Анализ стихотворения «Посох мой цветущий» (С. Городецкий)

Поэзия акмеистов представлена не только лирикой Ахматовой и Гумилева, но и прекрасными стихотворениями Сергея Городецкого, который стал одним из основателей «Цеха поэтов».

История создания

Данное стихотворение вошло в одноименный сборник 1914 года, где поэт рассуждал о жизни и творчестве. К тому времени он покинул кружок символистов и стал полноправным членом объединения акмеистов, однако на его творчестве еще оставался отпечаток символизма, и данное произведение – тому подтверждение, ведь в его основе находится образ-символ.

Произведение отражает жизнеутверждающую идею всего сборника: автор полон сил и амбиций развивать свой дар и двигаться дальше.

Жанр, направление, размер

Размер – хорей, жанр – лирическое стихотворение.

Течение, в рамках которого позиционировал себя поэт в этот период времени, называется акмеизм.

Его основоположники стремились упростить поэзию и использовать одно-единственное значение слова, возвращаясь к материально-предметному миру из тех мистических далей, в которые унеслись символисты.

Но в данном произведении очевидна ностальгия автора по образу-символу, и он обращается к мифологическому значению посоха, а не просто восхваляет палку для опоры в передвижении. Поэтому уместно сказать, что данное стихотворение больше напоминает лирику символиста, чем акмеиста.

Образы и символы

Посох олицетворяет власть, достоинство, магическую силу, путешествия, паломничество. Символ Солнца и мировой оси. Посох — атрибут всех Добрых Пастырей.

Говоря об этом символе, поэт воздает хвалу своему поэтическому таланту, который дает ему силы идти вперед. В печальные дни он помогает автору взять себя в руки, ведь талант всегда верен своему носителю. Также автор говорит о привычке посоха к труду, что опять-таки означает параллель с творчеством.

Для поэзии Городецкого характерно обращение к фольклору, поэтому поэта он наделяет магическими атрибутами, как древнего жреца языческого культа, который говорит на одном языке с природой. Именно поэтому автор нарекает свой посох «цветущим», подчеркивая свою связь с окружающим миром.

Темы и настроение

Тема творчества – главная в стихотворении. Автор говорит о том, что творчество помогает ему жить, является его жизненной опорой.

Мотив дороги угадывается в строках. Герой направляется «на свет», и именно посох ведет его, значит, и вправду является магическим атрибутом.

Стихотворение дарит читателю праздничное и приподнятое настроение, которое исполнено жизненной силой созидателя.

Идея

Смысл стихотворения заключается в необходимости опоры, которая является ориентиром человека на жизненном пути. Она не дает упасть и свернуть, она утешает в ненастные дни.

Герой, по всей видимости, нашел ее в творчестве и единении с природой, но в тексте посох намеренно обезличен, и читатель не знает, что скрывается под ним.

Значит, каждый из нас должен найти для себя свой цветущий посох.

Автор также определил качества такого универсального ориентира – это должен быть верный и привыкший к труду посох, только тогда на него можно будет полностью опереться.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Анализ произведений
Анализ стихотворения «Посох мой цветущий» (С. Городецкий)

Читать

Сергей Митрофанович Городецкий
Избранные произведения в двух томах
Том первый

Сергей Городецкий[1]

Вскоре после выхода в свет первой книги стихов Городецкого «Ярь» Блок опубликовал в журнале «Золотое руно» статью «О лирике», в которой поставил молодого, далеко еще не оперившегося поэта в один ряд с самыми крупными мастерами современной русской поэзии. «Прошло немногим больше года с той поры, — писал он, — как на литературное поприще вступил Сергей Городецкий.

Но уже звезда его поэзии, как Сириус, яркая и влажная, поднялась высоко. Эта звезда первой величины готова закончить свое первое кругосветное плавание». И далее: «Мы верим в то, что эта звезда-корабль отбросит груз и, строго храня свои чудесные сокровища, заключит первый круг, уже почти очерченный ею, и, поднявшись снова, пройдет путь еще круче и еще чудеснее»[2].

Блок прозорливо разглядел в молодом Городецком и сильное дарование и то, что оно в самой ранней своей фазе было отягощено неким «грузом», от которого поэту предстояло возможно скорее освободить свой волшебный корабль.

В начале нашего века литературная критика, поспешно вершившая свои приговоры, каждодневно открывала новые светила. Но судьба подавляющего большинства модных в то время поэтов была быстротечной. Сверкнув одним-другим десятком стихотворений, они быстро затем иссякали и угасали, чтобы кануть в Лету.

По-иному сложилась судьба Городецкого.

После «Яри» он выпустил немалое количество книг, со страниц которых вставала самобытная индивидуальность художника, сумевшего пронести сквозь строй десятилетий живое, творческое восприятие действительности.

И, пристально вглядываясь сейчас в строки, столь разные по своему содержанию и форме, мы ощущаем в них не только личность поэта, но и приметы времени, атмосферу больших исторических событий, современником которых был Сергей Городецкий.

В своем художественном развитии Городецкий знавал взлеты и падения. И сколь бы ни были серьезны неудачи, постигавшие поэта в различные периоды его многотрудной творческой биографии, важно, однако, отметить, озирая весь его поэтический путь, что в моменты наиболее крутых исторических поворотов он шел вместе с народом и ему посвящал свой труд и свой талант.

