Стихи Александра Габриэля. Поэты по субботам
На вопрос, откуда появился талант стихосложения, Александр спокойно ответил, немного разочаровав: «Ниоткуда». Прибавил чуть позже, что отец привил любовь к чтению, и читал он в детстве запоем всё, не исключая поэзии.
Рос в Минске, в семье простых советских инженеров. Писать стихи начал в подростковом возрасте. Пробовал печататься в солидных литературных журналах. Неудачно. Поэтому оставил стихосложение на долгое двадцатилетие, выучившись и став потомственным инженером.
Чудо-Интернет раскрутил Александра на второй поэтический виток. Годы не прошли даром. Хвалёная корифеями поэтическая техника Александра никуда не исчезла. Жизненный опыт сыграл свою немаловажную и необходимую роль.
Александр Габриэль стал победителем и лауреатом почти 40 поэтических конкурсов, является одним из немногих поэтов-тысячников (более тысячи читателей) в Живом Журнале. Обрёл своего читателя, чем очень дорожит. У него ещё много поэтических витков впереди.
Позднее начало
Это глупо — начинаться в пятьдесят, когда в голос пять мигреней голосят, упоённые мотивом одичалым. Буки-веди начинаются с азов, вот и ты порою слышишь странный зов,
к позабытым возвращающий началам.
Там машинки, там песочница с песком, мяч залатанный и чайник со свистком, там по телику «Спартак» — «Динамо» (Киев). Там бельё полощет ветер во дворе, паутина на неярком фонаре,
и деревья. Не как нынче, не такие.
Там на полках книги Верна и Леви, паранойя удушающей любви, обучение надеждам и рутине, академия невидимых карьер, пневмония и тавро «СССР»
на тщеславной краснокожей паспортине.
Там толпа и сквозняки, но живы те, с кем сегодня я общаюсь в пустоте, поражаясь ненатужности общенья. Эту книгу ни за что не перечесть… То, что было, превратилось в то, что есть.
То, что есть — опять в процессе превращенья…
Время с той — и время с этой стороны… Как ни вглядывайся, больше не видны прошлобудущего времени границы. Лишь дожди, как в давнем прошлом, моросят… Нет запрета начинаться в пятьдесят —
даже с выцветшей исписанной страницы.
Бостонский блюз
Вровень с землёй — заката клубничный мусс. Восемь часов по местному. Вход в метро. Лето висит на городе ниткой бус… Мелочь в потёртой шляпе. Плакат Монро.
Грустный хозяин шляпы играет блюз.
Мимо течёт небрежный прохожий люд; сполох чужого хохота. Инь и Ян… Рядом. Мне надо — рядом. На пять минут стать эпицентром сотни луизиан.
Я не гурман, но мне не к лицу фастфуд.
Мама, мне тошно; мама, мне путь открыт только в края, где счастье сошло на ноль… Пальцы на грифе “Фендера” ест артрит; не потому ль гитары земная боль
полнит горячий воздух на Summer Street?!
Ты Би Би Кинг сегодня. Ты Бадди Гай. Чёрная кожа. Чёрное пламя глаз. Как это всё же страшно — увидеть край… Быстро темнеет в этот вечерний час. На тебе денег, brother. Играй.
Играй.
Предосеннее
В небесах — серых туч джиу-джитсу; дождик в воздухе тонкий, рябой… Лето, мы не смогли подружиться, не смогли подружиться с тобой. Да, другие с тобою дружили безоглядно, вразнос, целиком… Ну, а мы… Мы остались чужими, ограничив общенье кивком.
Раскалённый сверкающий слиток выжег души до самого дна… Ты собой воплощало избыток. Мне привычнее полутона.
Но сейчас ты уже на пределе, твой изломан воинственный строй… И вот-вот — счёт уже на недели — ты, как давний фольклорный герой, разухабисто грянешься оземь,
обратившись в того, кто знаком…
И заглянет в глаза мои осень
неподвижным вороньим зрачком.
