды, в центре располагались небольшие деревянные лавки мещан и устроено небольшое подворье для неимущих, которые смогли бы здесь жить за низкую ренту. На самой площади были организованы газоны, цветники, за площадью, ближе к Яузскому бульвару, был разбит сад.
В 1860-х годах за Хитровкой укрепился неофициальный статус биржи труда. Но вместе с крестьянами сюда потянулись бродяги и прочий сомнительный люд. Появился спрос на постой. Хозяева переоборудовали дома под ночлежки.
Вместе с бичующими крестьянами на площадь перекочевали кабаки, гремевшие до утра, сюда же сходилась вся московская бандитская, мелко-уголовная, так сказать, свора.
По описаниям современников, на Хитровке в конце XIXвека можно было купить все что угодно: лечебные препараты, заморские овощи и фрукты, антикварную мебель и т.д.
Под навесом крестьяне собирались в ожидании подрядчиков. Рядышком местные бабы торговали табаком, спичками, продуктами, разной необходимой в быту мелочью. Тут же работал и цирюльник, остригая нечесаные хитровские головы.
Хотя рынок и слыл царством московской нищеты, здесь имелось все, что нужно для жизни: магазины, трактиры, харчевни, булочные, винные погреба, водогрейни. Для нуждающихся работало подпольное «бюро», где за полтора рубля дельцы продавали подложные паспорта.
В лавках торговали мясом, рыбой, кондитерскими изделиями, чаем, молоком. Покупатель мог приобрести в них не только продукты, но и одежду и рабочие инструменты.
Спросом у малоимущих ночлежников пользовалась знаменитая «бульонка». Если журналист рубежа XIX и XX веков брался за очерк о Хитровке, он не мог не упомянуть об этом «шедевре» кулинарного искусства. Так в восприятии читателей «бульонка» стала чем-то вроде символа Хитрова рынка.
Про нее говорили: «Кто попробовал «бульенки», тому не уйти с Хитровки». Блюдо это было вряд ли вкусным, но дешевым: 2-3 копейки за порцию. «Бульонку» готовили из костей, овощных очисток, рыбьих скелетов, мясных обрезков и других отбросов с окрестных помоек.
Мясо предварительно мелко нарезали, жарили, затем все ингредиенты кидали в чан, заливали водой и доводили до кипения.
Для более взыскательной публики работали хитровские трактиры, имевшие неофициальные названия – «Пересыльный», «Сибирь» и «Каторга». Цены в этих трактирах были выше, чем в магазине. Например, фунт вареной щековины (по-здешнему «мурловины») стоил 12-13 копеек, фунт отварной свинины – 20 копеек.
Кипятком ночлежники разживались в специальных водогрейнях. Сюда ходили попить чаю, зимой погреться. За копейку можно было на плите приготовить поесть из собственных припасов. В ночлежках Хитровки кухни отсутствовали, плиты осаждались многочисленными кашеварами, и к огню пробивались с трудом.
В.Гиляровский писал: “Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме Ярошенко — «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты.
В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» — степенью выше — воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была «Каторга» — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. «Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом.
Его тотчас же «ставили на работу».”
Ночлежных домов на Хитровке было пять, названных по имени их владельцев: Бунина, Румянцева, Кулакова (раннее – Ромейко), Ярошенко (раннее – Степанова) и Ляпинский. Последний находился в нескольких минутах ходьбы в Большом Трехсвятительском переулке и был бесплатным.
Внутри все дома, кроме Ляпинки, выглядели примерно одинаково. Каждая квартира делилась на комнату, где жили постояльцы, и отгороженную каморку для так называемых «съемщиков». Это были мелкие арендаторы, которые и сдавали хитрованцам места. Сами владельцы домов с ночлежниками дело не имели. Вдоль стен комнаты крепились в один ярус нары.
На стене каждого дома висели предписанные полицией «правила для ночлежных и коечных квартир». Согласно им продажа вина, драки, карточные игры на деньги, совместное проживание мужчин и женщин строго воспрещались. Также с девяти утра до четырех вечера квартиры должны были пустовать.
Пункт седьмой гласил, что «для жилья может допускаться лишь то число людей, на которое выдано г. Обер-Полицмейстером свидетельство». Как правило, квартиры набивались постояльцами до отказа.
По данным за 1899 год в четырех ночлежных домах Хитровской площади, рассчитанных на 3400 человек, ютилось свыше 6000 хитрованцев.