Сергей Митрофанович Городецкий родился в январе 1884 года в Петербурге. Он происходил из семьи, отличавшейся прочными культурными традициями. Его мать, урожденная Анучина, в ранней юности была знакома с И.

С. Тургеневым, а позднее увлекалась идеями шестидесятников. Отец поэта всю жизнь провел на службе в земском отделе министерства внутренних дел, он был писателем-этнографом, а также художником-любителем.

Ребенком Городецкий встречал в кабинете отца видных художников и писателей, а от Н. С. Лескова получил «Левшу» с дарственной авторской надписью. В будущем поэте рано пробудился интерес к литературе.

Отец Сергея Городецкого, самозабвенно любивший искусство, был первым человеком, внушившим ему горячую любовь к поэзии, к Пушкину, Кольцову, Никитину, и вместе с тем критическое отношение к поэтам-эпигонам — С. Г.

Фругу, К. Н. Льдову.

Когда Городецкому едва минуло девять лет, в семью вошла печаль и нужда: умер отец, и мать осталась с пятью детьми на небольшой пенсии. Потекли годы гимназического ученья, а с шестого класса началась трудовая жизнь — пришлось заняться частными уроками.

В 1902 году мы уже видим Сергея Городецкого студентом историко-филологического факультета Петербургского университета. С энтузиазмом изучал он историю искусства и русской литературы, славянские языки. С помощью старшего брата — Б. М.

Городецкого, впоследствии известного библиографа, знатока истории Северного Кавказа — юноша был введен в общество библиографов и специалистов-филологов. Казалось, ему было уготовлено поприще ученого-филолога. Но все сложилось по-иному.

В 1903 году в жизни Городецкого произошло важное событие, окончательно решившее его судьбу. В университетской аудитории, на лекциях по сербскому языку, он познакомился со студентом Александром Блоком. Как только выяснилось, что оба студента — поэты, знакомство переросло в дружбу.

В автобиографической исповеди Городецкий рассказывает о своих ранних духовных скитаниях. На заре своей юности он испытал сильную потребность в философско-мировоззренческом самоутверждении. Еще в университетские годы он попеременно пережил увлечение славяноведением, античностью, историей отечественного искусства и литературы.

Соответствующие кафедры предлагали ему остаться при университете и соблазняли перспективой ученой карьеры. Но Городецкий не внял «соблазнам» и, не сдав государственных экзаменов, внезапно расстался со своей альма-матер.

Примечательно данное им объяснение: это случилось потому, что ни одна из кафедр не давала ему «путевки в жизнь на основе твердого мировоззрения»[3].

Нужда в таком мировоззрении бросала молодого Городецкого навстречу различным, порой весьма сомнительным философским теориям, в которых он тщетно искал ответы на тревожные вопросы, все сильнее будоражившие его душу. Он пережил увлечение Ницше, искал свет истины в новомодных тогда «Энергетике» Освальда и «Творческой эволюции» Бергсона. Одни увлечения сменялись другими, но никакое из них не давало серьезного удовлетворения.

Вдумчивый, предрасположенный к конкретной и вместе с тем обобщенной мысли, Городецкий стремится уяснить те процессы, которые происходят в современном общественном сознании и литературе.

В его высказываниях порой сквозит симпатия к декадентству и желание оградить его от критики. 12 декабря 1904 года он сообщает Блоку: «Я прочитал на днях свой реферат в одном домашнем кружке с явно выраженным позитивным направлением.

Между упреками в неопределенности таких терминов, как «сущность», «просветление», вас — в индивидуализме (говорили, что поэт должен жечь сердца людей, а не заниматься личными ощущениями), называли поэзию декадентов бегством от действительности.

Я восставал, но различия во взглядах оказались принципиальными, поэтому каждый остался при своем. Надеюсь завтра встретить среду более восприимчивую»[4].

Блоку Городецкий поверял свои самые сокровенные раздумья о разнообразных явлениях жизни и искусства. До нас дошло более восьмидесяти его писем к Блоку. Ответные, к сожалению, почти не сохранились. Но и письма одной стороны воссоздают атмосферу духовной близости и доверия, которая царила в отношениях обоих поэтов.

Блок был старше четырьмя годами и вообще казался Городецкому одареннее и проницательнее его самого, он служил для него абсолютным мерилом нравственной и эстетической чуткости. Тон писем Городецкого доверителен и необычайно восторжен.

«Я вне всякой литературы связан с тобой отроческими впечатлениями бытия, — писал он Блоку 20 октября 1910 года, — и в минуты ясности и в минуты грусти одинаково тянусь к тебе и тяну тебя к себе. Это выше и крепче многого-многого»[5].

Во взглядах Городецкого на искусство угадываются обрывки подхваченных и наспех усвоенных идей. Из разных систем извлекает он аргументы для обоснования своих взглядов. С одной стороны, Городецкий убежден в том, что только реальная жизнь может служить источником истинного искусства и лишь правда достойна его.

