Стихи о Санкт-Петербурге (Ленинграде)
Из поэмы «Медный всадник»
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!
Пир Петра Первого
Над Невою резво вьются
Флаги пестрые судов;
Звучно с лодок раздаются
Песни дружные гребцов;
В царском доме пир веселый;
Речь гостей хмельна, шумна;
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.
Что пирует царь великий
В Питербурге-городке?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
Озарен ли честью новой
Русской штык иль русской флаг?
Побежден ли швед суровый?
Мира ль просит грозный враг?
Иль в отъятый край у шведа
Прибыл Брантов утлый бот,
И пошел навстречу деда
Всей семьей наш юный флот,
И воинственные внуки
Стали в строй пред стариком,
И раздался в честь Науки
Песен хор и пушек гром?
Годовщину ли Полтавы
Торжествует государь,
День, как жизнь своей державы
Спас от Карла русский царь?
Родила ль Екатерина?
Именинница ль она,
Чудотворца-исполина
Чернобровая жена?
Нет! Он с подданным мирится;
Виноватому вину
Отпуская, веселится;
Кружку пенит с ним одну;
И в чело его цалует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.
Оттого-то шум и клики
В Питербурге-городке,
И пальба и гром музыки
И эскадра на реке;
Оттого-то в час веселый
Чаша царская полна,
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена.
Стихи о Петербурге
Вновь Исакий в облаченьи
Из литого серебра…
Стынет в грозном нетерпеньи
Конь Великого Петра.
Ветер душный и суровый
С чёрных труб сметает гарь…
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.
Сердце бьётся ровно, мерно,
Что мне долгие года?!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.
Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной —
И в руке твоей навеки
Неоткрытый веер мой.
Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним Садом
Месяц розовый воскрес —
Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.
Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, —
Над Невою темноводной,
Под улыбкою холодной
Императора Петра.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! Я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Белой ночью месяц красный
Белой ночью месяц красный
Выплывает в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.
Мне провидится и снится
Исполненье тайных дум.
В вас ли доброе таится,
Красный месяц. тихий шум.
22 мая 1901 года
Желтый пар петербургской зимы,
Желтый снег, облипающий плиты.
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.
Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.
А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале, –
Завтра станет ребячьей забавой.
Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.
Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки.
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.
Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.
И широка и глубока
Речная синева.
Нева волною в берег бьет,
Нева к заливу лед несет.
Петербургские сумерки снежные
Александр Блок
Петербургские сумерки снежные.
Взгляд на улице, розы в дому.
Мысли — точно у девушки нежные,
А о чем — и сама не пойму.
Всё гляжусь в мое зеркало сонное.
(Он, должно быть, глядится в окно.
)
Вон лицо мое — злое, влюбленное!
Ах, как мне надоело оно!
Запевания низкого голоса,
Снежно-белые руки мои,
Мои тонкие рыжие волосы,—
Как давно они стали ничьи!
Муж ушел. Свет такой безобразный.
Всё же кровь розовеет. на свет.
Посмотрю-ка, он там или нет?
Так и есть. ах, какой неотвязный!
15 марта 1914 года
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
под затылком снежок,
и услышу я голос:
До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,
словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Санкт-Петербург – гранитный город,
Взнесенный Словом над Невой,
Где небосвод давно распорот
Адмиралтейскою иглой!
Как явь, вплелись в твои туманы
Виденья двухсотлетних снов,
О, самый призрачный и странный
Из всех российских городов!
Недаром Пушкин и Растрелли,
Сверкнувши молнией в веках,
Так титанически воспели
Тебя – в граните и в стихах!
И майской ночью в белом дыме,
И в завываньи зимних пург
Ты всех прекрасней – несравнимый
Блистательный Санкт-Петербург!
Вы помните былые дни.
Вы помните былые дни,
Когда вся жизнь была иною?!
Как были праздничны они
Над петербургскою Невою!!
Вы помните, как ночью, вдруг,
Взметнулись красные зарницы
И утром вдел Санкт-Петербург
Гвоздику юности в петлицу.
Ах, кто мог знать, глядя в тот раз
На двухсотлетнего гиганта,
Что бьет его последний час
На Петропавловских курантах.
И вот, иные дни пришли!
И для изгнанников дни эти
Идут вдали от их земли
Тяжелой поступью столетий.
Вы помните былые дни,
Когда вся жизнь была иною?!
Как были праздничны они
Над петербургскою Невою.
Вы помните иглистый шпиц,
Что Пушкин пел так небывало?
И пышность бронзовых страниц
На вековечных пьедесталах?
И ту гранитную скалу,
Где Всадник взвился у обрыва,
И вдаль летящую стрелу
Звенящей Невской перспективы;
И красок вечный карнавал
В картинных рамах Эрмитажа,
И электрический скандал
Часов “Омега” над Пассажем;
И толщь Исакиевских колонн,
И разметенные по свету
“Биржевку”, “Речь”, “Сатирикон”
И “Петербургскую газету”;
И вздох любви нежданных встреч
На площадях, в садах и скверах,
И блеск открытых дамских плеч
На вернисажах и премьерах;
И чьи-то пряные уста,
И поцелуи в чьем-то взоре,
У разведенного моста
На ожидающем моторе.
Вы помните про те года
Угасшей жизни Петербургской.
Вы помните! Никто тогда
Вас не корил тем, что вы русский.
И, белым облаком скользя,
Встает все то в душе тревожной,
Чего вернуть, увы, нельзя,
И позабыть что невозможно.
В столице северной томится пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный циферблат,
И в тёмной зелени фрегат или акрополь
Сияет издали, воде и небу брат.
Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота – не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.
Нам четырёх стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек.
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?
Сердито лепятся капризные медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря;
И вот разорваны трёх измерений узы,
И открываются всемирные моря.
К к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
В душистой тени между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.
А лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.
И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.
Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.
И все перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
9 июля 1959 года
К Медному всаднику.
В морозном тумане белеет Исакий,
На глыбе оснеженной высится Петр.
И люди проходят в дневном полумраке,
Как будто пред ним выступая на смотр.
Ты так же стоял здесь, обрызган и в пене,
Над темной равниной взмутившихся волн;
И тщетно грозил тебе бедный Евгений,
Охвачен безумием, яростью полн.
Стоял ты, когда между криков и гула
Покинутой рати ложились тела,
Чья кровь на снегах продымилась, блеснула
И полюс земной растопить не могла!
Сменяясь, шумели вокруг поколенья,
Вставали дома, как посевы твои.
Твой конь попирал с беспощадностью звенья
Бессильно под ним изогнутой змеи.
Но северный город – как призрак туманный,
Мы, люди, проходим, как тени во сне.
Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный,
С рукою простертой летишь на коне.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Декабрь 1930 года
Город над вольной Невой
Город над вольной Невой
Город нашей славы трудовой
Слушай Ленинград я тебе спою
Задушевную песню свою
Здесь проходила друзья
Юность комсомольская моя
За родимый край с песней молодой
Шли ровесники рядом со мной
С этой поры огневой
Где бы вы не встретились со мной
Старые друзья в вас я узнаю
Беспокойную юность свою
Песня летит над Невой
Засыпает город дорогой
В парках и садах липы шелестят
Доброй ночи родной Ленинград!