Кювет
Весна рукой махнула — и привет. Вновь инеем прихвачен твой кювет… Досмотрен долгий сон. Дочитан Бунин. И всё привычней голоса сирен, слова их песен не вместить в катрен.
Но, впрочем, ты к вокалу их иммунен.
Не перемерзни, мыслящий тростник… Обочина, где прежде был пикник, знакома, но на диво неприглядна. Там ты один, и больше никого, поскольку от Тезея своего
клубок ревниво прячет Ариадна.
Полна усталой чушью голова; в молитвослове кончились слова. На деревах — холодный белый бархат… Твой потолок — всего лишь чей-то пол; давно понятно, что король-то гол,
но всё равно обидно за монарха.
Не бойся, капитан. Присядь на мель и бытие прими, как самоцель, у неба одолжив глоток озона. А птицы вновь вернутся, как всегда. Хотя сюда — особенно сюда —
им возвращаться вроде б нет резона.
СЕДЬМОЙ ДЕНЬ
Шесть дней из семи в неделю он словно в коме: работа, друзья и затхлый привычный быт… Он будто плывет на странном пустом пароме, а порт назначенья им навсегда забыт. Он – словно случайно выживший в гекатомбе. Он всё потерял, зато уцелел. И вот – шесть дней из семи в неделю он робот. Зомби. Его завели, как куклу, – и он идёт.
Он распознаёт, как прежде, места и лица. Он помнит свои маршруты и где рождён. Он знает, как есть. Он помнит, как спать и бриться – шесть дней из семи обходится этим он. Он знает давно: ничто под луной не ново, но, верность пустой мечте до сих пор храня, шесть дней из семи в неделю он ждёт седьмого – всего одного достойного жизни дня.
Один только день в неделю – его вершина,
и там пустоты кончается полоса…
В субботу ему разрешают увидеть сына.
На три часа.
Летаргия
Слово было. Но скорей всего, в начале, в дни, когда был мир един и не расколот. А сегодня — доминирует молчанье соматической реакцией на холод. Тихий омут: ни метаний, ни литаний, всю Вселенную зима заполонила… Обессловели замерзшие гортани, обездвижели в чернильницах чернила. И деревья — безразличные, нагие; звуки кончились. Безжизненно и пусто… Колпаком накрыла землю летаргия.
Летаргия Иоанна Златоуста.
Оправдание
Верный людям, идеям и слову, ничего не обретший задаром, я пришёл подобру-поздорову и уйду точно тем же макаром не изящной симметрии ради, а поскольку ну как же иначе? Жизнь свою ненавязчиво спрячу в сотню общих безумных тетрадей. Воплощение ночи и дня, я проживаю, как пони в загоне, появленьем своим не меняя мировых благозвучных гармоний.
Не любитель изящных гортензий, не фанатик ни злата, ни проса, в этот мир я явился без спроса, оттого и живу без претензий. И познавший низины и выси, бытие не считая за вызов, я хотел бы ни в чём не зависеть от сирен и от их вокализов и болтаюсь, привязанный к мачте под ударами ветра и града… Надо мною не смейтесь, не надо. И прошу вас, не надо, не плачьте.
Породнившись с привычным уделом, отхлебнув и надежд, и страданья, вывожу я крошащимся мелом: “Я здесь был” — на скале мирозданья. “Я здесь был” (словно Киса и Ося) — вывожу с терпеливостью мула… А Земля моё сердце проткнула своей гибкою жалящей осью. Я покою отнюдь не синоним; вместо глади — сплошные надрезы…
Я хотел быть простым посторонним, наблюдателем точным и трезвым. Но не вышло. Не склеилось, други; перемены пришли, перемены, и сбиваю я ребра о стены в потерявшей контроль центрифуге. И мелькают то пекло, то стужа, словно теннисный мячик по корту… Доктор Хаос, от вас только хуже. Диагностика ваша — ни к чёрту.