С другой же, для него характерна апология «мифа», способного якобы воплотить некую высшую для художественного творчества «правду-ложь». Вот несколько строк из его письма к Блоку (28 июня 1906 года): «Миф — это наибольшая ложь. А большая ложь — это существенный признак той большой, здоровой поэзии, которой так теперь хочется. Лги по правде, — вот формула, т. е.

так, чтобы тебе поверили. Выдумывай, сочиняй, и это будет самая нужная поэзия»[6]. В представлении Городецкого, на руинах «только что законченного периода» рождается искусство, которое сохраняет свою преемственную связь с прошлым и обладает тем преимуществом над этим прошлым, которое дает творчеству «наибольшая общедоступность».

Насаждавшийся символизмом культ утонченного, рафинированного искусства утрачивает в глазах Городецкого свое значение. С первых же своих самостоятельных шагов в поэзии он ищет путей к слову, наполненному ясным содержанием и способному возможно более конкретно передать мир человеческих чувств.

Поиски изобразительных возможностей мифа сочетаются в Городецком с интересом к изображению реальных, земных сторон жизни. Он допускает возможность значительных художественных достижений и в реалистических формах творчества. В цитированном выше письме к Блоку он замечает: «Может быть, для Вас действительно дорога к большому искусству лежит через «реализм»[7].

И далее он просит того же корреспондента подробнее разъяснить мысль о том, что «искусство должно изображать жизнь (поскольку Вы согласны с формулой: явление жизни — семя художественного произведения)»[8].

Читать Избранные произведения. Том 1 онлайн (полностью и бесплатно) страница 40

9. “Коли помер он, так спляши по нем…”

Коли помер он, так спляши по нем,На холму на том, на золе живой.Ой, взмахни, взмахниРукавом!Ой, сверкни, сверкниОком ввысь!Размахнись, пройдись,В пляс пустисьОгневой!Коль сожгли дотла, насади тут рай,На холму на том, на живой золе.Песни в том раюЗаиграй!Про любовь своюПовести!Алый цвет цвестиНапусти

По земле.

Цветущий посохвереница восьмистиший

“Посох мой цветущий…”

Посох мой цветущий,Друг печальных дней,Вдаль на свет ведущейВечных звезд верней!Ты омочен в росах,Ты привык к труду.Мой цветущий посох!

Я с тобой иду.

СЕБЕ

С какою тихою красою
Минуты детства протекли…
Но все прошло и скрылось в темну даль –
Свобода, радость, восхищенье.

“Как жизнь любимая проклята,…”

Как жизнь любимая проклята,Какое горькое виноМне в чаше кованого злата
Рукой прекрасною дано!
Но пью, не ведая соблазна:Ужели зверь небытияПротянет лапой безобразной
Мне ковш медового питья?

“Хлеб перемолот, жернова остыли…”

Хлеб перемолот, жернова остыли,И мельник тихо дремлет у дверей.И отруби ржаные в даль уплыли
Небесных огнедышащих морей.
Оплакавши истерзанные зернаИ всходы новые благословив,Учусь я жизни, кротко и упорно,
У матерей смиренномудрых – нив.
1912

“Люблю я женственную воду…”

Люблю я женственную воду,Огонь, как юноша, живой,Камней надменную породу
И землю с нежною травой.
Люблю разгул пространства мрачныйИ звездных вихрей торжество,Но воздух наш, земной, прозрачный,
Люблю я более всего.
1912

“Ночь, прощай! Я день свой встретил…”

Ночь, прощай! Я день свой встретил,Тьму родную разлюбил.Что узнал в ее ответе,

Ей в молчанье возвратил.

Пусть хранит, пускай колышетВолны злого ведовства.Воздух ясен. Дух мой дышит.

Просветляются слова.

“Невыразимых слов движенье…”

Невыразимых слов движеньеДыхание стесняет мне.Я жизни чувствую волненье
И в бледной мертвенно весне.
Налет неуловимой ночи,Двух зорь таинственная страстьМне двуединый плен пророчит,
А музыке и девам – власть.

“Мне стали сниться страны, земли…”

Мне стали сниться страны, земли,Дороги, дали и пути,Меня желание объемлет
В уединение уйти.
Услышать птиц, увидеть снова,Как зори утра хороши,И властью радостною слова
Творить чудесное в тиши.
1912

“В диком лесу на валун вековой…”

В диком лесу на валун вековойСел, отмахнув пелену снеговую.Полнится лес стокапельной молвой,
Из снегу дея весну огневую.
Падают пышные хлопья с ветвей,Лезет на свет молодой можжевельник.Всяких людских зачинатель затей,
В диком лесу я сижу, как бездельник.
1912

“Какие-то песни в душе отзвучали…”

Какие-то песни в душе отзвучали,И с чем-то проститься настала пора,Как будто окончилась в жизни игра,
И слышится шелест вечерней печали.

Она незнакома, закутана в облак,Но крылья ее – как у вешней зари.Я тихо ей молвил: “Иди, говори!

Прекрасен и странен твой вкрадчивый облик”.
1912

“Должно быть, жизнь переломилась…”

Должно быть, жизнь переломилась,И полпути уж пройдено,Ведь то, что было, с тем, что снилось,
Соединилося в одно.
Но словно отблеск предрассветныйНа вешних маковках ракит,Какой-то свет, едва заметный,
На жизни будущей лежит.

