Вера звягинцева – ни твоей, ни своей, ничьей: читать стих, текст стихотворения поэта классика

Вера Полозкова — часть 1

@@@

Усталая серость разлита по свежим холстам.

Я верила в солнце, гулявшее по небу гордо,

Но город пронизан дыханьем сурового норда,

И, кажется, осень крадется за мной по пятам.

Я знаю, что будет — сценарий твержу наизусть.

Я помню эмоции всех своих прожитых жизней.

Я лишь узнаю их — по импульсам. Безукоризнен

Порядок в архивах моих состояний и чувств.

Я знала, что будет, когда я тебя отыщу.

Как знала и то, когда именно это случится.

И мир рассмеется и бликами будет лучиться,

И ты будешь дерзок, и я тебе это прощу,

И ты будешь грезить не мной и любить не меня

И, вряд ли нарочно, но будешь со мной бессердечен,

И что наш мирок будет хрупок и недолговечен,

Как жаркое пламя волшебного летнего дня.

Я знала, что это закончится серой тоской.

Да, даже печаль я задолго себе предсказала.

Тебя не терзала — сама же себя наказала.

Исчезла. Ушла. Обрела долгожданный покой.

Кассандра-провидица властвует сердцем моим.

Не знаю, каких еще слез я себе напророчу.

Но ты был мне подлинно дорог — беспечен, порочен,

Испорчен, утрачен — но истинно мною любим.

Пустынно в хранилище страхов и снов моих. Там

Душа моя копит веками свои ощущенья.

Там есть одно — как боялась его возвращенья! —

Как будто бы осень идет за тобой по пятам…

@@@

Пусто. Ни противостоянья,

Ни истерик,ни кастаньет.

Послевкусие расставанья.

Состояние

Расстоянья —

Было, билось — и больше нет.

Скучно. Мрачно. Без приключений.

Ни печали, ни палачей.

Случай. Встреча морских течений.

Помолчали — и стал ничей.

Жаль. Безжизненно, безнадежно.

Сжато, сожрано рыжей ржой.

Жутко женско и односложно:

Был так нужен,

А стал

Чужой.

@@@

Слушать, не поднимая взгляда.

В голове — грозный вой сирен.

Зарекалась же — все. Не надо.

Пусть все будет без перемен.

Ждать. Смеяться. Слегка лукавить.

(Что я, черт подери, творю?..)

И не верить себе — не я ведь! —

Вторя юному сентябрю,

Небо ткать из дырявых рубищ,

Гулким ливнем гремя в трубе…

Бог, за что ты меня так любишь? —

Я совсем не молюсь тебе!

Грезить, гладя витые кудри,

Имя кукольное шепча…

Созерцая, как в сером утре

Око солнечного луча

Век небесных пронзает просинь…

На запястьях же — в унисон —

Бой часов отмеряет осень,

Что похожа на давний сон…

@@@

Строки стынут кроподтеками

На губах, что огнем иссушены.

Люди, пряча глаза за стеклами,

Напряженно меня не слушают.

Злое, честное безразличие —

На черта им мои истерики?..

Им машину бы поприличнее

Без метафор и эзотерики,

Им, влюбленным в пельмени с кетчупом,

Что мои словеса воздушные?

Мне понятно ведь это вечное

Ироничное равнодушие!

Они дышат дымком и сплетнями,

В их бутылочках пиво пенится,

Что им я, семнадцатилетняя

Многоумная проповедница?..

Они смотрят, слегка злорадствуя,

По-отцовски кривясь ухмылками:

«Подрасти сперва, моя страстная,

Чай, и мы были шибко пылкими!»

Я ломаю им представления —

Их дочурки дебильнолицые

Не над новым дрожат Пелевиным,

А флиртуют с ночной милицией.

Я же бьюсь, чтобы стали лучшими

Краски образов, чтоб — не блеклыми,

Но…Ты тоже меня не слушаешь,

Флегматично бликуя стеклами…

@@@

Взгляд — прочь. Голоса за сценой.