Особенно приток народу наблюдался весной по окончанию Пасхи и осенью после Успеньева дня. В это время общее число людей в домах Хитровки, согласно подсчетам полиции, составляло 12000 человек. В одной комнате умещалось более сорока жильцов. Нар всем не хватало – укладывались на полу или где только придется. Даже на подоконнике с риском вывалиться из окна.
Мылись хитрованцы редко, оттого заводились вши. Около 1914 года на общественные деньги в одном из домов Хитровки была устроена «вшивопарильня». Там каждый терзаемый паразитами в специальном аппарате «Гелиос» мог паром «прожарить» свою одежду.
Москвичей на Хитровке проживало меньшинство: примерно 1/9 часть от всего населения трущобы. Преимущественно на постой шли крестьяне. Те из них, кто по разумней и опасливей, если не находил работу, возвращался обратно в деревню.
Случалось, что крестьянин пропивался и решал перезимовать в надежде весной все же подзаработать. Время он проводил в местных трактирах в компании таких же неудачников. Когда кончалась последняя копейка, ночлежник «делал пересменку», то есть, с доплатой менял свой привезенный из деревни наряд на обноски у местного барышника.
Крестьянин и поэт Семен Михайлович Попов писал: «Есть еще молва в народе, что костюм Адама в моде. Зачастую тут бывает, редкий в нем не щеголяет».
Чем больше несчастных стягивалось на дно, тем прибыльней жил арендатор, который обогащался и с незаконной продажи водки. Бутылка нераспечатанной «смирновки» стоила двойную цену – меньше был риск, что водка разбавлена.
В трактирах старались покупать закрытую бутылку, так как кабатчик мог подсунуть не водку, а только «сливки» от нее. В местах продажи спиртного водились так называемые «оттыкалы». Работали они штопором: помогали открывать всем желающим бутылки. За услугу с ними делились выпивкой.
«Оттыкалы» собирали пустую стеклянную тару, сливали с нее остатки водки и продавали кабатчику. Это и называли «сливками».
В дни Масленицы на охваченной общим весельем Хитровке нельзя было встретить ни одного трезвого, не исключая и детей. Над площадью стоял шум и гам, по выражению, одного из современников, «издали похожий на шум моря». Лишь в канун Рождества страсти утихали.
Под праздник попасться полиции считалось плохой приметой. Спросом пользовался и опиум. Его употребляли в таблетках, которые подмешивали в водку, или курили вымоченные в опиуме «пьяные» папиросы.
Популярным у женщин был так называемый «хаиджа» – очищенный древесный спирт.
Хитровские ремесленники делали все, что не требовало покупки дорогостоящих инструментов: картонки для булавок, корзины, шутихи, хлопушки, ракеты, матовые стекла для фотокамер, чинили гармони. Покупатели на это добро не всегда находились, и мастера перебивались часто с хлеба на воду.
Если ночлежник владел иглой с ниткой, он точно мог себя прокормить. Хитровские воры перешивали у таких искусников краденную одежду. Обращались к ним и обычные заказчики. Портному приносили казалось совсем испорченную вещь, порванную, прожженную, а он так метко подбирал ткань и ладно ставил заплату, что клиент не сразу разбирал, где шов наметан.
В неприбыльные дни он нередко спускал на выпивку и собственную одежду. С тех пор портной работал только дома, потому что у него оставались лишь стоптанные опорки на ногах. За это их образно называли «раками».
Сапожники работали обувь, про которую сами же говорили, что «Богу молиться в не можно, а на колени становиться нельзя». Причиной тому скорее всего было не качество исполнения, а ветхость материала.
Бывшие рабочие табачных фабрик крутили папиросы. Для работы папиросник приобретал специальную машину за 20 копеек. Крутили папиросы парами, один из которой занимался также и сбытом товара на Хитровке и Сухаревской площади. 25 штук стоили 3 копейки или 10 копеек – за 100 штук. Рабочий день продолжался с шести утра до девяти вечера. За это время пара ночлежников накручивала до 2000 папирос.
Естественно, их промысел преследовался законом, так как папиросники не платили акцизного налога. Мало, кто из любителей сладкого предполагал, что заворачивали леденцы от самых крупных московских кондитерских ночлежницы Хитровки.
Гиляровский о России, которую стоило потерять | Back in the USSR
Хитров рынок почему-то в моем воображении рисовался Лондоном, которого я никогда не видел.
Лондон мне всегда представлялся самым туманным местом в Европе, а Хитров рынок, несомненно, самым туманным местом в Москве.
Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.