“Счастливый смех над лунною водою…”

Счастливый смех над лунною водою…Благословенны слитые уста!Прекрасны вы, неведомые двое,
Земная нерушима красота.
В мученьях духа, с песней одинокой,Я мимо прохожу и, слыша счастья смех,Молюсь земле, ее луне высокой,
Молюсь, как в детстве, – всем о счастье всех.

“Я быть жестоким не умею…”

Я быть жестоким не умею,Но с тем, кто ласков, смерть дружит.Вот жизнь моя меня кружит,
И вьюсь я, вьюсь, подобно змею.
И уж забыл я, что улыбкаИ что жестокость на земле,И не страшит меня ошибка,
Взлетая к свету, сгинуть в мгле.

“Вечерних рек надменное молчанье…”

Вечерних рек надменное молчаньеИ напряженный лик седой луныСулят мне скорое с земли изгнанье,
Мгновенности иной чужие сны.
Но с матерью несносно разлучатьсяВ тревожный час раздумья в полпути.Я буду вещей тьме сопротивляться,
Я буду дальше по земле идти.

“Знамена взвеяли, и в бой…”

Знамена взвеяли, и в бой,Сыны несчастий, мы помчались.Сражались мы, но с кем сражались –
С врагом людским или судьбой?
Одолеваем мы врага,Хоть будь он многоглавым змеем.Но пред судьбой своей немеем,
Как наши мертвые снега.

“В душную улицу липовым цветом…”

В душную улицу липовым цветомСладко повеяло. Нищий мой друг!Есть ведь деревья, цветущие где-то,

Девы и дети, покой и досуг.

Ты ль не измучен? Но трудную долюРазве не сам, как хозяин, ты взял?Молча великий творит свою волю,

Стонет лишь тот, кто ничтожен иль мал.
1912

“Торжественная пляска будней…”

Торжественная пляска будней,Пустынных дней позорный рядБезумных женщин безрассудней
Мне о прекрасном говорят.
И в каждом жесте, в каждой маскеУбитых пошлостью людейЧитаю призрачные сказки
О красоте грядущих дней.
1913

“Мне опять захотелось губить…”
Мне опять захотелось губить,Алый девичий цвет приминать,К хмелю новому впьянь приникать,
В тихом воздухе вихри испить,
Тишину к небесам на поляОтогнать от земли навсегда:Пусть мерцает любая звезда,
Но земля не звезда, а земляк

“Меланхолия зимнего дня…”

Меланхолия зимнего дня -Белоснежных пушинок слетанье -Овевает чудесно меня,
Как больного в бреду умиранье.
Ни забот, ни тоски, ни кручин.Только ласки звенящих снежинокИ чуть слышная мысль: ты один,
Ты окончил с собой поединок.
1912

НИМФЕ

О, как мучительно тобою счастлив я!

А. Пушкин

“В томленье вешнем уста с устами…”

В томленье вешнем уста с устами,И тело с телом, и с духом дух.И двуединый сливает слух
Клик колокольный под куполами,
Звон ледоломный под берегами,Плач возвращенья счастливых птиц…Нет, кто не двое, поникни ниц,
Моли праматерь, пои слезами!
1912

“Я прожил несколько тяжелых жизней…”

Я прожил несколько тяжелых жизней,На дыбе я, наверно, умирал,В костре на вражеской победной тризне,
Привязан к дереву, живой сгорал.
Но всех былых мучений нестерпимей,Поверь, я муку ощущаю ту,Когда с глазами детскими своими
Ты от меня уходишь в темноту.
1912

“Ты начернила брови милые…”

Ты начернила брови милыеИ губы ярко подвела,И в этой маске, темной силою
Вся опахнувшись, ожила.
И я влюблен любовью новою,Не благодарной и простой,А беспощадной и суровою,
В твой облик, страшный и чужой.

“Словно к небу, ночному, безвестному…”

Словно к небу, ночному, безвестному,На тебя поднимаю глаза.На земле ты не веришь чудесному,
Но в раю ты страшна, как слеза.

Непонятное разуму нравится,И в молитвах есть яд забытья.Я молюсь на тебя. Да исправится

Роковая молитва моя.

“Непостижима ты, и все непостижимо…”

Непостижима ты, и все непостижимо,Когда тобою, темной, проникаюсь я.И кажется тогда: все тайны бытия
Скрываются в одной тебе, моей любимой.

VIII. СТИХ И СМЫСЛ (СЕМАНТИКА 3-СТ. ХОРЕЯ)

ВСТУПЛЕНИЕ (№ 219—223)
ПУТЬ (№ 224—228)
ПРИРОДА (№ 229—240)
БЫТ (№ 241—250)
ТОСКА (№ 251—259)
ЛЮБОВЬ (№ 260—268)
СМЕРТЬ (№ 269—274)
БУНТ (№ 275—284)
ВОЗРОЖДЕНИЕ (№ 285—292)

Есть «детский вопрос», который когда-нибудь приходил в голову каждому: почему поэт, начиная стихотворение, берет для него именно такой-то размер, а не иной? Всякому знакомо чувство, что такая-то стихотворная форма «подходит» или «не подходит» к такому-то содержанию. Например, народный стих, которым написаны «Буковинские песни» С. Федорченко (№ 147), «подходит» им: вообразим эти же слова переписанными астрофическим 4-ст. ямбом романтических поэм (№ 183), и мы почувствуем, насколько обеднеет выразительность. А попробуем представить себе публицистические агитационные стихи в форме рондо или вилланели (№ 191—194) и всякий согласится, что это, скорее всего, будет выглядеть смешно или нелепо. Но почему?