И мелькают то окна, то дверцы; утро, вечер, восходы, закаты… Остановки же бега чреваты остановкой усталого сердца.
Время тает, а мельница мелет, белкой в клетке вращаются числа… Без любви это всё не имеет ни на миг ни малейшего смысла.
Без неё всё в осколки разбито, без неё всё смешно и постыло, без неё лишь веревка да мыло — атрибуты нормального быта.
К нам приходит она, как фиеста, освещая собою потёмки, — и встают со щелчками на место части бешеной головоломки. С ней и ангелы дружат, и черти; в ней, как в Слове, что было в начале — индульгенция прошлым печалям.
Оправдание жизни и смерти.<\p>
Источник: https://www.epochtimes.ru/stihi-aleksandra-gabrielya-poety-po-subbotam-98908539/
Ретроспектива Ильи Зданевича открылась в ГМИИ им. А.С.Пушкина
Наталья Гончарова нарисовала молодого Илью Зданевича в виде ангела с крылами за спиной и пером в руке. Серж Фера изобразил его в виде человека-птицы, в котелке и с листками доклада в руке. Михаил Ле-Дантю в 1916 нарисовал приятеля в бурке с пастушьим посохом на фоне барашка и гор.
Пабло Пикассо к свадьбе Зданевича и Элен Дуар в 1968 потрудился над офортом для их пригласительных билетов на торжество, где Илья Михайлович предстанет нагишом – в виде коренастого грузного античного пастуха с посохом.
Без этого “ангела небольшого роста и наглого певца”, как сказал о нем его друг, поэт Игорь Терентьев, будет неполной не только русского футуризма, но и европейского дадаизма и книги художника – livre d'artiste – в ХХ веке.
Премия “Дебют” наградила лучших молодых писателей
Тем ценнее выставка “Ильязд. ХХ век Ильи Зданевича”, открывшаяся в Галерее искусств стран Европы и Америки XIX – XX веков ГМИИ им. А.С.Пушкина, первая масштабная ретроспектива его творчества в России.
Впервые собраны и показаны все книги (числом 21) в жанре livre d’artiste, изданные Зданевичем за 35 лет (из собраний Бориса Фридмана и Георгия Генса), рисунки, графика, рукописи, афиши из коллекций из архива Ильязда во Франции, французских частных собраний, РГАЛИ, Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства, Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме, архива CHANEL (Франция).
Кураторами проекта стали Борис Фридман, Виталий Мишин, научным консультантом выступил Режис Гейро (Франция), крупнейший специалист по творчеству Зданевича.
В России Илью Зданевича знают как писателя (его романы, стихи, речи, письма выходят у нас с начала 1990-х), одного из теоретиков футуризма (именно он запустил в оборот у нас это словечко, подхватив его у Маринетти), популяризатора “всёчества”, одного из первооткрывателей Нико Пиросмани и автора первой монографии о творчестве Наталии Гончаровой и Михаила Ларионова…
В Липецке объединили ценителей музыки и живописи
И, конечно, как участника бурного диспута в московском Политехе в марте 1913 года. Тот диспут был приурочен к открытию выставки “Мишень”, и на нем мишенью разъяренных зрителей стал эпатировавший публику Ларионов.
Илья спас художника от готового опуститься на его голову стула, со всей горячностью 19-летнего студента ринувшись в схватку лектора с разгоряченной публикой, когда в ход пошли все подручные боевые средства, вроде стульев, стаканов, блюдечек и даже пюпитра.
Меж тем Илья Зданевич знаменит еще и как дизайнер тканей, работавший для Дома Шанель, и как основательный византолог, который вычерчивал детальные планы обследованных им византийских, грузинских, армянских и испанских церквей… И рисунки Зданевича, и образцы тканей, и даже фотографии Габриэль Шанель в костюмах из этих тканей, можно увидеть на выставке. Равно, как чертежи храмов, выполненные им с тщательностью профессионального архитектора. За 1930-е годы он сделал около 150 планов старинных храмов.