Свет льет из открытой двери.

Я лгу тебе, драгоценный.

Пора перестать мне верить.

Все стихнет, когда ты выйдешь,

Все смолкнет — как бы случайно,-

Ведь алый закат всевидящ,

И он мою вызнал тайну;

***

Он дерзок. Он торжествует.

Он пурпуром догорает.

Пусть Бога не существует, —

Но Он меня покарает.

Сожжет — вероломной страстью,

Погубит в ее неволе…

Я лгу тебе, мое счастье,

Пытаясь спасти от боли,

От горечи… Тяжесть пауз.

— Эй, ветер! Куда несешься?…

Я лгу тебе, милый Фауст,

Но ты уже

не спасешься…

@@@

Я — так хищно, так самозвански…

Боги сеют дожди как просо

В зонт, похожий на знак вопроса,

Оброненного по-испански:

¿Que? — И в школьницыны тетради —

Мысли, сбитые, как прицелы…

— Влюблена в него? — Нет. Но целый

Космос спит у него во взгляде.

Я — молящая у Морфея

Горсть забвения — до рассвета…

— Он не любит тебя. — И это

Только к лучшему, моя фея.

Души холодом зашивая,

Город бледен и мутно-бежев. —

Счастье. — Слушай, но ведь тебе же

Больно! — Этим и выживаю.

@@@

Губы плавя в такой ухмылке,

Что на зависть и королю,

Он наколет на кончик вилки

Мое трепетное «люблю».

И с лукавством в медовом взоре

Вкус божественным наречет.

И графу о моем позоре

Ему тоже запишут в счет.

@@@

Они все равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы — ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя.

Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними — убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова.

Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони — и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах — если тебя удостоили поцелуем.

Если не удостоили — унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего.

Они все равно уйдут.

А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову — чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь — а от имени все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: “Надо ему показать.”

Они уйдут.

А если не захотят уйти сами — ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное — это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется.

А чего ты хотела. Ты все знала заранее.

Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку.

Они же все равно уйдут, и единственным, что будет напоминать о мужчинах в твоей жизни, останется любимая мужская рубаха, длинная, до середины бедра — можно ходить по дому без шортов, в одних носках.

И на том спасибо.

Да, да, это можно даже не повторять себе перед зеркалом, все реплики заучены наизусть еще пару лет назад — без них лучше, спокойнее, тише, яснее думается, работается, спится и пишется. Без них непринужденно сдаются сессии на отлично, быстро читаются хорошие книги и экономно тратятся деньги — не для кого строить планы, рвать нервы и выщипывать брови.

И потом — они все равно уйдут.

Ты даже не сможешь на них за это разозлиться.

Ты же всех их, ушедших, по-прежнему целуешь в щечку при встрече и очень радуешься, если узнаешь их в случайных прохожих — и непринужденно так: здравствуй, солнце, как ты. И черта с два им хоть на сотую долю ведомо, сколько тебе стоила эта непринужденность.

Но ты им правда рада. Ибо они ушли — но ты-то осталась, и они остались в тебе.

И такой большой, кажется, сложный механизм жизни — вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот моя работа — ее все больше, я расту, совершенствуюсь, умею то, чему еще месяц назад училась с нуля, участвую в больших и настоящих проектах, пишу все сочнее и отточеннее; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово; вот… Кажется, такая громадина, такая суперсистема — отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно, словно белесая похлебка из “Матрицы”? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал?

И когда кто-то из них появляется — да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я… когда мы…

Деточка, послушай, они же все равно уйдут.

И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь?

Будда учил: не привязывайся.

“Вали в монастырь, бэйба” — хихикает твой собственный бог, чеканя ковбойские шаги у тебя в душе. И ты жалеешь, что не можешь запустить в него тапком, не раскроив себе грудной клетки.

Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли — но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться.