Сперва хочется предположить, что между формой и темой (и настроением) есть какая-то органическая связь. Так, Ломоносов считал, что оды свойственнее писать ямбами, потому что восходящий ритм ямба (движение голоса от безударного слога к ударному) соответствует возвышенному содержанию од.

Но подумаем о том, что содержание стихов разнообразно до бесконечности – в каждом стихотворении новое! – а число стихотворных форм хоть и велико, но ограничено. Сонетов в русской поэзии написано многие тысячи, а в мировой – миллионы.

Неужели их продиктовали поэтам тысячи и миллионы одинаковых мыслей и чувств?

На самом деле связь между формой и темой действительно есть, но связь эта – не органическая, а историческая. Когда поэт приступает к стихам философским или к стихам песенно-лирическим, он знает, что стихи такого содержания писались и до него и слушатели будут воспринимать его новые стихи на фоне старых.

Чтобы облегчить или затруднить такое восприятие, он и выбирает свой размер. Например, он помнит, что в сонетах издавна выражаются мысли и чувства общечеловеческого значения и почти никогда – публицистически-злободневные.

Поэтому стихи публицистические он не будет писать в форме сонета (а если будет, то понимая, что это покажется дерзким и вызывающим), стихи философские – напишет, и с большой охотой.

Конечно, философские стихи писались не только в форме сонета, поэтому писатель всегда может делать выбор между несколько традиционными формами. Каждая тема, каждое настроение находили выражение в разных стихотворных размерах, и каждый стихотворный размер применялся в прошлом для разных тем.

Для разных, но не в равной мере: какие-то темы предпочитались, какие-то избегались.

Для некоторых форм это очевидно: стих «Буковинских песен» всегда будет вызывать ассоциации с русским и славянским фольклором, гексаметр – с античностью, александрийский стих – с французским и русским классицизмом.

Об исторических ассоциациях «шестистиший Ронсара» и «восьмистиший Гюго» (№ 162—165) мы уже говорили. Точно такие же, хотя и менее заметные семантические (смысловые) тяготения будут и у других размеров и строф – кроме разве что самых массово-употребительных, вроде четверостиший 4-ст. ямба.

Попробуем убедиться в этом на примере стиха не очень частого, но и не очень редкого – четверостиший 3-ст. хорея с окончаниями ЖМЖМ. В этом разделе собрано более 70 стихотворений, написанных этой разновидностью размера в 1890—1925 гг. Число их можно было бы и увеличить, но вряд ли намного; во всяком случае, смысловую картину это не изменило бы.

ВСТУПЛЕНИЕ
№ 219
Из ГётеНад грядой зубчатой
Тих покой небес.
Тишиной объятый
Дремлет темный лес
Птицы замолчали.

Спрятались в кусты…

– Скоро все печали,
Верь, забудешь ты.
Чролли, [1915]
№ 220

* * *Человек, яко трава…

Осень взоры клонит,
Вечер свеж и мглист.
Ветер гонит, гонит
Одинокий лист. Так и ты, забвенный
Лист в ночных полях,
Прокружишь, мгновенный,
И уйдешь во прах.
С. Кречетов, [1910]
№ 221
* * *В тишине глубокой
Все в деревне спят.
На небе высоко
Звездочки горят; Но одна упала
И исчезла вдруг.
Так тебя не стало,
Мой сердечный друг.
С. Дрожжин, 1907
№ 222
* * *Глушь родного леса,
Желтые листы.
Яркая завеса
Поздней красоты. Замерли далече
Поздние слова,
Отзвучали речи –
Память все жива.
А. Блок, 1901
№ 223
* * *Солнечные блики
Испещряют сад.
Розовой гвоздики
Вьется аромат. Шумные стрекозы
Пляшут над травой…

…О, родные грезы.

О, души покой.
Вл. Палей, 1915
Первое стихотворение нашей подборки – это переложение «Ночной песни странника» Гёте: той самой, в подражание которой Лермонтов в 1840 г. написал знаменитое восьмистишие:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

С этого лермонтовского стихотворения началась, можно сказать, история 3-ст. хорея в русской поэзии; более ранние образцы его, за редкими исключениями, забылись. Любопытно, что немецкий оригинал написан вовсе не 3-ст. хореем, а неравноиктным (вольным) дольником; 3-ст. хореем у Гёте звучит лишь первая строка – она и подсказала Лермонтову (а потом Чролли) выбор русского размера.

Содержание стихотворения Гёте и Лермонтова – 6 строк описания успокоенной природы и 2 строки – обещание успокаивающей смерти. Природа и смерть так и останутся в числе излюбленных тем этого размера.

Эти две темы присутствуют во всех пяти приводимых восьмистишиях. В «природе» у С. Кречетова нет «отдыха», у Вл. Палея нет «ночи», и все-таки у одного в концовке – «покой», а у другого – «прах».