На выставке их, конечно, всего несколько. Но строгость чертежей удивительным образом перекликается с четкостью структуры “книг художника”. И все же чертеж здания и макет книги не столь различны меж собой, как образ футуриста и “архивного юноши”, любителя древности.
Но, похоже, для самого Ильязда – так он представил себя на одной из лекций в Париже 1922 года – в этом сопряжении не было конфликта. Есть поразительное признание в его письме к матери в 1913 году: “Я очень печалюсь, что не родился древним римлянином. Ибо обязательно бы стал “неистовым” трибуном”.
Это отчасти объясняет, каким образом этого пылкого футуриста и поэта занесло на юридический факультет Петербургского университета.
Но гораздо важнее, что этот пассаж объясняет сплав страстей и рационального расчета, вкуса к публичным выступлениям и организаторской рутине, южного темперамента и кропотливых исторических штудий, что так характерен для Ильи Зданевича.
Алиса Фрейндлих стала экскурсоводом по роману Толстого
Между прочим, эта “примерка” на себя образа римского трибуна, это ощущение античности как “своего” пространства, сближает Ильязда с поэтическим поколением начала XIX века.
Поколения, которое, конечно, предпочитало Апулея Цицерону, но для которого республиканские идеалы и представление о гражданском долге, свободе и ненависть к тирании прочно соединялись с сюжетами античной истории. Вообще-то ему не было нужды сетовать.
Конечно, дореволюционный Тифлис, где Илья Зданевич родился на излете XIX века, в 1894 году, в польско-грузинской дворянской семье, не древний Рим, но он был одним из самых фантастических городов многонациональной Российской империи. О тифлисской жизни героя рассказывает экспозиция в начале выставки.
С афишей в Боржом-парке (1919), с рисунками Михаила Ле-Дантю, погибшего на Первой мировой, с шаржами Игоря Терентьева и Зигмунда Валишевского, с книжками Алексея Крученых и самого Зданевича…
К тому же роль “неистового” трибуна Зданевичу вполне удалась. Если в России он выступал с докладами о футуризме, “всёчестве” (“всёчувстве” – как написано на афише вечера Гончаровой), то во Франции он был одним из организаторов вошедшего в историю вечера дадаистов в Париже 1923 года под названием “Бородатое сердце”.
Того самого, что закончился потасовкой, сломанной рукой одного из поэтов и вызовом полиции.
А после войны, в 1946, Зданевич собирает силы “старой гвардии” авангардистов для полемики с леттристами во главе с Исидором Ису, который заявил о перевороте в поэзии, словно до него не было ни русских “заумников”, ни итальянских футуристов, ни дадаистов… Антология “Поэзия неведомых слов” (1949), в работе над которой Ильязд смог привлечь самых известных художников, стала весомым аргументом в споре. В этой книге стихи Алексея Крученых, например, сопровождает графика Джакометти, строки Велимира Хлебникова – офорт Марка Шагала, текст Антонена Арто – работа Жоржа Брака, стихи самого Ильязда проиллюстрированы Фернаном Леже, а на строки Тристана Тцара наложены “буквы” и “точки” цветных офортов Жоана Миро…
Любопытно, что в антологию включены стихи второй жены Ильязда, юной нигерийской принцессы Ибиронке Акинсемоин, приехавшей учиться в Сорбонну, попавшей в нацистский лагерь и умерший вскоре после освобождения от туберкулеза. Линогравюра Анри Матисса сопровождает строгую ритмику строк ее стихов.
Для этого издания Ильязд заказывал футляр из пергамента, в который вкладывал пять тетрадок со сложенными вчетверо листами… Пергамент, разумеется, опять-таки отсылка к древности, к старинным рукописям и драгоценным иллюстрациям. И надо сказать, не единственная в его изданиях livre d’artiste.