В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидят рядами на огромных чугунах или корчагах с «тушенкой», жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой, которую больше называют «собачья радость»…
Хитровские «гурманы» любят лакомиться объедками. «А ведь это был рябчик!» — смакует какой то «бывший». А кто попроще — ест тушеную картошку с прогорклым салом, щековину, горло, легкое и завернутую рулетом коровью требуху с непромытой зеленью содержимого желудка — рубец, который здесь зовется «рябчик».
А кругом пар вырывается клубами из отворяемых поминутно дверей лавок и трактиров и сливается в общий туман, конечно, более свежий и ясный, чем внутри трактиров и ночлежных домов, дезинфицируемых только махорочным дымом, слегка уничтожающим запах прелых портянок, человеческих испарений и перегорелой водки.
Двух— и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному.
Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей.
Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть «нумер», где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев…
На площадь приходили прямо с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на работу.
После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало.
Бедняки, продававшие с себя платье и обувь, тут же снимали их и переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов — в «сменку до седьмого колена», сквозь которую тело видно…
Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме Ярошенко — «Каторга».
Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты.
В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» — степенью выше — воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была «Каторга» — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых.
«Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом. Его тотчас же «ставили на работу».
Полицейские протоколы подтверждали, что большинство беглых из Сибири уголовных арестовывалось в Москве именно на Хитровке.
Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин.
Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон.
Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую то квартиру вернулся такой то.
- Иногда бывали обходы, но это была только видимость обыска: окружат дом, где поспокойнее, наберут «шпаны», а «крупные» никогда не попадались.
- Рабочие поденщики ждут нанимателей на Хитровом рынке
Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных.
На другой же день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве.
Придут этапом в какой нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в ту же ночь обратно. Нищие и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на другой день они опять на Хитровке, за своим обычным делом впредь до нового обхода.
И что им делать в глухом городишке? «Работы» никакой. Ночевать пустить всякий побоится, ночлежек нет, ну и пробираются в Москву и блаженствуют по своему на Хитровке.
В столице можно и украсть, и пострелять милостыньку, и ограбить свежего ночлежника; заманив с улицы или бульвара какого нибудь неопытного беднягу бездомного, завести в подземный коридор, хлопнуть по затылку и раздеть догола. Только в Москве и житье.
Куда им больше деваться с волчьим паспортом: ни тебе «работы», ни тебе ночлега.
Много оставалось круглых сирот из рожденных на Хитровке. Вот одна из сценок восьмидесятых годов.
В туманную осеннюю ночь во дворе дома Буниных люди, шедшие к «шланбою», услыхали стоны с помойки. Увидели женщину, разрешавшуюся ребенком.
Дети в Хитровке были в цене: их сдавали с грудного возраста в аренду, чуть не с аукциона, нищим. И грязная баба, нередко со следами ужасной болезни, брала несчастного ребенка, совала ему в рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу.
Ребенок, целый день мокрый и грязный, лежал у нее на руках, отравляясь соской, и стонал от холода, голода и постоянных болей в желудке, вызывая участие у прохожих к «бедной матери несчастного сироты». Бывали случаи, что дитя утром умирало на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила с ним до ночи за подаянием.
Двухлетних водили за ручку, а трехлеток уже сам приучался «стрелять».
На последней неделе великого поста грудной ребенок «покрикастее» ходил по четвертаку в день, а трехлеток — по гривеннику. Пятилетки бегали сами и приносили тятькам, мамкам, дяденькам и тетенькам «на пропой души» гривенник, а то и пятиалтынный. Чем больше становились дети, тем больше с них требовали родители и тем меньше им подавали прохожие.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым.
Мальчишки, кроме того, стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
Бывало, что босяки, рожденные на Хитровке, на ней и доживали до седых волос, исчезая временно на отсидку в тюрьму или дальнюю ссылку. Это мальчики.
Положение девочек было еще ужаснее.
Им оставалось одно: продавать себя пьяным развратникам. Десятилетние пьяные проститутки были не редкость.
Они ютились больше в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В первой половине восьмидесятых годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали «княжна».
Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в «шикарный» публичный дом, но всякий раз возвращалась в «вагончик» и пропивала все свои сбережения.
В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
В числе ее «ухажеров» был Степка Махалкин, родной брат известного гуслицкого разбойника Васьки Чуркина, прославленного даже в романе его имени.