Источник: http://4ernovik.ru/classic-poems/vera-polozkova/vera-polozkova-chast-1/

Ирина Минералова – Анализ художественного произведения. Стиль и внутренняя форма

Стихотворение написано в 1919 г., как следует из своеобразной датировки в эпиграфе, или “посвящении” к стихотворению.

Патриотический и гражданский ресурс произведения самоочевиден, при этом для современников поэта еще более очевидно, что в трагические времена гражданское чувство художника ищет ответ на вечные для всякого русского вопросы: что есть Родина? Кому даем ответ на риторические по сути своей вопросы? “Клеветникам России”, как A.

C. Пушкин, своей ли собственной больной совести или Божьей Матери, хранящей Россию от пожарищ? Почему призываем на помощь образы, в каждодневности нами не потревоженные? “Неопалимая Купина” – не только икона, в которой запечатлен образ Заступницы от бед, в ней отражены всеобщие пожарища: революция, интервенция, Гражданская война – пожар в его прямом и символическом значении. И яснее и глубже, и драматичнее нельзя, кажется, было объединить в образе Родины разрушительное и созидательное, губительное и спасительное.

В небольшом по объему стихотворении, по существу, сжато пространство романа-эпопеи. В стихотворении, содержащем в себе приметы фольклорного плача, реализуется замысел исторического романа.

Как часто бывает, в широком историческом, эпическом полотне М.

Волошин дает эпиграф-посвящение, и он, несомненно, важен с нескольких точек зрения: во-первых, он “датирует” стихотворение, во-вторых, он “констатирует” конкретную историческую ситуацию, в-третьих, акцентирует “победу” над иноземцами, и, наконец, создает “исторический пейзаж” – Одесса…

Риторические вопросы, открывающие произведение со столь многомерным названием, отсылают нас к первосмыслам, к сущностному в имени Отечества, причем вопросы эти не только о сиюминутном, в данный момент актуальном и даже злободневном: обратим внимание на эпиграф и дату написания произведения.

В них последовательно развернута система координат, в которой временное и пространственное постижение России, кажется, взаимообусловлены.

Россия мыслится как образ становления, в котором важны обе антиномичные и взаимоотраженные характеристики (бытия – небытия – инобытия, яви и нави, временного, временного, вневременного, безвременного, – ахронного, объемлющего миг и вечность, именно в становлении постигаемые “точка (сжатия) – и шар (разворачивания)” (А.Ф. Лосев)[77].

В сильную позицию первого слова в произведении не случайно вынесено вопросительное местоимение “кто”, указывающее на одушевленность той, к кому обращены мучительные для лирического героя вопросы. Гротеск и метафора не просто соположены, но взаимообусловлены в произведении, где огонь как уничтожающая, губящая и очищающая стихия формирует образ иконы, отраженной в земных нестроениях и духовных борениях народных.

Название и финальная строка образуют не просто композиционное кольцо, обрамляют не историческое, но именно сакрально-иконографическое пространство произведения, с особой “цветовой палитрой”: “красные флаги”, “стонет в равнинах метель” (синестетически белое пространство), “разымчивый хмель” (наделяется помимо прочего, цветовым значением “зеленый”), “водоверть” (указывает и на синий цвет). То есть здесь все цвета, наличествующие в иконографическом пространстве “Неопалимой Купины”. Не менее важны и свето-цветовые параметры стихотворения, формирующиеся благодаря таким образам, как “молния”, “пожарища”… “Геометрические” ассоциации заданы графическими характеристиками образов: “квадратные спины и плечи…”, “флаги”, “Святой Серафим”, предстающий в пространстве иконы…

Более того, в самом звучании стихотворения слышен треск и шипение, свист и грохот огня.

Исторический “сюжет” “победоносных” для русского духа событий помножен на утверждение победы духа и тогда, когда плоть немощна и людской подмоги ждать неоткуда, из “бездны бунта” восстает “гармония духа” – чуда спасения всех и каждого – соборное осмысление себя и в судьбе Отечества, и в его спасении, и в спасении каждого и всех единственно Верой и Жертвой.