Источник: http://velikiy-pushkin.ru/1977-Stihi-o-Sankt-Peterburge-(Leningrade)
Стихи про Санкт-Петербург
Стихи на тему «Санкт-Петербург»
Георгий Скрипкин 20 Августа 2018
Невская регата
На фоне Зимнего дворца, под боком невской Стрелки выходят яхты из ларца неугомонной речки. Армада белых парусов парит над водной гладью. Порывы северных ветров дерзят, но с нею ладят. Глядят на гонку с высоты Ростральные колонны. Летит до финишной черты азартная колонна. Лихой маневр, удачный спурт, и вот они – просторы. Дождем умытый Петербург
приветствует призеров.
Георгий Скрипкин 11 Августа 2018
Ангел-хранитель
Синевой взирает небо на Петровский град, И такому любопытству град безмерно рад. Купола церквей и храмов золотом горят. Катера на невской глади вышли на парад. Скутера у невской Стрелки приглушают звук.
Петропавловский хранитель смотрит на Неву. Силу пристального взгляда знает Петербург. Этот взгляд его спасает от житейских бурь. Он хранит налет столетий в парках и дворцах.
Он навечно поселился
в питерских сердцах.
Сероглазый Питер
Город камня – жизнь моя. Кепка, зонтик, свитер Не любить тебя нельзя. Сероглазый Питер Всюду здешняя тоска дышит пониманием Скука длится без конца.
Нет пустых желаний Все вокруг радушно спят, нехотя блуждая И таинственно сопя молча рассуждают – Не о том, что впереди. Не о том, что было А о том, что льют дожди – долго и уныло Я, такой же, как они. Добрый, без обманки Петербуржцы – старики.
Дети – коммуналки Кухня, чай, соседский вой, медный крест под свитер
Твой бессменный часовой. Сероглазый Питер
Екатерининский парк
Иду по парку с раскрасавицей Надеждой, А сам ищу следы Великой Катерины. Но мельтешат вокруг цивильные одежды Без пышной юбки и знакомой пелерины. Из флейты льется откровенье жаворонка, Маэстро Глинка заставляет оглянуться.
Сидит на лавочке курносая девчонка, Сидит и слушает, не смея шевельнуться. А рядом пенятся цветущие сирени, И воздух жалует волшебным ароматом. Барокко русское известного Растрелли Не отражает никакого компромата. Лишь золоченых куполов златые тени Нас укрывают от назойливого солнца.
И день субботний, как святое воскресенье,
Надежду дарит из счастливого оконца.
Ростральные колонны
Стрелка, ростры на колоннах в виде кораблей. Здесь когда-то порт торговый принимал гостей. Фонари на тех колоннах освещали путь. Им маститый флотоводец доверял судьбу. Возле пирса суетились знатные купцы, Моряки не торопились отдавать концы.
Разве можно торопиться, если град Петра Подставлял младые лица с раннего утра, Разгонял тоску — кручину, пригласив в кабак, Наливал сполна в братину водки на пятак. Нет давно уж мореходов и купчишек нет, А Ростральные колонны
украшают свет.
Откровения Фонтанки
Я вытекаю из Невы, теку по центру Петербурга. Я не хочу быть слишком бурной, мои течения плавны. Иначе быть и не должно, дворцы не любят суетливость. Я их приветствую учтиво, блистать не каждому дано.
Люблю нависшие мосты, но больше всех с конями Клодта. Мне даже шум настырных лодок не доставляет маеты. И, словно с барского плеча, Большой Неве дарю я воды. И, отрекаясь от свободы,
могу волною покричать.
Георгий Скрипкин 25 Декабря 2017
Метель
Метель на Питер навалилась, в подоле снега принесла. Пути – дорожки замела, умчалась с ветром, не простилась. Притих мой город побеленный, но светом елочки зажглись. Вокруг предпраздничная жизнь, и люд, надеждой окрыленный. Пред Новым годом одарила нас снегом матушка – зима. Красны снежинками дома. Над ними счастье воспарило.Георгий Скрипкин 27 Декабря 2017
Нева
От Ладоги до Финского залива Выводит путь строптивая Нева. У стен Орешка кажется пугливой, А в град Петра заходит весела. Ее веселье в радужном течений, В волшебных бликах солнечной волны.
Биенье волн — источник вдохновенья, С ним люди верят, что они вольны. Неве к лицу гранитная оправа И ожерелья питерских мостов. Глядит достойно в реку берег правый, А слева Зимний кланяться готов.
И проступает в водах величавость От отраженья прелести дворцов. И принимают невские причалы
Восторги яхт, судов и катеров.
Снежный Петербург
Петербург, припорошенный снегом величав и все также красив. Улыбается мирное небо, не жалея природную синь. И соцветьем надежды сияют золотые твои купола. Я иду и блаженно мечтаю о земных, невеликих делах. И бесхитростным словом поэта воспеваю твою красоту. Ты – источник волшебного света,
от которого рифмы цветут.
Как короток зимою день
Как короток зимою день с его недолгим бликом солнца. Когда зевается спросонья и клонит в сон любую тень. И только тысячи огней ночную мглу отодвигают. От их лучей снежинки тают, и оттого они ценней. И оттого милей закат, что отдает багряным светом.
Природой пишутся сонеты, которым я безмерно рад. Но я скучаю по весне, зовущей белыми ночами. Когда свиданье со свечами меня волнует лишь во сне. А наяву не спит Нева, и я не сплю в свечений ночи.
Люблю без темных полномочий и без желания зевать
Невская твердыня
У Петропавловки я частый гость. Люблю смотреть на невскую твердыню. Она несет с достоинством поныне Коварность дам и мужескую злость. Я вижу в ней незримую печаль И робкий след дворянского величья. Еще я вижу летопись приличий, Которых нет в наличии, а жаль. Мне возле стен спокойно и легко Под колокольный звон Петра и Павла. В огне веков Россия не пропала,
Ей быть предтечей будущих веков.
Мороз и солнце
До Петербурга в феврале мороз добрался. Он не по-питерски колючим оказался. Он колет градусом живое, неживое. В кулак сжимает настроение и волю. Отвыкли люди от такого обращенья. Застыла пауза в принятии решенья.
Сосульки свесили замерзшие машины. В умах водителей броженье мешанины. И только радует восторженное солнце. Оно заглядывает в каждое оконце. Для Петербурга то визит желанной гостьи.
Ее у неба упросить не так-то просто.
Летний сад зимой
Летний сад, прихваченный морозом, поутих в декабрьские деньки. Над земным пространством чайной розы мельтешат из снега мотыльки. Не струятся водами фонтаны, Не сияют чаши серебром. Коробов слепые истуканы охраняют ценное добро.
В них хранятся древние фигуры, в них содержат ангелов покой. До весны зеленая натура занеслась холодною рукой. И стоит великий баснописец с окропленной снегом головой. Он про зиму что-нибудь напишет, если ветра не ворвется вой. Если в сад ажурная ограда не пропустит происки Невы.
Пусть зимует Питера отрада
под зонтом небесной синевы.
Преображение
В образах Петербурга, словно грешный скиталец, Я хотел достучаться до великих святых. На рассерженном небе только тучи читались, И отметину скорби я увидел на них. Утомленные тучи навалились на город. Протаранил их чрево петропавловский шпиль.
Из пронзенного чрева полились слезы скорби, Припечатав к асфальту придорожную пыль. А настырное солнце пробралось через тучи. Петербургские парки подмигнули листвой. И цветы поделились ароматом пахучим, И с небес улыбнулся
мне великий святой.