Среди книг, которые Ильязд сделал с Пикассо, выделяется издание “Худая” (1951). В основе – книжка 1630 года, написанная неким Адрианом де Монлюком и найденная Зданевичем на букинистическом развале.
История дамы, переживающей из-за своей худобы, обрамлена офортами с рисунками рыцарских поединков, напоминающих разом наскальные рисунки, образы кубистов и орнаментальные вставки средневековых манускриптов. В выборе текстов Зданевич почти непредсказуем.
В его изданиях можно обнаружить трактат о балете времен Людовика XIII или, например, либретто балета XVII века давно забытого поэта из Тулузы Рене Бордье. Балет по его либретто “Рассказ о севере и холодных краях” был поставлен в Париже в 1626 году в Париже.
Зданевич превращает строгую ритмику королевского представления в два листа стихов, написанных на странном языке с использованием только 27 слов. Слова при этом спускаются на листе, подобно актерам, выходящих друг за другом на сцену в танце. Весь балет – на двух листах, словно двухактный спектакль, где вместо занавеса – офорт с нежнейшим зимним пейзажем Камиля Брийена. Того самого, кто придумал слоган дадаистов “Запрещено запрещать”.
Харрисон Форд: Я просил прикончить Хана Соло в “Возвращении Джедая”
Понятно, что Зданевича манило сближение балета и заумной поэзии, страницы и сцены, уникального издания – и волшебного представления… Ну, а как вам сближение livre d’artiste с астрономией? Ну, где Зданевич откопал историю о скромном астрономе-любителе XIX века Эрнсте Вильгельме Леберехте Темпеле, открывшем пять астероидов и 12 комет, что, впрочем, никак не повлияло на снобистское отношение к нему высоколобых профи? Чем привлек Ильязда этот законченный неудачник – даже открытый им между Марсом и Юпитером астероид немецкие ученые переименовали? Своей неземной страстью или даром наблюдения за светилами? Или тем, что по профессии он был литографом, то есть имел отношение к книгам? Именно в книге Ильязд и Макс Эрнст создают ему памятник. Письмо превращается в космос. На другом листе слова и буквы выстраиваются в каре “расчетов”. На следующем рисунок находит место в пространстве строк и таинственных знаков…
Эта “космическая эпопея от Ильязда и сюрреалиста Эрнста завораживает строгостью и алогичностью. Она выглядит живым воплощением motto Зданевича: “Да здравствует заумь, но организованная, а не случайная”. Выставка в ГМИИ им. А.С.Пушкина следует этому завету.
Ее строгая трехчастная композиция (футуризм до 1920 года, парижская жизнь до 1940, раритетные “книги художника”, созданные с 1940) обещает наслаждение тем, кто, как скромный астроном-любитель Эрнст Темпель, ценит возможность наблюдать, видеть и открывать новое.
Благо из “беззаконных комет среди расчисленных светил” искусства ХХ века Илья Зданевич остается одной из самых притягательных.
Источник: https://rg.ru/2015/12/15/zdanevich-site.html
На острие искусства: семь фактов к выставке Ильи Зданевича
«ХХ век Ильи Зданевича» — экспозиция, посвященная незаслуженно забытому незаурядному художнику, поэту, теоретику искусства, без которого, как считают, «не состоялся бы русский и обеднел европейский». Ни одной персональной выставки при жизни, и всего две — посмертные, — в МоМА и в Центре Помпиду, — что ж, Государственный Музей Изобразительных искусств им.
Пушкина представляет первую в России ретроспективную выставку Ильи Зданевича, более известного на западе как Ильязд.Пикассо, Просмани, Шанель и Илья Зданевич — факты о столь незаурядном творце, как и сама экспозиция, — просто поразительны!Такой полной по объему выставки, посвященной Зданевичу, еще не было — ни за рубежом, ни в России.