Стихотворение входит в цикл “Кармен” (1914), будучи десятым, последним, итоговым его произведением. Именно к этому стихотворению относится фраза поэта в Записных книжках: “Важные стихи”[78].

Весь стихотворный цикл вдохновлен влюбленностью A.A. Блока в Л.А.

Дельмас, в роль Кармен, которую она играла в петербургском Театре драмы; циклу предпослано посвящение: Л.А.Д. Есть соблазн прочитать и цикл, и последнее его стихотворение как своеобразный стихотворный роман или поэтическую иллюстрацию его.

Впрочем, довольно часто они и истолковываются исключительно в рамках любовного сюжета или как комментарий к взаимоотношениям оперной артистки и поэта. Несомненно, этот смысловой пласт есть, но им не исчерпывается содержание произведения.

Вынуждает переосмыслить стихотворение с иных позиций финальная строка: “Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен”.

Стихотворение несет на себе печать двойственности: с одной стороны, вписывается в ряд произведений, посвященных проблеме творчества, облика поэта, его роли (ср.

со стихотворением “Художник”, например), а с другой – выявляет общее в судьбе творческой личности независимо от того, чему она (эта личность) служит. Ведь актриса, художник, поэт преобразуют обычное, временное в вечное.

Характерна в этом отношении мысль, высказанная A.A. Блоком в письме к Л. Дельмас: “…все это понятно художникам разных цехов” (VIII, 433).

Кажется, что стихотворное послание начинается парадоксально: “Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь”.

“Нет” – явное продолжение какого-то диалога, ответ кому-то или собственному внутреннему голосу, а вся строка – констатация несостоявшегося романа. Этим предложением могло бы заканчиваться стихотворение.

Невозможность никому принадлежать – синоним тайны, которую несет героиня, а тайна и есть источник притяжения.

С самого начала в стихотворении совмещаются два символических сюжета: в первом, лирическом, он – лирический герой, влюбленный в нее безнадежно, во втором, мифопоэтическом, жизненная коллизия вызывает в памяти любовную драму, воплощенную Ж.

Бизе средствами другого, синтетического искусства, где художественная идея выражена соединением слова, музыки, танца, пластики, костюма… Лирический герой – прежде всего влюбленный: “Вот почему я твой поклонник и поэт”. “Поклонник” – явная характеристика лица в реальной, обычной жизни. Между прочим, в письме к Л.А.

Дельмас 11 марта 1914 г. А. Блок подписывается: “Ваш поклонник” (VIII, 435). “Ваш”, а не “твой”: дистанция, естественная во взаимоотношениях личных, снята в стихотворении, ибо там все иначе, чем в жизни, там она – alter ego поэта. Для героини, встреченной поэтом, подлинное существование не исчерпывается “здесь”.

Романтическое, символистское двоемирие определено и для нее, как для других героев блоковской лирики:

Источник: https://profilib.org/chtenie/103066/irina-mineralova-analiz-khudozhestvennogo-proizvedeniya-stil-i-vnutrennyaya-forma-27.php