Исход
«Влача свой век в стоическом юродстве – ни свет, ни мрак – он расточает к лету седую пыль цветов…» М. Унамуно 1 Бывает время обладанья рифмой, Не власть над сердцем – сердца пробужденье. Бывает время – чувства обретают мысли – Мысли переходят в слово. Жизнь течет вольготней – жизнь! И это слово – неизвестность, логос. Вот я случайно, будто бы случайно, Коснулся губ твоих и буду ждать ответа, Всего того, что кажется моим, Или похожим, – для пустых словечек. И что живём мы безнадежно – жаль ведь! А заменить безсилье уже нечем. Живет одно – каким-то все смущеньем, Не выжечь чувством, самым горьким словом Не изменить. Чтобы хоть что-то навсегда осталось, Как было, тайным, неисповедимым. Чтобы вовек и больше никогда Колокола так пусто не звучали Далеким эхом, все уже сказавшим О той святыне, ставшей недоступной. А сколько лет проговорив о том Существованье, – заблудиться в прошлом! С надеждой ждать и снова не дождаться За двадцать лет у запертой двери… – А там ни звука – в дверь не достучаться. На берегах земли задумчивой стопой Проходят сызнова века. Как смутно Я вижу в них не будущего облик. Из прошлого стараюсь заглянуть. «Что видишь?» – «Обреченное до смерти». «Что знаешь ты о них?» – «Увы». 2 Теперь зима и скоро Рождество, И ледяная сумрачна столица, И на Дворцовой площади пустынно, И где-то звякнет царское стекло. И тень мелькнет в узорчатом окошке, И утро жжет без дела фонари, А небо чисто, как глаза ребенка, И, кажется, еще вчера, Когда под снегом родились бульвары И стала риторически Нева, Согнув мосты горою Илионской , И невпопад по ним залязгали трамваи, И далеко по ним маячили огни – Я мучился над каждою строкою, Глубокий снег мешал туда идти, Где звездные врата над головою И сама вечность кажется возможной. Куда-то гнал меня по Караванной, Закутав шарфом (я всегда простужен), И так же косно, так же не доходно Сидон и Тир, Хоразин, Вифсаида Январским снегом стали на пути. «Сказал Господь: сиди одесную Меня Доколе положу врагов Твоих В подножье ног…» Ты ль будешь сын Давидов?! И так же ждать обещанную встречу, Когда здесь ночь, и вечно на посту За стенкою сипит соседский кашель, И маятник кружит настенные часы. Вот шаг один, за ним другой – не спорю, Сего бубненья драгоценней нет. Мне думалось когда-то, Что умерло – не может возвратиться. Но вот зима, и снова за окном Заснеженный, пустынный Невский. 3 Бывает время расставаний – осень. О вас – в минуту жалкого раскаянья… Я к чувству истины приближен не на столько, Чтобы понять, как чистое звучанье, Той музыки во мне уже звучавшей, Мне новой мыслью может послужить Привычное, назойливое слово – Не истины ищу в словах. Что слово?! Дрожанье губ и взгляд – потом слова, Перед глазами исчезали годы, И стала жизнь, как память, коротка. О чем мне невозможно только помнить, И так невыносимо говорить Об уходящем, сердцем всем искомом Уходит время – не остановить. Сегодня я доверчив стану К всему тому, что искренне молчит, И свет от лампы будет самый тусклый. Коротких встреч, что кажется, не бывших И вовсе с нами, но живущих в нас, Когда на счет положен каждый час – Он равен долгим, заоконным зимам. И спать придется крепко спящим сном Или на стол переводить чернила. Писать стихи. И будет все случайно, Доступное одним прикосновеньем. А по утру до боли надоевшим, Как вид из окон двадцать лет назад (Ну что искать из этих строчек смутных, Непонятых и непрощенных). Уже отцвел листвою Летний сад И снегом Невский двадцать лет заснежен. 4 Мне хватит и одних воспоминаний, И тишины петропольских аллей, Сна Петергофа и нелепых статуй, И тех же чувств поэзии моей. И помнит юность для чего воспета, И так безумно хочется дожить. Когда на землю сходят этажи, Гулять по ней без цели, до рассвета. И пишется всегда легко, И каждый звук до боли ощутимый, И неимущих сердцу больше нет, Когда ложится по бульварам снег, И смотрится луна в витрины. И каждый вздох благословенной речью На тех устах не ставит запятых. А на Фонтанке, за окном, цветы, Для них чуть-чуть приподняты гардины. И это нам, наверное, на счастье, А я ни разу в этой жизни не был, Где нет дороже Вифлеемских стен. И только встать осталося с колен, С галдежом чаек под открытым небом. Так праведность едва ли говорит: «Да будет трапеза их сетью, Тенетами и плетью в возмездье им…» Или себе подобным?! И снова с миром поделиться нечем, Как в високосном умирать году. И даже там, в земле, такая сырость, Как будто от немыслимых обид – Каких еще сближений?! Дух мщенья перед пропастью земной. Я жду еще твоих прикосновений, А осень, ночь, стихи – всегда со мной. Пусть на полу разбросанные книги – Нет не стихи – о прошлом ворожу. Когда чужих имен не забываю, Не тех изгнаний за руку беру. И так спокойны, безмятежны лица, По-детски лягут вдруг, и так уснут. Огни парадных, где-то полночь бьют, – И не дай Бог им что-нибудь приснится! За столько лет душевной пустоты О сколько стерлось – стало безответным – Из памяти моей – я мучился напрасно, Стирая имена с могильных плит. Дыхания в груди еще так много. Так много жизней хочется забыть За бытием своим неискупленным, Не верить ничему, не думать ни о чем. Кружиться снег, теряет след дорога, Дворцовый мост и все спасенье в нем.
1988
Георгий Скрипкин 16 Августа 2018
Питерский дождь
Иду по Невскому под питерским дождем. Висит над городом свинцовое бельмо. А я тихонько напеваю – все путем, смотрю под ноги в разливанное трюмо. В нем отражаются умытые дома, и я шагаю по глазницам этажей.
Про дождик питерский написаны тома руками самых поэтических мужей. А дождь стучит в мою распахнутую грудь. Как будто просит – хоть немного напиши. Я принимаю эту влажную игру
и воспеваю дождик рифмой от души.
Георгий Скрипкин 14 Сентября 2018
Туман в Петербурге
Туман укрыл любимый город своей накидкой невесомой. Пейзаж рисует незнакомый в цветах изнеженной ангоры. Я захожу в пейзаж сей дивный с каким-то трепетным волненьем. И происходит омовенье доселе сумрачных мотивов.
Я снова вижу Исаакий с его величественным сводом, дворца паренье у Дворцовой, колонны ангельские знаки. Спадает белая накидка с златой главы Адмиралтейства. Конец таинственного действа
идет от солнечного гида.
Источник: https://millionstatusov.ru/stihi/sankt-peterburg.html
Стихотворения русских поэтов классиков о Санкт-Петербурге для детей
Борис Пастернак
Как в пулю сажают вторую пулю Или бьют на пари по свечке, Так этот раскат берегов и улиц
Петром разряжен без осечки.
О, как он велик был! Как сеткой конвульсий Покрылись железные щеки, Когда на Петровы глаза навернулись,
Слезя их, заливы в осоке!
И к горлу балтийские волны, как комья Тоски, подкатили; когда им Забвенье владело; когда он знакомил
С империей царство, край – с краем.