Семь залов музея позволяют с максимальной полнотой проследить за всеми этапами и хитросплетениями разностороннего творчества Ильязда. Экспонаты были предоставлены как частными коллекционерами России и Франции, так и музеями — от Государственного Литературного музея до архива Коко Шанель. Сам Ильязд говорил: «Лучшая судьба поэта — быть забытым».
Кем же был и кем стал сын польского преподавателя французского языка и грузинской пианистки, ученицы Чайковского, родившийся в Тифлисе в конце ХIХ века?Многие исследователи русского искусства начала ХХ века небезосновательно считают, что именно благодаря Зданевичу в России стал известен и популярен .
Именно Ильязд рекламировал манифест итальянского футуриста Маринетти в Москве и Петербурге. Публику 1912 года шокировал молодой человек, размахивающий своим снятым с ноги башмаком и доказывающий, что башмак прекраснее Венеры Милосской. Ибо он, то есть башмак, «отделяет нас от грязной земли, тем самым выражая презрение футуристов к земле и их любовь к небу».
Однажды страстное выступление студента- юриста в поддержку футуризма закончилось грандиозной потасовкой, о которой писали все московские газеты.
Илья Зданевич.
Обложка книги «Игорь Терентьев. Факт».
Тифлис: 41°
Да, именно Илья со своим старшим братом, художником Кириллом Зданевичем, а так же художником Михаилом Ле-Дантю, во время поездки в Грузию заметили работы Нико Пиросмани. Они организовали его первую выставку и опубликовали в прессе статьи о художнике.
Ильязд тогда объездил всю Грузию, собирая самую большую коллекцию работ Пиросмани. Позже его старший брат продал коллекцию государству и тем самым спас наследие знаменитого грузинского художника.
Когда же, спустя много лет, в Лувр приехала первая выставка «грузинского Джотто», Ильязд пришел посмотреть на свое бывшее собрание, как обычный посетитель.
Темпераментный молодой футурист быстро разочаровался в футуристических идеях Маринетти и, чуть повзрослев, создал свое собственное художественное направление — «всёчество». По задумке Ильязда, оно должно было заменить и, наконец, объединить многочисленные художественные направления — как в поэзии, так и в живописи.
«Всёчество» утверждало, что право на жизнь имеют все стили. Несмотря на кажущуюся несерьезность и карикатурность названия идея о том, что любая культура непрерывна и современна, а новому в искусстве не обязательно порывать с прошлым, была очень прогрессивна и революционна для бурного начала ХХ века.
Илья Зданевич. асЁл напракАт. Драма.
Сборник «Софии Георгиевне Мельниковой.
Фантастический кабачок». Тифлис: 41°, 1919Илья Зданевич опередил свое время не только «теорией всего» в искусстве. Так, на одном из своих вечеров артисты творческой группы «Ослиный хвост», членом которой был Ильязд, вышли на сцену… раскрасив себя! Тогда, в начале ХХ века, люди с раскрашенными лицами и голыми частями тела повергли публику в состояние шока. Дело дошло до того, что членам «Ослиного хвоста» даже пришлось пояснять свой поступок общественности. Ильязд сотоварищи издали манифест «Почему мы раскрашиваемся», где несколько пафосно провозгласили: «мы связали искусство с жизнью, и жизнь вторглась в искусство. Пора искусству вторгнутся в жизнь. Раскраска лица — начало вторжения». Гораздо позже это станет боди-артом, а об Ильязде забудут.Это не шутка. Наш герой действительно и в этом тоже предвосхитил время. В 1916 году в свет вышла пьеса Зданевича «Янко круль албанскай». В пьесе есть такой текст: «так как албанский изык с руским идет ат ывоннава… пачиму ни смучяйтись помнити шта вот изык албанскай…» Пьеса впоследствии войдёт в знаменитую «питёрку дейстф», которые станут знаменитыми «дра» (то есть драмами) не только с точки зрения литературы, но и типографики и полиграфии. А придуманный Ильяздом «албанский изык» воскреснет — уже в сети Интернет, спустя десятилетия и совсем по другому поводу.