Андрей Вознесенский. Стихи о любви

Главная » Файлы » Вознесенский

Андрей Вознесенский. Стихи о любви

27.02.2015, 21:10

Почему два великих поэта, проповедники вечной любви, не мигают, как два пистолета? Рифмы дружат, а люди – увы… Почему два великих народа холодеют на грани войны, под непрочным шатром кислорода? Люди дружат, а страны – увы… Две страны, две ладони тяжёлые, предназначенные любви, охватившие в ужасе голову чёрт-те что натворившей Земли!1977Ни славы, и ни короны, ни тяжкой короны земной – пошли мне, Господь, второго, что был бы все рядом со мной. прошу не любви ворованной, не милости на денек – пошли мне, Господь, второго, чтоб не был так одинок. Чтоб было с кем пасоваться, аукаться через степь, для сердца, не для оваций, на два голоса спеть. Чтоб кто-нибудь меня понял, не часто, но хоть разок, и с раненых губ моих поднял царапнутый пулей рожок. И пусть мой напарник певчий, забыв, что мы сила вдвоем, меня, побледнев от соперничества, прирежет за общим столом. Прости ему – он до гроба одиночеством окружен. Пошли ему , Бог, второго – такого, как я и как он…Ты поставила лучшие годыТы поставила лучшие годы, я — талант. Нас с тобой секунданты угодливо Развели. Ты — лихой дуэлянт! Получив твою меткую ярость, пошатнусь и скажу, как актер, что я с бабами не стреляюсь, из-за бабы — другой разговор. Из-за той, что вбегала в июле, что возлюбленной называл, что сейчас соловьиною пулей убиваешь во мне наповал!1972Не исчезай во мне ты навекНе исчезай во мне ты навек, Не исчезай на какие-то полчаса. Вернешься ты вновь через тысячу, тысячу лет, Но все горит твоя свеча… Не исчезай из жизни моей, Не исчезай сгоряча или невзначай. Исчезнут все, только ты не из их числа, Будь из всех исключением – не исчезай! В нас вовек не исчезнет наш звездный час: Самолет, где летим мы с тобой вдвоем. Мы летим Мы летим И мы летим, Пристегнувшись одним ремнем, Вне времен… Дремлешь ты на плече моем, И как огонь чуть просвечивает Твоя ладонь, Твоя ладонь… Не исчезай из жизни моей, Не исчезай невзначай или сгоряча. Есть тысяча ламп у каждой из тысячи свеч, Но мне нужна твоя свеча! Не исчезай – в нас чистота, Не исчезай, даже если подступит край, Ведь все равно, даже если исчезну сам, Я исчезнуть тебе не дам! Не исчезай…Лобная балладаИх величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм. “Их любовница — контрразведчица англо-шведско-немецко-греческая…” Казнь! Царь страшон: точно кляча, тощий, почерневший, как антрацит. По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл. И когда голова с топорика подкатилась к носкам ботфорт, он берет ее над топою, точно репу с красной ботвой! Пальцы в щеки впились, как клещи, переносицею хрустя, кровь из горла на брюки хлещет. Он целует ее в уста. Только Красная площадь ахнет, тихим стоном оглушена: “А-а-анхен!..” Отвечает ему она: Царь застыл — смурной, малохольный, царь взглянул с такой меланхолией, что присел заграничный гость, будто вбитый по шляпку гвоздь.1961СагаТы меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь. Заслонивши тебя от простуды, я подумаю: «Боже всевышний! Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». Эту воду в мурашках запруды, это Адмиралтейство и Биржу я уже никогда не забуду и уже никогда не увижу. Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни. Возвращаться – плохая примета. Я тебя никогда не увижу. Даже если на землю вернёмся мы вторично, согласно Гафизу, мы, конечно, с тобой разминёмся. Я тебя никогда не увижу. И окажется так минимальным наше непониманье с тобою перед будущим непониманьем двух живых с пустотой неживою. И качнётся бессмысленной высью пара фраз, залетевших отсюда: «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу».1977Ты меня не оставляй“Ты меня не оставляй,” – Всюду слышу голос твой. Слышу эхо над рекой: “Ты меня не оставляй!” Ты всегда во мне, мой край. Детства старенький трамвай, Ты меня не оставляй, Душу мне не растравляй. Край пронзительно любимый, Ты всегда меня поймешь, Гениальная равнина В белых клавишах берез… Ни расчету, ни уму Не постичь тебя, мой край. Душу не понять твою, Как ее не вычисляй! Жизнь моя порой трудна. Ты не оставляй меня. Было всякое. Пускай! Только ты не оставляй. Край пронзительно любимый, Ты всегда меня поймешь, Гениальная равнина В белых клавишах берез… Все красивые слова Без тебя равны нулю. Не оставлю я тебя. Жизнь, я так тебя люблю! Я живу не по уму, А как сердце мне велит. Для тебя я не умру – Стану горсточкой земли. Край пронзительно любимый, Ты всегда меня поймешь, Гениальная равнина В белых клавишах берез…На озереПрибегала в мой быт холостой, задувала свечу, как служанка. Было бешено хорошо и задуматься было ужасно! Я проснусь и промолвлю: “Да здррра- вствует бодрая температура!” И на высохших после дождя громких джинсах — налет перламутра. Спрыгну в сад и окно притворю, чтобы бритва тебе не жужжала. Шнур протянется в спальню твою. Дело близилось к сентябрю. И задуматься было ужасно, что свобода пуста, как труба, что любовь — это самодержавье. Моя шумная жизнь без тебя не имеет уже содержанья. Ощущение это прошло, прошуршавши по саду ужами… Несказаемо хорошо! А задуматься — было ужасно.1960Романс (запомни єтот миг…)Запомни этот миг. И молодой шиповник. И на Твоем плече прививку от него. Я – вечный Твой поэт и вечный Твой любовник. И – больше ничего. Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить, а через тыщу лет и более того, Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник… И – больше ничего.