Нет времени у вдохновенья. Болото, Земля ли, иль море, иль лужа, – Мне здесь сновиденье явилось, и счеты
Сведу с ним сейчас же и тут же.
Он тучами был, как делами, завален. В ненастья натянутый парус Чертежной щетиною ста готовален
Bрезалася царская ярость.
В дверях, над Невой, на часах, гайдуками, Века пожирая, стояли Шпалеры бессонниц в горячечном гаме
Рубанков, снастей и пищалей.
И знали: не будет приема. Ни мамок, Ни дядек, ни бар, ни холопей. Пока у него на чертежный подрамок
Надеты таежные топи.
Волны толкутся. Мостки для ходьбы. Облачно. Небо над буем, залитым Мутью, мешает с толченым графитом
Узких свистков паровые клубы.
Пасмурный день растерял катера. Снасти крепки, как раскуренный кнастер. Дегтем и доками пахнет ненастье
И огурцами – баркасов кора.
С мартовской тучи летят паруса Наоткось, мокрыми хлопьями в слякоть, Тают в каналах балтийского шлака,
Тлеют по черным следам колеса.
Облачно. Щелкает лодочный блок. Пристани бьют в ледяные ладоши. Гулко булыжник обрушивши, лошадь
Глухо въезжает на мокрый песок.
Чертежный рейсфедер Всадника медного От всадника – ветер
Морей унаследовал.
Каналы на прибыли, Нева прибывает. Он северным грифилем
Наносит трамваи.
Попробуйте, лягте-ка Под тучею серой, Здесь скачут на практике
Поверх барьеров.
И видят окраинцы: За Нарвской, на Охте, Туман продирается,
Отодранный ногтем.
Петр машет им шляпою, И плещет, как прапор, Пурги расцарапанный,
Надорванный рапорт.
Сограждане, кто это, И кем на терзанье Распущены по ветру
Полотнища зданий?
Как план, как ландкарту На плотном папирусе, Он город над мартом
Раскинул и выбросил.
Тучи, как волосы, встали дыбом Над дымной, бледной Невой. Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был,
Город – вымысел твой.
Улицы рвутся, как мысли, к гавани Черной рекой манифестов. Нет, и в могиле глухой и в саване
Ты не нашел себе места.
Воли наводненья не сдержишь сваями. Речь их, как кисти слепых повитух. Это ведь бредишь ты, невменяемый,
Быстро бормочешь вслух.
Источник: http://weaft.com/documents/stihi-russkih-poetov-klassikov-o-sankt-peterburge-detey-child-poems
Стихи про Санкт-Петербург Бродского Иосифа читать на сайте ProStih.ru
Часть 1. Утро и вечер
Глава 1
Анатолию Найману
Забудь себя и ненадолгокирпич облупленных казарм,когда поедешь втихомолку
на Николаевский вокзал,
когда немногое отринешь,скользя в машине вдоль реки,смотри в блестящие витрины
на голубые пиджаки.
Но много сломанных иголокна платье времени сгубя,хотя бы собственных знакомых
любить, как самого себя.
Ну, вот и хлеб для аналогий,пока в такси рюкзак и ты.Храни вас Боже, Анатолий,
значок короткой суеты
воткните в узкую петлицу,и посреди зеркальных рамскользить к ногам, склоняться к лицам
и всё любить по вечерам.
Глава 2
Разъезжей улицы развязность,торцы, прилавки, кутерьма,её купеческая праздность,
её доходные дома.
А всё равно тебе приятно,друзей стрельбы переживя,на полстолетия обратно
сюда перевезти себя,
и головою поумневшей,не замечающей меня,склонись до смерти перед спешкой
и злобой нынешнего дня.
Скорее с Лиговки на Невский,где магазины через дверь,где так легко с Комиссаржевской
ты разминулся бы теперь.
Всего страшней для человекастоять с поникшей головойи ждать автобуса и века
на опустевшей мостовой.
Глава 3
(письмо)
Как вдоль коричневой казармы,в решетку тёмную гляжу,когда на узкие каналы
из тех парадных выхожу,
как все равны тебе делами,чугун ограды не нужней,но всё понятней вечерами
и всё страшней, и всё страшней.
Любимый мой, куда я денусь,но говорю — живи, живи,живи всё так и нашу бедность
стирай с земли, как пот любви.
Пойми, пойми, что всё мешает,что век кричит и нет мне сил,когда столетье разобщает,
хотя б всё менее просил.
Храни тебя, любимый, Боже,вернись когда-нибудь домой,жалей себя все больше, больше,
любимый мой, любимый мой.
Глава 4
Я уезжаю, уезжаю,опять мы дурно говорим,опять упасть себе мешаю
пред чешским именем твоим,
благословляй громадный поезд,великих тамбуров окно,в котором, вылезши по пояс,
кричит буфетное вино,
о, чьи улыбки на коленивстают в нагревшихся купе,и горький грохот удаленья
опять мерещится судьбе.
Людмила, Боже мой, как странно,что вечной полевой порой,из петербургского романа
уже несчастливый герой,
любовник брошенный, небрежный,но прежний, Господи, на вид,я плачу где-то на Разъезжей,
а рядом Лиговка шумит.
Глава 5
Моста Литейного склонённость,ремонт троллейбусных путей,круженье набережных сонных,
как склонность набожных людей
твердить одну и ту же фразу,таков ли шум ночной Невы,гонимой льдинами на Пасху
меж Малоохтенской травы,
когда, склонясь через ограду,глядит в неё худой апрель,блестит вода, и вечно рядом
плывёт мертвец Мазереель,
и, как всегда в двадцатом веке,звучит далёкая стрельба,и где-то ловит человека
его безумная судьба,
там, за рекой среди деревьев,всё плещет память о гранит,шумит Нева и льдины вертит
и тяжко души леденит.
Глава 6
Е. В.
Прощай, Васильевский опрятный,огни полночные туши,гони троллейбусы обратно
и новых юношей страши,
дохнув в уверенную юностьводой, обилием больниц,безумной правильностью улиц,
безумной каменностью лиц.
Прощай, не стоит возвращаться,найдя в замужестве одно —навек на острове остаться
среди заводов и кино.
И гости машут пиджакамидалёко за полночь в дверях,легко мы стали чужаками,
друзей меж линий растеряв.
Мосты за мною поднимая,в толпе фаллических столбовпрощай, любовь моя немая,
моя знакомая — любовь.
Глава 7
Меж Пестеля и Маяковскойстоит шестиэтажный дом.Когда-то юный Мережковский
и Гиппиус прожили в нем
два года этого столетья.Теперь на третьем этажеживёт герой, и время вертит
свой циферблат в его душе.
Когда в Москве в петлицу воткнути в площадей неловкий толкна полстолетия изогнут
Лубянки каменный цветок,
а Петербург средины века,адмиралтейскому куступослав привет, с Дзержинской съехал
почти к Литейному мосту,
и по Гороховой троллейбусне привезёт уже к судьбе.Литейный, бежевая крепость,
подъезд четвертый кгб.
Главы 8 — 9
Окно вдоль неба в переплётах,между шагами тишина,железной сеткою пролётов
ступень бетонная сильна.
Меж ваших тайн, меж узких дырокна ваших лицах, господа,(from time to time, my sweet, my dear,
I left your heaven), иногда
как будто крылышки Дедалавсё машут ваши голоса,по временам я покидала,
мой милый, ваши небеса,
уже российская пристрастностьна ваши трудные дела —хвала тебе, госбезопасность,
людскому разуму хула.