Точно так же и композиция в трех из пяти стихотворений сохраняет лермонтовские пропорции – 6+2 строки (ср. также далее № 229).

ПУТЬ
№ 224
* * *Посох мой цветущий,
Друг печальных дней,
Вдаль на свет ведущий
Верных звезд верней!
Ты омочен в росах,
Ты привык к труду.
Мой цветущий посох!
Я с тобой иду.
С. Городецкий, [1912]
№ 225
* * *Заломивши лихо
Шапку набекрень,
Залился ты взором
В ясный Божий день.
И, тая под оком
Накипевший хмель,
Слышишь ты в далеком
Тихую свирель.
Мимоходом думу
Дерзкую родишь; Тут же так, что небу
Жарко, начудишь.
И на все ты смотришь
Мельком, хоть в упор:
Дальше бродит, ищет
Захмелевший взор.
И, внемля свирели
Внятной и прямой.
Беззаветно к цели
Ты идешь немой.
И. Коневской, 1897
№ 226
* * *Мерно вьет дорога
Одинокий путь.
Я в руках у Бога,
Сладко дышит грудь.
Гордо дремлют буки,
Чаща без границ.
Все согласны звуки
С голосами птиц. Манит тихим зовом
Зашумевший ключ.
Ветки свисли кровом
От пролетных туч.
Близкий, бесконечный,
Вольный лес вокруг,
И случайный встречный –
Как желанный друг.
В. Брюсов, 1899
№ 227
Ор. 66Полночью глубокой
Затуманен путь
В простоте далекой
Негде отдохнуть
Ветер ветер злобно
Рвет мой старый плащ
Песенкой загробной
Из-за лысых чащ
Под неверным взглядом
Лунной вышины
Быстрых туч отрядом
Рвы затенены Я старик бездомный
Всеми позабыт
Прошлых лет огромный
Груз на мне лежит
Я привык к тяготам
К затхлой темноте
К плещущим заботам
К путаной версте
Нет вокруг отрады
Все полно угроз
Туч ночных громады
Сиплый паровоз.
Д. Бурлюк, [1913]
№ 228
* * *Гладкая дорога.
Полная луна.
С моего порога

Моря даль видна. …

Беглый, бесконечный
Вьется путь змеей.
Путь на небе Млечный
Освещает мой.
Путь мой молчаливый.
Не присяду я.
Пусть бегут извивы,
Как и жизнь моя.
Ничего не свято,
Мир – момент, мечта… Пусть бегут куда-то
Странные года.
Вижу повороты
В пройденном своем,
Тени и высоты

И далекий дом…

Пройденные мысли,
Бездны прошлых дней.
Годы, что нависли,
Словно мрак ветвей.
Вижу много-много,
Но душа нежна.
Впереди – дорога,
Полная луна.
А. Лозина-Лозинский, 1912

Стихотворение Гёте, послужившее образцом для лермонтовских «Горных вершин», было озаглавлено «Ночная песня странника». Тема пути не была в нем названа (а только ее конечная цель – тема отдыха), однако у всех читателей она была в сознании. Рифмы «путь – грудь», «путь – отдохнуть» наметились еще у поэтов XIX в. – Плещеева и др.

Путь этот совершается, как у Гёте и Лермонтова, на фоне природы (обычно – южной): по-лермонтовски тихой – у Брюсова, контрастно-бурной – у Бурлюка. (Обратите внимание на отсутствие знаков препинания у Бурлюка: это один из приемов, которыми футуристы шокировали читателей.

) Путь этот одновременно и дорожный и жизненный (у Лозина-Лозинского к этому добавляется Млечный путь): здесь влияние «Горных вершин» дополняется влиянием другого лермонтовского стихотворения – «Выхожу один я на дорогу…». В стихотворении Коневского внимание смещается с образа пути на образ идущего – удалого русского молодца.

Эта семантическая окраска тоже была подготовлена в XIX в. и еще встретится нам.

Строки «Гладкая дорога. / Полная луна…» у Лозина-Лозинского (а отчасти и «лунная вышина» у Бурлюка) напоминают хрестоматийное восьмистишие Фета, но о нем – чуть дальше.

ПРИРОДА
№ 229
РодинаТихий шум дубравы,
Песня соловья,
Робкое журчанье
Горного ручья; Темный лес дремучий,

Пестрые луга…

Родина, о как ты
Сердцу дорога!
М. Леонов, 1898
№ 230
* * *Топи да болота,
Синий плат небес.
Хвойной позолотой
Взвенивает лес.
Тенькает синица
Меж лесных кудрей,
Темным елям снится
Гомон косарей. По лугу со скрипом
Тянется обоз –
Суховатой липой
Пахнет от колес.
Слухают ракиты

Посвист ветряной…

Край ты мой забытый.
Край ты мой родной!
С. Есенин, 1914
№ 231
* * *Дымом половодье
Зализало ил.
Желтые поводья
Месяц уронил.
Еду на баркасе,
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога. Заунывным карком
В тишину болот
Черная глухарка
К всенощной зовет.
Роща синим мраком