Категория: Вознесенский | Добавил: Поля

Источник: http://stihi-poetov.3dn.ru/load/voznesenskij/andrej_voznesenskij_stikhi_o_ljubvi/62-1-0-141

Александр Блок – стихотворение

Начиная новую рубрику на сайте «Древо поэзии», хочется пожелать всем настоящим читателям радостного прочтения, творческого волнения при  открытии новой информации. Поэзия, на мой взгляд, – это лучшее, что остаётся на века и может наполнять красотой.

Поэзию не нужно замораживать, она всегда живее всех памятников материальных ценностей: ведь если её начать  читать, то она сразу зазвучит! А если её пропеть в песне, то вообще круто получается, друзья.

Новая рубрика – «Поэтический Вкус».  Если вы любите кушать, то, конечно же, поймёте меня.

Макароны с сыром особенно вкусны, когда замешать в них говяжию тушёнку. Всё сие полагается запить компотом и закусить зарубежным батончиком. Вот так и с поэзией. Она в каком-то смысле имеет свой вкус.

Но только тут речь идёт не об удовлетворении телесных нужд, а о вкусе духовном, когда душа наизнанку просит вкусить красоты, правды, истины и радости.  Ну, удачи всем, бодро так с головой – ныряем в поэзию!

Представляю вам стихотворение Александра Блока.

ПОЭТЫЗа городом вырос пустынный кварталНа почве болотной и зыбкой.Там жили поэты,- и каждый встречалДругого надменной улыбкой.Напрасно и день светозарный вставалНад этим печальным болотом;Его обитатель свой день посвящалВину и усердным работам.Когда напивались, то в дружбе клялись,Болтали цинично и прямо.Под утро их рвало. Потом, запершись,Работали тупо и рьяно.Потом вылезали из будок, как псы,Смотрели, как море горело.И золотом каждой прохожей косыПленялись со знанием дела.Разнежась, мечтали о веке златом,Ругали издателей дружно.И плакали горько над малым цветком,Над маленькой тучкой жемчужной…Так жили поэты. Читатель и друг!Ты думаешь, может быть,- хужеТвоих ежедневных бессильных потуг,Твоей обывательской лужи?Нет, милый читатель, мой критик слепой!По крайности, есть у поэтаИ косы, и тучки, и век золотой,Тебе ж недоступно все это!..Ты будешь доволен собой и женой,Своей конституцией куцой,А вот у поэта – всемирный запой,И мало ему конституций!Пускай я умру под забором, как пес,Пусть жизнь меня в землю втоптала,-Я верю: то бог меня снегом занес,То вьюга меня целовала!
Начнём сначала. За городом вырос пустынный квартал. То есть за городом, где живёт основное население, образовался некий квартал-поселение практически на болотах, в курмышах, как живут бомжи, с жильцами – поэтами. Блок не даёт возможность больше узнать о таинственном квартале, о его происхождении. Но нам это не сильно важно. Главное – мы поняли, там поэтическая тусовка.