По этим лестницам меж комнат,своё столетие терпя,о только помнить, только помнить
не эти комнаты — себя.
Но там неловкая природа,твои великие корма,твои дома, как терема,
и в слугах ходит полнарода.
Не то страшит меня, что в полночь,героя в полночь увезут,что миром правит сволочь, сволочь.
Но сходит жизнь в неправый суд,
в тоску, в смятение, в ракеты,в починку маленьких пружини оставляет человека
на новой улице чужим.
Нельзя мне более. В романене я, а город мой герой,так человек в зеркальной раме
стоит вечернею порой
и оправляет ворот смятый,скользит ладонью вдоль седини едет в маленький театр,
где будет сызнова один.
Глава 10
Не так приятны перемены,как наши хлопоты при них,знакомых круглые колени
и возникающий на миг
короткий запах злого смыслатвоих обыденных забот,и стрелки крутятся не быстро,
и время делает аборт
любовям к ближнему, любовямк самим себе, твердя: терпи,кричи теперь, покуда больно,
потом кого-нибудь люби.
Да. Перемены всё же мука,но вся награда за труды,когда под сердцем Петербурга
такие вырастут плоды,
как наши собранные жизни,и в этом брошенном домувсе угасающие мысли
к себе всё ближе самому.
Часть II. Времена года
Глава 11
Хлопки сентябрьских парадных,свеченье мокрых фонарей.Смотри: осенние утраты
даров осенних тяжелей,
И льётся свет по переулкам,и палец родственной душивсё пишет в воздухе фигуры,
полуодевшие плащи,
висит над скомканным газономв обрывках утренних газетвся жизнь, не более сезона,
и дождь шумит тебе в ответ:
не стоит сна, не стоит скуки,по капле света и теплалови, лови в пустые руки
и в сутки совершай дела,
из незнакомой подворотни,прижавшись к цинковой трубе,смотри на мокрое барокко
и снова думай о себе.
Глава 12
На всём, на всём лежит поспешность,на тарахтящих башмаках,на недоверчивых усмешках,
на полуискренних стихах.
Увы, на искренних. В разрывахвсё чаще кажутся милылюбви и злости торопливой
непоправимые дары.
Так всё хвала тебе, поспешность,суди, не спрашивай, губи,когда почувствуешь уместность
самоуверенной любви,
самоуверенной печали,улыбок, брошенных вослед, —несвоевременной печати
неоткровенных наших лет,
но раз в году умолкший голоснегромко выкрикнет — пиши,по временам сквозь горький холод,
живя по-прежнему, спеши.
Глава 13
Уходишь осенью обратно,шумит река вослед, вослед,мерцанье жёлтое парадных
и в них шаги минувших лет.
Наверх по лестнице непрочной,звонок и после тишина,войди в квартиру, этой ночью
увидишь реку из окна.
Поймешь, быть может, на мгновенье,густую штору теребя,во тьме великое стремленье
нести куда-нибудь себя,
где двести лет, не уставая,все плачет хор океанид,за все мосты над островами,
за их васильевский гранит,
и перед этою стеноюсебя на крике оборвии повернись к окну спиною,
и ненадолго оживи.
Глава 14
О, Петербург, средины векавсе будто минули давно,но, озаряя посвист ветра,
о, Петербург, моё окно
горит уже четыре ночи,четыре года говорит,письмом четырнадцатой почты
в главе тринадцатой горит.
О, Петербург, твои карманыи белизна твоих манжет,романы в письмах не романы,
но только в подписи сюжет,
но только уровень погостас рекой на Волковом горбе,но только зимние знакомства
дороже вчетверо тебе,
на обедневшее семействовзирая, светят до утрапрожектора Адмиралтейства
и императора Петра.
Глава 15
Зима качает светофорыпустыми крылышками вьюг,с Преображенского собора
сдувая колокольный звук.
И торопливые фигуркибормочут — Господи, прости,и в занесённом переулке
стоит блестящее такси,
но в том же самом переулкесреди сугробов и моренлегко зимою в Петербурге
прожить себе без перемен,
пока рисует подоконникна жёлтых краешках газетнепопулярный треугольник
любви, обыденности, бед,
и лишь Нева неугомоннок заливу гонит облака,дворцы, прохожих и колонны
и горький вымысел стиха.
Глава 16
По сопкам сызнова, по сопкам,и радиометр трещит,и поднимает невысоко
нас на себе Алданский щит.
На нём и с ним. Мои резоны,как ваши рифмы, на виду,таков наш хлеб: ходьба сезона,
четыре месяца в году.
По сопкам сызнова, по склонам,тайга, кружащая вокруг,не зеленей твоих вагонов,
экспресс Хабаровск — Петербург.
Вот характерный строй метафорлюдей, бредущих по тайге,о, база, лагерь или табор,
и ходит смерть невдалеке.
Алеко, господи, Алеко,ты только выберись живым.Алдан, двадцатое столетье,
хвала сезонам полевым.
Глава 17
Прости волнение и горечьв моих словах, прости меня,я не участник ваших сборищ,
и, как всегда, день ото дня
я буду чувствовать иноеволненье, горечь, но не ту.Овладевающее мною
зимой в Таврическом саду
пинает снег и видит — листья,четыре времени в году,четыре времени для жизни,
а только гибнешь на лету
в каком-то пятом измереньи,растает снег, не долетев,в каком-то странном изумленьи
поля умолкнут, опустев,
утихнут уличные звуки,настанет Пауза, а ятвержу на лестнице от скуки:
прости меня, любовь моя.
Глава 18
Трещала печь, героя пальцыопять лежали на окне,обои «Северные Альпы»,
портрет прабабки на стене,
в трельяж и в зеркало второевсмотритесь пристальней, и выувидите портрет героя
на фоне мчащейся Невы,
внимать желаниям нетвердыми всё быстрей, и всё быстрейсебе наматывать на горло
всё ожерелье фонарей,
о, в этой комнате наскучит,герой угрюмо повторял,и за стеной худую участь,
бренча, утраивал рояль,
да, в этой комнате усталойиз-за дверей лови, ловивсе эти юные удары
по нелюбви, по нелюбви.
Глава 19
Апрель, апрель, беги и кашляй,роняй себя из теплых рук,над Петропавловскою башней
смыкает время узкий круг,
нет, нет. Останется хоть что-то,хотя бы ты, апрельский свет,хотя бы ты, моя работа.
Ни пяди нет, ни пяди нет,
ни пяди нет и нету цели,движенье вбок, чего скрывать,и так оно на самом деле,
и как звучит оно — плевать.
Один — Таврическим ли садом,один — по Пестеля домой,один — башкой, руками, задом,
ногами. Стенка. Боже мой.
Такси, собор. Не понимаю.Дом офицеров, майский бал.Отпой себя в начале мая,
куда я, Господи, попал.
Глава 20
Так остановишься в испугена незелёных островах,так остаешься в Петербурге
на государственных правах,
нет, на словах, словах романа,а не ногами на травеи на асфальте — из кармана
достанешь жизнь в любой главе.
И, может быть, живут герои,идут по улицам твоим,и облака над головою
плывя им говорят: Творим
одной рукою человека,хотя бы так, в карандаше,хотя б на день, как на три века,
великий мир в его душе.