Кроет голытьбу…

Помолюсь украдкой
За твою судьбу.
С. Есенин, [1916]
№ 232
ОмутЗатомили очи
Тяжкой тишины.
Топь земную точит
Белый клык луны.
Ничего не будет –
Тени напоказ.
Кто стонал о чуде,
Не смыкая глаз, – Только тонет в глуби
Замерцавших вод,
Мрак со звоном рубит,

В искрах изойдет…

Хорошо и страшно
Кончится игра –
Засмеется влажно

Темная сестра…

Д. Майзельс, [1918]
№ 233
Вечерний жукНа лиловом небе
Желтая луна.
Путается в хлебе
Мрачная струна:
Шорох жесткокрылый –
И дремотный жук
Потянул унылый,
Но спокойный звук. Я на миг забылся,
Оглянулся – свет
Лунный воцарился,
Вечера уж нет:
Лишь луна да небо,
Да белее льна –
Зреющего хлеба
Мертвая страна.
И. Бунин, 1916
№ 234
* * *Зорька догорает,
Дремлет старый сад,
Пламенем пожара
Рдеется закат.
Молкнет птичий щебет,
Шорох трав затих,
Ночь идет незримо

В свите снов своих. Снится людям счастье,

Радость светит им

На полях печали

Солнцем золотым.

Сердце! Что ж тебе тот
И не снится свет?
Или нам с тобою

Угомону нет?!

Ап. Коринфский, 1912
№ 235
* * *Миновало лето.
Солнце из-за туч
С ласковым приветом
Не бросает луч;
Листья облетели
Средь осенних вьюг,
Птички улетели
На далекий юг; На дворе и в поле
И в глуши лесов
Не слыхать их боле

Вступление

№ 219

Из Гёте

Над грядой зубчатой
Тих покой небес.
Тишиной объятый
Дремлет темный лес

Птицы замолчали.
Спрятались в кусты…
– Скоро все печали,
Верь, забудешь ты.Чролли, [1915]

№ 220

* * *

Человек, яко трава…
Осень взоры клонит, Вечер свеж и мглист. Ветер гонит, гонит Одинокий лист.	Так и ты, забвенный Лист в ночных полях, Прокружишь, мгновенный, И уйдешь во прах.С. Кречетов, [1910]

№ 221

* * *

В тишине глубокой
Все в деревне спят.
На небе высоко
Звездочки горят;

Но одна упала
И исчезла вдруг.
Так тебя не стало,
Мой сердечный друг.С. Дрожжин, 1907

№ 222

* * *

Глушь родного леса,
Желтые листы.
Яркая завеса
Поздней красоты.

Замерли далече
Поздние слова,
Отзвучали речи –
Память все жива.А. Блок, 1901

№ 223

* * *

Солнечные блики
Испещряют сад.
Розовой гвоздики
Вьется аромат.

Шумные стрекозы
Пляшут над травой… …О, родные грезы.
О, души покой.Вл. Палей, 1915

Первое стихотворение нашей подборки –
это переложение «Ночной песни странника»
Гёте: той самой, в подражание которой
Лермонтов в 1840 г. написал знаменитое
восьмистишие:

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие
долины
Полны свежей мглой;
Не пылит
дорога,
Не дрожат листы…
Подожди
немного,
Отдохнешь и ты.

С этого лермонтовского стихотворения
началась, можно сказать, история 3-ст.
хорея в русской поэзии; более ранние
образцы его, за редкими исключениями,
забылись. Любопытно, что немецкий
оригинал написан вовсе не 3-ст. хореем,
а неравноиктным (вольным) дольником;
3-ст. хореем у Гёте звучит лишь первая
строка – она и подсказала Лермонтову
(а потом Чролли) выбор русского размера.

Содержание стихотворения Гёте и
Лермонтова – 6 строк описания успокоенной
природы и 2 строки – обещание успокаивающей
смерти. Природа и смерть так и останутся
в числе излюбленных тем этого размера.

Эти две темы присутствуют во всех пяти
приводимых восьмистишиях. В «природе»
у С. Кречетова нет «отдыха», у Вл. Палея
нет «ночи», и все-таки у одного в концовке
– «покой», а у другого – «прах».

Точно
так же и композиция в трех из пяти
стихотворений сохраняет лермонтовские
пропорции – 6+2 строки (ср. также далее
№
229).

ПУТЬ
№ 224
* * *

Посох мой цветущий,
Друг печальных дней,
Вдаль на свет ведущий
Верных звезд верней!

Ты омочен в росах,
Ты привык к труду.
Мой цветущий посох!
Я с тобой иду.С. Городецкий, [1912]

№ 225

* * *

Заломивши лихо
Шапку набекрень,
Залился ты взором
В ясный Божий день. И, тая под оком
Накипевший хмель,
Слышишь ты в далеком
Тихую свирель. Мимоходом думу
Дерзкую родишь;

Тут же так, что небу
Жарко, начудишь. И на все ты смотришь
Мельком, хоть в упор:
Дальше бродит, ищет
Захмелевший взор. И, внемля свирели
Внятной и прямой.
Беззаветно к цели
Ты идешь немой.И. Коневской, 1897

№ 226

* * *

Мерно вьет дорога
Одинокий путь.
Я в руках у Бога,
Сладко дышит грудь. Гордо дремлют буки,
Чаща без границ.
Все согласны звуки
С голосами птиц.