Обложка книги Зданевича
В 1920-е, после Первой мировой войны, многие модные дома Франции испытывали недостаток в тканях. Коко Шанель нашла выход — она задумала использовать джерси, трикотажную ткань, из которой до этого шили только нижнее белье. Ткань надо было улучшить. И здесь на помощь Шанель пришел Ильязд, который к тому времени эмигрировал из советской России во Францию.
Уроженец Грузии, Зданевич был хорошо знаком с приемами местного ручного ткачества. Именно они легли в основу разработки нового ткацкого станка, придуманного Зданевичем для Шанель. Помимо технологических улучшений, Зданевич разрабатывал многочисленные орнаментальные мотивы для этих тканей.
Союз Коко и Ильязда длился с 1928 (когда тот был назначен директором одного из заводов компании «Ткани Шанель» и одновременно художником по тканям) и вплоть до 1935 года. В середине 1930-х мода на джерси постепенно сошла на нет, уступив место твиду. Однако еще долгое время Зданевича привлекали к разработке аксессуаров и эскизов для модного дома Шанель.
Габриэль Шанель в костюме из джерси, узор для которого был создан Ильяздом. Фотограф Александр Стюарт
Еще одна грань блистательного художественного таланта Ильи Зданевича — издательская деятельность. Последние 35 лет своей жизни он посвятил выпуску уникальной серии книг «Livre d’artiste», предназначенную исключительно для коллекционеров. Вместе с ним над серией работали Пабло Пикассо, Макс Эрнст, Жоан Миро и Альберто Джакометти.
Жоан Миро. Бумага, цветной офорт.
Иллюстрация издания Ильязда. Адриан де Монлюк. Нелепый придворный.
Париж: Сорок первый градус, 1974
«Он — не просто издатель, он крупнейший дизайнер. Он выстраивал конструкцию своих изданий. Он продумывал весь иллюстративный ряд, и уже такие великие художники, как Пикассо, Миро следовали тому, что он диктовал. Это уникальная ситуация, и это не удавалось ни одному издателю XX века», — говорит коллекционер работ Ильязда Борис Фридман.
Эти уникальные книги выходили в издательстве «41 градус». Именно так — «41 градус» — назывался творческий союз грузинских авангардистов, в котором цифра означает географическую широту, на которой находится Тифлис — нынешний Тбилиси.
Вся французская коллекция книг «Livre d’artiste», изданная Ильяздом, также представлена на проходящей выставке в Москве.«В каждую эпоху есть люди, находящиеся на острие лезвия искусства. Это ударный отряд исследователей. Личная судьба их была бы печальная, если бы они не были сами веселыми. Илья Зданевич обратил все свое огромное дарование в художественный эксперимент. Если в искусстве не быть Пушкиным, Расином или Гете, то стоит быть только Зданевичем».
Писатель и критик Виктор ШкловскийК ретроспективе Ильи Зданевича издан каталог, в котором подробно отражен весь его жизненный и творческий путь. А генеральным партнером мероприятия выступил модный дом CHANEL. Выставка «ХХ век Ильи Зданевича» в ГМИИ им. Пушкина продлится до 14 февраля. Расписание экскурсий можно посмотреть здесь. Постарайтесь ее не пропустить, ведь неизвестно, когда в следующий раз вспомнят об Ильязде, забытом новаторе искусств. Выставка хороша, экскурсионная программа насыщенна — прекрасный повод совместить приятное с полезным, получив впечатления и новые знания.Главная иллюстрация новости: фото — Пабло Пикассо стрижет Ильязда. 1947
Серия фото с выставки – со страницы ГМИИ в соцсети Фейсбук.
Источник: https://artchive.ru/news/1489~Na_ostrie_iskusstva_sem_faktov_k_vystavke_Ili_Zdanevicha
Загрузка...