Часть III. Свет
Глава 21
(Романс)
Весна, весна, приходят людик пустой реке, шумит гранит,течёт река, кого ты судишь,
скажи, кто прав, река твердит,
гудит буксир за Летним садом,скрипит асфальт, шумит трава,каналов блеск и плеск канавок,
и все одна, одна строфа:
течёт Нева к пустому лету,кружа мосты с тоски, с тоски,пройдёшь и ты, и без ответа
оставишь ты вопрос реки,
каналов плеск и треск канатов,и жизнь моя полна, полна,пустых домов, мостов горбатых,
разжатых рек волна темна,
разжатых рек, квартир и поля,такси скользят, глаза скользят,разжатых рук любви и горя,
разжатых рук, путей назад.
Глава 22
Отъезд. Вот памятник неровныйлюбови, памятник себе,вокзал, я брошенный любовник,
я твой с колёсами в судьбе.
Скажи, куда я выезжаюиз этих плачущихся лет,мелькнёт в окне страна чужая,
махнёт деревьями вослед.
Река, и памятник, и крепость —всё видишь сызнова во сне,и по Морской летит троллейбус
с любовью в запертом окне.
И нет на родину возврата,одни страдания верны,за петербургские ограды
обиды как-нибудь верни.
Ты всё раздашь на зимних скамьяхпо незнакомым городами скормишь собранные камни
летейским жадным воробьям.
Глава 23
К намокшим вывескам свисая,листва легка, листва легка,над Мойкой серые фасады
клубятся, словно облака,
твой день бежит меж вечных хлопот,асфальта шорох деловой,свистя под нос, под шум и грохот,
съезжает осень с Моховой,
взгляни ей вслед и, если хочешь,скажи себе — печаль бедна,о, как ты искренне уходишь,
оставив только имена
судьбе, судьбе или картине,но меж тобой, бредущей вслед,и между пальцами моими
всё больше воздуха и лет,
продли шаги, продли страданья,пока кружится головаи обрываются желанья
в душе, как новая листва.
Глава 24
Смеркалось, ветер, утихая,спешил к Литейному мосту,из переулков увлекая
окурки, пыльную листву.
Вдали по площади покатойсъезжали два грузовика,с последним отсветом заката
сбивались в кучу облака.
Гремел трамвай по Миллионной,и за версту его слыхалминувший день в густых колоннах,
легко вздыхая, утихал.
Смеркалось. В комнате героятрещала печь и свет серел,безмолвно в зеркало сырое
герой все пристальней смотрел.
Проходит жизнь моя, он думал,темнеет свет, сереет свет,находишь боль, находишь юмор,
каким ты стал за столько лет.
Глава 25
Сползает свет по длинным стёклам,с намокших стен к ногам скользя,о, чьи глаза в тебя так смотрят,
наверно, зеркала глаза.
Он думал — облики случайнейдогадок жутких вечеров,проходит жизнь моя, печальней
не скажешь слов, не скажешь слов.
Теперь ты чувствуешь, как страннопонять, что суть в твоей судьбеи суть несвязного романа
проходит жизнь сказать тебе.
И ночь сдвигает коридорыи громко говорит — не верь,в пустую комнату героя
толчком распахивая дверь.
И возникает на порогепришелец, памятник, венецв конце любви, в конце дороги,
немого времени гонец.
Глава 26
И вновь знакомый переулокбелел обрывками газет,торцы заученных прогулок,
толкуй о родине, сосед,
толкуй о чем-нибудь недавнем,любимом в нынешние дни,тверди о чем-нибудь недальнем,
о смерти издали шепни,
заметь, заметь — одно и то жемы говорим так много лет,бежит полуночный прохожий,
спешит за временем вослед,
горит окно, а ты все плачешьи жмёшься к черному стеклу,кого ты судишь, что ты платишь,
река всё плещет на углу.
Пред ним торцы, вода и брёвна,фасадов трещины пред ним,он ускоряет шаг неровный,
ничем как будто не гоним.
Глава 27
Гоним. Пролётами Пассажа,свистками, криками ворон,густыми взмахами фасадов,
толпой фаллических колонн.
Гоним. Ты движешься в испугек Неве. Я снова говорю:я снова вижу в Петербурге
фигуру вечную твою.
Гоним столетьями гонений,от смерти всюду в двух шагах,теперь здороваюсь, Евгений,
с тобой на этих берегах.
Река и улица вдохнулилюбовь в потёртые дома,в тома дневной литературы
догадок вечного ума.
Гоним, но все-таки не изгнан,один — сквозь тарахтящий веквдоль водостоков и карнизов
живой и мёртвый человек.
Глава 28
Зимою холоден Елагин.Полотна узких облаковвисят, как согнутые флаги,
в подковах цинковых мостков,
и мёртвым лыжником с обрываскользит непрожитая жизнь,и белый конь бежит к заливу,
вминая снег, кто дышит вниз,
чьи пальцы согнуты в кармане,тепло, спасибо и за то,да кто же он, герой романа
в холодном драповом пальто,
он смотрит вниз, какой-то праздникв его уме жужжит, жужжит,не мёртвый лыжник — мёртвый всадник
у ног его теперь лежит.
Он ни при чём, здесь всадник мёртвый,коня белеющего беги облака. К подковам мёрзлым
всё липнет снег, всё липнет снег.
Глава 29
Канал туманный Грибоедов,сквозь двести лет шуршит вода,немного в мире переехав,
приходишь сызнова сюда.
Со всем когда-нибудь сживёшьсяв кругу обидчивых харит,к ограде счастливо прижмёшься,
и вечер воду озарит.
Канал ботинок твой окатити где-то около Невыплеснёт водой зеленоватой, —
мой Бог, неужто это вы.
А это ты. В канале старомты столько лет плывёшь уже,канатов треск и плеск каналов
и улиц свет в твоей душе.
И боль в душе. Вот два столетья.И улиц свет. И боль в груди.И ты живешь один на свете,
и только город впереди.
Глава 30
Смотри, смотри, приходит полдень,чей свет теплей, чей свет серейвсего, что ты опять не понял
на шумной родине своей.
Глава последняя, ты встанешь,в последний раз в своём лицесменив усталость, жизнь поставишь,
как будто рифму, на конце.
А век в лицо тебе смеётсяи вдаль бежит сквозь треск идей.Смотри, одно и остаётся —
цепляться снова за людей,
за их любовь, за свет и низость,за свет и боль, за долгий крик,пока из мёртвых лет, как вызов,
летят слова — за них, за них.
Я прохожу сквозь вечный город,дома твердят: река, держись,шумит листва, в громадном хоре
я говорю тебе: всё жизнь.
Источник: https://prostih.ru/brodskiy/tema/sanktpeterburg
Петр Киле Стихи о Петербурге (Ленинграде)
peter_kiele
Стихи о Санкт-Петербурге – одна из поисковых фраз. Из классики – совсем немного можно вспомнить.
Из «Медного всадника» Пушкина:Люблю тебя, Петра творенье,Люблю твой строгий, стройный вид,Невы державное теченье,Береговой ее гранит,Твоих оград узор чугунный,Твоих задумчивых ночейПрозрачный сумрак, блеск безлунный,Когда я в комнате моейПишу, читаю без лампады,И ясны спящие громадыПустынных улиц, и светлаАдмиралтейская игла…
У Тютчева одно стихотворение, у Блока, у Ахматовой… У массы поэтов тема Петербурга случайна. Мне не приходило в голову выделить цикл стихотворений, поскольку вся моя лирика и большинство драм в стихах, связаны с Петербургом. Вот подборка из Ранней лирики, из Новых стихотворений и Сонетов. Их можно разделить на несколько частей, или сюит.