Но Степка Махалкин был почище своего брата и презрительно называл его:
— Васька то? Пустельга! Портяночник! Как то полиция арестовала Степку и отправила в пересыльную, где его заковали в кандалы. Смотритель предложил ему:
— Хочешь, сниму кандалы, только дай слово не бежать.
— Ваше дело держать, а наше дело бежать! А слова тебе не дам. Наше слово крепко, а я уже дал одно слово.
Вскоре он убежал из тюрьмы, перебравшись через стену.
И прямо — в «вагончик», к «княжне», которой дал слово, что придет. Там произошла сцена ревности. Махалкин избил «княжну» до полусмерти. Ее отправили в Павловскую больницу, где она и умерла от побоев.
- Страшные трущобы Хитровки десятки лет наводили ужас на москвичей.
- Десятки лет и печать, и дума, и администрация, вплоть до генерал губернатора, тщетно принимали меры, чтобы уничтожить это разбойное логово.
С одной стороны близ Хитровки — торговая Солянка с Опекунским советом, с другой — Покровский бульвар и прилегающие к нему переулки были заняты богатейшими особняками русского и иностранного купечества.
Тут и Савва Морозов, и Корзинкины, и Хлебниковы, и Оловянишниковы, и Расторгуевы, и Бахрушины… Владельцы этих дворцов возмущались страшным соседством, употребляли все меры, чтобы уничтожить его, но ни речи, гремевшие в угоду им в заседаниях думы, ни дорого стоящие хлопоты у администрации ничего сделать не могли.
Были какие то тайные пружины, отжимавшие все их нападающие силы, — и ничего не выходило. То у одного из хитровских домовладельцев рука в думе, то у другого — друг в канцелярии генерал губернатора, третий сам занимает важное положение в делах благотворительности.
И только советская власть одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом строе язву и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами, в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочим и служащим людом.
Самую же главную трущобу «Кулаковку» с ее подземными притонами в «Сухом овраге» по Свиньинскому переулку и огромным «Утюгом» срыла до основания и заново застроила.
Все те же дома, но чистые снаружи… Нет заткнутых бумагой или тряпками или просто разбитых окон, из которых валит пар и несется пьяный гул… Вот дом Орлова — квартиры нищих профессионалов и место ночлега новичков, еще пока ищущих поденной работы…
Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых было два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а далее, в доме Степанова, трактир «Каторга», когда то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву, а потом перешедший к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим старым хозяином месте.
И в «Каторге» нет теперь двери, из которой валил, когда она отворялась, пар и слышались дикие песни, звон посуды и вопли поножовщины. Рядом с ним дом Буниных — тоже теперь сверкает окнами… На площади не толпятся тысячи оборванцев, не сидят на корчагах торговки, грязные и пропахшие тухлой селедкой и разлагающейся бульонкой и требухой.
Идет чинно народ, играют дети… А еще совсем недавно круглые сутки площадь мельтешилась толпами оборванцев. Под вечер метались и галдели пьяные со своими «марухами». Не видя ничего перед собой, шатались нанюхавшиеся «марафету» кокаинисты обоих полов и всех возрастов.
Среди них были рожденные и выращенные здесь же подростки девочки и полуголые «огольцы» — их кавалеры.
«Огольцы» появлялись на базарах, толпой набрасывались на торговок и, опрокинув лоток с товаром, а то и разбив палатку, расхватывали товар и исчезали врассыпную.
Степенью выше стояли «поездошники», их дело — выхватывать на проездах бульваров, в глухих переулках и на темных вокзальных площадях из верха пролетки саки и чемоданы… За ними «фортачи», ловкие и гибкие ребята, умеющие лазить в форточку, и «ширмачи», бесшумно лазившие по карманам у человека в застегнутом пальто, заторкав и затырив его в толпе.
И по всей площади — нищие, нищие… А по ночам из подземелий «Сухого оврага» выползали на фарт «деловые ребята» с фомками и револьверами… Толкались и «портяночники», не брезговавшие сорвать шапку с прохожего или у своего же хитрована нищего отнять суму с куском хлеба.
Ужасные иногда были ночи на этой площади, где сливались пьяные песни, визг избиваемых «марух» да крики «караул». Но никто не рисковал пойти на помощь: раздетого и разутого голым пустят да еще изобьют за то, чтобы не лез куда не следует.
Полицейская будка ночью была всегда молчалива — будто ее и нет. В ней лет двадцать с лишком губернаторствовал городовой Рудников, о котором уже рассказывалось. Рудников ночными бездоходными криками о помощи не интересовался и двери в будке не отпирал.
Гиляровский В.А.
Загрузка...