Хорошо. Поэты тусили, все такие творческие, надменно друг другу улыбались, потому что каждый ведь, собака, – гордый, думает что он самый гений. Если вы когда-нибудь бывали в такой среде, то понимаете меня. Дальше Блок говорит, что место-то настолько было гнилое, что и день напрасно вставал над ним: поэты постоянно предавались пьянству и писали стихи.

И как это бывает средь творческих людей, особенно литераторов, то, напившись, чувствовали  друг в друге собрата по перу, здесь сразу начинаются обещания на поддержку, клятвы в дружбе, и всякие слюни. Потом наступал апофеоз алкоголя в головах и больных желудках: творческих людей рвало не по-детски.

Пройдя муки, отлежавшись, отоспавшись, поэт, чувствуя приближение смерти из-за отравления организма, начинает рьяно работать: он пишет и пишет, пишет и пишет…

Написавши много всякого гениального, поэты уставали от вечности, вылезали из своих будок, или где они там жили на болотах, – и глядели на солнце, на проходящих девок, и сердце их трепетало.

Потом они, наконец, приходили в более или менее нормальное состояние: они сидели где-нибудь на верандах, пили кофий, курили, разговорили о литературе, о гадах-издателях, не хотящих их издавать, о безденежье и тщете всего сущего. Потом поэты впадали в тоску, жалея себя, начинали жалеть всё вокруг: бомжа малого, цветочек под забором, тучку в небе… И, конечно, после этого снова напивались.

Таков был их быт. Дальше Блок оставляет болезных, и обращается к тем, кто живёт в городе, к нормальным людям:

Так жили поэты.

Читатель и друг!Ты думаешь, может быть,- хужеТвоих ежедневных бессильных потуг,Твоей обывательской лужи?
То есть, кто не понял: друг, ты думаешь эти придурковатые поэты живут хуже тебя, твоих ежедневных дурацких бессмысленных движений ни о чём в обывательском обществе, когда ничего не происходит нового, тупость, повторы…Нет, милый читатель, мой критик слепой!По крайности, есть у поэтаИ косы, и тучки, и век золотой,Тебе ж недоступно все это!..
И дальше: у поэтов даже есть преимущество: помимо скотства есть переживания, волнения, упоение, жизнь во всей её красе, боль, страдания, любовь… А обыватель с «рамочным» счастьем, где есть все атрибуты нормы: дом, жена, воскресный пирог, стабильная зарплата, электрическая плита, любовница, дача с вишнями, дети – мальчик и девочка, выходные после работы… можно два дня перечислять и даже три… обыватель ничего этого не имеет и главное не хочет иметь.

На мой взгляд, дальше в стихотворении идёт самый сильный куплет, кульминация стиха:

Ты будешь доволен собой и женой,Своей конституцией куцой,А вот у поэта – всемирный запой,И мало ему конституций!

Обыватель доволен своим бытом, квартиркой, норкой, своим мёртвым счастьем, у счастья хилая, куцая конституция, это практически скелет. А у поэта жизнь между жизнью и смертью – он всемирно пьёт – он не определятся, не умещается в одной и даже в нескольких конституциях, законодательствах, писанных и не писанных законах людей-обывателей-маргиналов.

И в заключении стихотворения А.Блок говорит уже о себе:

Пускай я умру под забором, как пес,Пусть жизнь меня в землю втоптала,-Я верю: то бог меня снегом занес,То вьюга меня целовала!
Я думаю – ничего разжёвывать не надо,  и так всё понятно. Вот такой филологический анализ текста

Источник: http://poetree.ru/blog/aleksandr_blok_poehty/2011-05-04-2380