Манит тихим зовом
Зашумевший ключ.
Ветки свисли кровом
От пролетных туч. Близкий, бесконечный,
Вольный лес вокруг,
И случайный встречный –
Как желанный друг.В. Брюсов, 1899

№ 227

Ор. 66

Полночью глубокой
Затуманен путь
В простоте далекой
Негде отдохнуть
Ветер ветер злобно
Рвет мой старый плащ
Песенкой загробной
Из-за лысых чащ
Под неверным взглядом
Лунной вышины
Быстрых туч отрядом
Рвы затенены

Я старик бездомный
Всеми позабыт
Прошлых лет огромный
Груз на мне лежит
Я привык к тяготам
К затхлой темноте
К плещущим заботам
К путаной версте
Нет вокруг отрады
Все полно угроз
Туч ночных громады
Сиплый паровоз.Д. Бурлюк, [1913]

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]

ВСТУПЛЕНИЕ. Из Гёте Над грядой зубчатой Тих покой небес

№ 219

Из Гёте

Над грядой зубчатой Тих покой небес. Тишиной объятый Дремлет темный лес

Птицы замолчали. Спрятались в кусты… – Скоро все печали, Верь, забудешь ты. Чролли, [1915]

№ 220

* * *

Человек, яко трава…
Осень взоры клонит, Вечер свеж и мглист. Ветер гонит, гонит Одинокий лист.	Так и ты, забвенный Лист в ночных полях, Прокружишь, мгновенный, И уйдешь во прах. С. Кречетов, [1910]

№ 221

* * *

В тишине глубокой Все в деревне спят. На небе высоко Звездочки горят;

Но одна упала И исчезла вдруг. Так тебя не стало, Мой сердечный друг. С. Дрожжин, 1907

№ 222

* * *

Глушь родного леса, Желтые листы. Яркая завеса Поздней красоты.

Замерли далече Поздние слова, Отзвучали речи – Память все жива. А. Блок, 1901

№ 223

* * *

Солнечные блики Испещряют сад. Розовой гвоздики Вьется аромат.

Шумные стрекозы Пляшут над травой… …О, родные грезы. О, души покой. Вл. Палей, 1915

Первое стихотворение нашей подборки – это переложение «Ночной песни странника» Гёте: той самой, в подражание которой Лермонтов в 1840 г. написал знаменитое восьмистишие:

Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы… Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

Содержание стихотворения Гёте и Лермонтова – 6 строк описания успокоенной природы и 2 строки – обещание успокаивающей смерти. Природа и смерть так и останутся в числе излюбленных тем этого размера.

Точно так же и композиция в трех из пяти стихотворений сохраняет лермонтовские пропорции – 6+2 строки (ср. также далее № 229).

ПУТЬ
№ 224
* * *

Посох мой цветущий, Друг печальных дней, Вдаль на свет ведущий Верных звезд верней!

Ты омочен в росах, Ты привык к труду. Мой цветущий посох! Я с тобой иду. С. Городецкий, [1912]

№ 225

* * *

Заломивши лихо Шапку набекрень, Залился ты взором В ясный Божий день. И, тая под оком Накипевший хмель, Слышишь ты в далеком Тихую свирель. Мимоходом думу Дерзкую родишь;

Тут же так, что небу Жарко, начудишь. И на все ты смотришь Мельком, хоть в упор: Дальше бродит, ищет Захмелевший взор. И, внемля свирели Внятной и прямой. Беззаветно к цели Ты идешь немой. И. Коневской, 1897

№ 226

* * *

Мерно вьет дорога Одинокий путь. Я в руках у Бога, Сладко дышит грудь. Гордо дремлют буки, Чаща без границ. Все согласны звуки С голосами птиц.

Манит тихим зовом Зашумевший ключ. Ветки свисли кровом От пролетных туч. Близкий, бесконечный, Вольный лес вокруг, И случайный встречный – Как желанный друг. В. Брюсов, 1899

№ 227

Ор. 66

Полночью глубокой Затуманен путь В простоте далекой Негде отдохнуть Ветер ветер злобно Рвет мой старый плащ Песенкой загробной Из-за лысых чащ Под неверным взглядом Лунной вышины Быстрых туч отрядом Рвы затенены

Я старик бездомный Всеми позабыт Прошлых лет огромный Груз на мне лежит Я привык к тяготам К затхлой темноте К плещущим заботам К путаной версте Нет вокруг отрады Все полно угроз Туч ночных громады Сиплый паровоз. Д. Бурлюк, [1913]

№ 228

* * *

Гладкая дорога. Полная луна. С моего порога Моря даль видна. … Беглый, бесконечный Вьется путь змеей. Путь на небе Млечный Освещает мой. Путь мой молчаливый. Не присяду я. Пусть бегут извивы, Как и жизнь моя. Ничего не свято, Мир – момент, мечта…

Пусть бегут куда-то Странные года. Вижу повороты В пройденном своем, Тени и высоты И далекий дом… Пройденные мысли, Бездны прошлых дней. Годы, что нависли, Словно мрак ветвей. Вижу много-много, Но душа нежна. Впереди – дорога, Полная луна. А. Лозина-Лозинский, 1912

Эта семантическая окраска тоже была подготовлена в XIX в. и еще встретится нам.