Петербургская сюита (1)
Ранней весной.
Как часто я Дворцовым мостом,Когда закат уже потух,Спешу домой из УниверситетаИ застываю на мосту.Над морем чисто и прозрачно -Так светел воздух, золотист,Как золото на тонких шпилях,Иль акварели свежий лист!Иду Невой я увлеченно,Так хорошо мне и светло.И к людям чувствую я нежность.И в людях чувствую тепло. 9 апреля 1964 года.
Сказка белых ночей.
Видишь, небо над устьем Невы, Над домами, над кранами?Не бывало такой синевы За оконными рамами.А под вечер засветит закат, Светом дивным струится.
В белой ночи стоит Ленинград, И опять нам не спится.
Станет ясно, что мы смещены И в пространстве и времени,Может, в прошлое канули мы? Или в будущем – самые древние? 18 сентября 1964 года.
Город мой.
1Хожу по городу и день, и ночь.Мне город мой всегда готов помочь -Молчаньем улиц, сумраком ночей,Внезапным взглядом – мимо, мимо -Он говорит со мною тайнами очейСтремительно, нетерпеливо.Все лучшее в случайных встречах глаз,Когда на миг, как сноп лучей, на васНадменность, пустота, смущенье, смелый зов,Веселость пылкая, тайная любовь,Досада, легкомыслие, милый гнев…О, как все это нужно мне! 2Люблю закатный час. Иду Невой.Полнеба заволокло лиловой синевой.И все лиловое – и невская вода,И стены, и трамваи, и «Аврора», И нежность взора. Летят лиловые года. 3В закат на улице рублевский колорит.А девушка уходит – как говорит:Походка нежная и умная, ей улица, как сцена,Походка милая – так поет сирена,Походка – вся поэзия, музыка, пролог,Походка – словно небо, словно Блок. 4Войду я в Летний сад. Столетний кленРасцвел, и светел над Решеткой небосклон.Здесь стар и млад находит и природу,И мир культуры, и только модуСюда привносит смело молодежь.Вот в узких брючках – кого ты ждешь?Смешная, ты чего от жизни хочешь?Или о главном ты хлопочешь:Война иль мир – там впереди?Навстречу ей юнец… Ну, что ж, иди.Еще когда придешь ты в Летний садС коляской сына, взятой на прокат,С коляской внука ветхою старухойСадиться тяжело и кашлять глухо.Сегодня – ни о чем, сегодня – молода! И ты вошла в мои года. Октябрь 1964 года.
Пропилеи.
Аллея, Смольный в глубине.Есть в каждом сердце та картина –Прозрачно чисто иль под тиной…Иду я вглубь и в тишине,Как в беспредельности веков,Хожу я, пристальный, бесцельный,Как в детстве, вдумчивый и цельный,За гранью всех земных оков.
Пусть скоро жизнь пройдет – я жил!Ведь и на мне эпохи мета,В последней битве тьмы и светаПоэтом радости я был.Пройдут века – все будет так:Аллея Ленина и Смольный,И в синем небе ветер вольный,Все тишина, все красота. 26-28 марта 1965 года.
У Летнего сада.
В апрельском воздухе сверкали Густые облака.Мы шли, как будто что искали. Внизу неслась река.И город на пути расставил Каналы и мосты.Он нас увлек, над нами правил Законом красоты.Вслед солнцу золотому в окна Исаакий полыхал.
Шпиль Петропавловки высоко Струился и сиял.Твой профиль в небе в час закатный Мне голову кружил.И люди шли толпою страстной… Как без тебя я жил!Тобой ли грезил я, – ты лучше! Я верил: «Это ты!»В лучах оранжевые тучи Горели, как цветы.
24 апреля 1965 года.
Весеннее.
Сначала голые деревьяСплетеньем веток в синевеПросили нашего доверьяПрозрачно выситься в листве.Их тени четкие чернелиВ воде по лужам, что стекло.Мои живые акварелиИль мыслей светлое жилье?И мы бежали в электрички.Звала в деревни верба-весть.
Мы потеряли все привычки -Читать и думать, спать и есть…Науки выпали из жизни.Дни полетели – это ты!На красноватых ветках вишниЦвели чудесные цветы.В садах ли города, в лесах лиПросторно в мире и светло.
Мы с головы до ног пропахлиДождями, теплою землей! 29 апреля 1965 года.
Летом.
Мы словно окунулись в озеро,Где звук и свет приглушены,И выплывал к нам с боку окунь,Качались водоросли-сны.Любила ранние ты утра.Сначала ночь, затем светлей,И речка вся из перламутраУлыбкой радостной твоей.
Прохладно, чисто тучи плыли.А мы в кругу берез и горЛюдей, как лоси, обходилиВдоль дальних берегов озер.А за равниной бесконечной,Все дни покрытой белой мглой,Мы видели наш город вечный,Лилово-сине-голубой.
30 апреля 1965 года.
В белую ночь.
Все материальное притихло.Роится сумрак, точно в немПроснулись души мотоциклов,Синея призрачным огнем.В такую ночь хочу к бездомным.Постель банальна, дом не в дом.В такую ночь легко влюбленным.Проснись, пора! Идем! Идем!Воде гранитные ступениНе одолеть, не одолеть.
Ты сядешь, обхватив колени,Теченье светлое смотреть.Нам жить недолго – время быстроЛетит, летит! Зачем? Куда?Нас бьет лицом о каждый выступ,Бросает за борт, где вода.Мгновенье. Нет. Что делать, люди?Наш первый час – последний час.Ведь все, что было, все, что будет,Прошло без нас, пройдет без нас.
24 июня 1965 года.
Твое присутствие в мире.
На остановке у каналаНе ты ль одна, чуть в стороне,Ждала трамвая и стоялаИ тайно улыбалась мне?Когда входил я в тот троллейбус,Не ты ли впереди сошлаТуда, где так светилось небо,Сверкали мирно купола?Не ты ли тенью в светлых шторах,Спокойная, одна стоишьНад этим миром в вечных спорах,Над шумной суетой столиц?В кино я знаю поневоле -Ты в темном зале там сидишь.Чей смех пронесся – он не твой ли?На то ж, что я, смеясь, глядишь.В музее, у картин Брюллова,На улице ты, всюду ты.Пройдешь ты, не сказав ни слова,Ты – образ милой красоты! 8 июля 1965 года.
Прогулки ночи напролет.
Ночное небо в белых, синихГорах и дюнах облаков -Как перламутры юных лилий,Как колорит былых веков.Пилястры, кариатиды, окна,Колонны, фонари и ты…Идешь ты стройно и спокойно,Наш путь – каналы и мосты. 9 июля 1965 года.
Дети.
Сквозь Решетку Летнего сада,Сквозь сплетенье ветвейСкупо светит белое солнцеНа подвижную группу детей.Все одеты тепло и, конечно,Беготня, и толканье, и крик.Только мальчик один, самый малый,Видел ветви и солнечный диск.Кто-то, верно, его обидел.Он стоял в стороне.В нем звучали холодные дали,Как когда-то звучали во мне. 24 декабря 1965 года.
Прощание с Университетом.
Менделеевская линия!Так уж быть, пора.Если был я и беспечен,Мне ль идти в профессора.Из аудитории под крышей,Пантеист-марксист,Я смотрел на кроны клена…Долго падал красный лист.Вот и лето.
На каштанахСвечи. Каждый деньЖдал я тихо, словно чуда,Запоздавшую сирень.Выхожу к реке поэтов.Светел в тучах неба край.Менделеевская линия,До свидания! Гуд бай! 25 декабря 1965 года.
Зимний день.
Фиолетовое небо.Невский плес чернеет. Штиль.Петропавловская крепость.Бастионы. Тонкий шпиль.Оснеженны парапеты.В форме шара фонари.Тишина на пол-планеты.Ангел в золоте зари. 17 декабря 1965 года.
На Неве.
Невский плес – словно черные очи.Под лучами прожекторовВыступают из ночиСтены лучших дворцов.Торопливо, торжественноИз подъездов, воротВыбегают нарядные женщиныИ уходят вперед. 29 декабря 1965 года.
Январский ледоход на Неве.
Чудесно-красные просветыВ лиловом море облаков…И не было на лицах меты,Какой страны, каких веков.Но светят окна золотыеНа зимний ледоход.И где-то вся в снегу Россия.Снег идет. Январь 1966 года.
Воспоминания зимой.
Белым бело по всей Земле,И свет кладет на снег живые тени.Морозные узоры на стекле -Как сны уснувших на зиму растений.Так и у нас – мечты твои и сны,Пространство, время – все пустое,То тускло, то светло отраженыВо мне – как солнце золотое. 11 февраля 1966 года.
Все было.
Жили бедно, жили скучно,Жили весело и легко,И, как солнце, восходит беззвучноЗолотое далеко.Там качаются сосны, венчаютсяСнег, весна, Озерки.Все хорошее скоро кончается –День и юность, кино и коньки,И застенчивая доверчивость,Упоительный трепет губ…Все прошло. Делать нечего.Ты был счастлив и очень глуп! 13 февраля 1966 года.
* * *У любви все предвечно -С мимолетных первых встреч.Говорили о чем-то беспечно,Но о главном шла все-таки речь.А о чем? И не вспомнишь. Не надо.Все одно. Все одно.Только солнце чему-то радо,С целым ворохом снов.Беспечально, ленивоГоризонт голубел.Свежий ветер с заливаС нами делал, что хотел. 5 марта 1966 года.
Под утро.
Ночь прошла уже – это странно.Ты от холода вся дрожишь.«Я вернулась домой очень рано!» -Ты шутливо говоришь.Выходи через двор на НевуИ бегом на Васильевский остров.С головою в постель, в синеву –Счастье быстро и остро! 5 марта 1966 года.
Сфинксы над Невой.
Снег мелькает, льется дождик,Сфинксы тут как тут.У Академии художествСфинксы что-то стерегут.Не могло ведь это слиться:Тело львицы, женский лик?То не женщина, не львица…Отгадай, кто? Сфинкс!Образ создан, и отнынеСфинкс, как молния, влечет.Над Невой и там, в пустыне,Сфинкс загадки задает.
6 марта 1966 года. * * *В женской поступи есть эта прелесть,Прелесть лета, света озер,Что в душе у Шопена пелось,Нежил Пушкина быстрый взор.У меня за спиной котомка –Акварели и ноты шагов.Мимо сада идет незнакомка.В ней мелодия дальних веков! 7 марта 1966 года.
Жизнь в одном городе.
В каждый миг в моей жизни я знаю,Где ты ходишь, что делаешь ты.Я маршруты твои отмечаю -Эти улицы и эти мосты.На работе – колбы, мензурки,И вода не вода – аш два о.Рост кристаллов – твои мазурки.Муть в пробирке – твое торжество.
Пусть с трамвая у домаТы сошла, отошла не спеша, -Ты трамваю давно знакома,У трамвая – моя душа.Ты выкладываешь булки из сумки.Ты стираешь в пене белье.В переулках огни и сумерки -Как присутствие твое. 8 марта 1966 года.
После бала.
В колонном зале дворцаМузыка, свет ликуют.Касаясь руки, лица,Пары легко танцуют.А мы убежали из залаВ холодный вечер весны.Качаясь, ты плавно шагалаПо краю тишины.В сиянье огней, задорноНас город звал, уносил.
Стремиться друг к другу упорноНикто ведь нас не просил.Мы так бесконечно свободны,Так жаждем всего, всего!О, город, о, люди, сегодняДа будет позволено всё! 31 марта 1966 года.
Вечер.
Небо красное над морем,Телевышки огоньки.Все тревожней по квартирамТелефонные звонки.Это ты? Кто это? Где ты?Окна в золоте зари.Город, в сумерки одетый,Высветляет фонари.Вечер сладкий, молчаливый,Гадкий, страшный – не уйти.Дня последние порывыГорем, счастьем изойти. 1 апреля 1966 года.
Приморское шоссе.
Что же, едем! Залив огибая,К морю, к листьям в росе,Мимо домиков в лес убегая,Шелестит, летит шоссе.Ветер рвется, свистит, замирает.Все смешалось – радость, печаль.Расступается лес, нас встречаетВ белых тучах синяя даль! 2 апреля 1966 года.
Весною на Неве.
Как встарь, по ступеням спиральным Выйти вплотную к Неве.Светило рисунком наскальным В Неве, а еще в синеве.
Приходится щуриться и сам с собою Смеяться: «Старик, салют!»Качаются льдинки, а там, под водою, Их тени, как рыбки, снуют.
Уже не понять, ты старый, ты юный, Какая эта река?Но, верно, есть вечные струны, Звучащие сквозь века. 25 марта 1966 года.
Зов веков.
Смотри – облака над нами.Как весело им сиять!Вот книги – ведь их векамиВсем в упоеньи читать.Мы счастливы ими, как дети,И хочется ясно жить.Но в мире далеких столетийНе нам облака следить.
И жаль, если жизнь напрасноПройдет, не оставив следа.Ведь вечно лишь то, что прекрасно,Во что вольются года.И кто-то в нас горько плачет,И тают в дали облака.Искусство – это ведь значит:Жить всюду, во все века.
30 марта 1966 года.
В начале весны.
С крыш высоких струится тепло…
Небо чище, улицы шире, -Так с весною беспечно светлоВдруг становится в мире!Сразу столько смеющихся лиц!Столько скромных, ищущих взоров!Столько старых и новых страницТы откроешь из разговоров…
Засияет над морем закат.В смене дня, словно в смене столетий,Ты идешь, сам не зная куда, наугад,На людей натыкаясь, как дети. 5 апреля 1966 года.
Ледоход.
К Неве! К Неве! Лучась, играя,Лед ладожский, неосторожно колкий,Так поздно, в середине мая,Уходит, рассыпаясь на осколки.А между льдин суровой стальюВода всплывает и вскипает,И снова лед синеющей эмалью,Шурша, со звоном наплывает! 16 мая 1966 года.
Ласточки над городом.
Превыше крыш, куполовНад городом ласточки вьются.Свобода, стремление, зов -Так в душу мою и льются.Как будто твоя рукаКоснулась души унылой:«Ах, будет валять дурака.Ведь некогда, некогда, милый!»День прожит, и что-то прочь.Над перистыми облакамиВосходит белая ночь,И город грезит веками.
29 мая 1966 года.
© Петр Киле
Источник: https://peter-kiele.livejournal.com/111266.html
Загрузка...
