Александр воейков стихи: читать все стихотворения, поэмы поэта александр воейков – поэзия

Все стихи Александра Воейкова

Муз благодатных славный любимец, владеющий лирой,

Даром языков и грифелем Клии, Уваров! постыдно

Великолепный российский язык, сладкозвучный и гибкий,

Сделать рабом французской поэзии жалкой, нескладной,

Рифмой одной отличенной от прозы. Не нам пресмыкаться!

Льзя ль позабыть, что законные мы наследники греков?

Нам с православием вместе науки они завещали —

И сохраним в чистоте наследное наше богатство!

Усыновим богатый и полный Гомеров гексаметр,

Разнообразнейший всех стихотворных древних размеров!

Как невозможно в одежду младенца одеть великана,

Углем и мелом сходно списать картину Вернета,

Или Моца?ртов сонат рассказать в простом разговоре,

Так невозможно александрийским стихом однозвучным

В ходе, в падении стоп, в пресеченьи стиха, в сочетаньи

Рифм, одинаким в течение целой пространной поэмы,

Часто из нескольких песен и тысяч стихов состоящей,

Выразить с тою же верностью, смелой в рисовке, в смешеньи

Света и тени, и с тою же яркостью в красках, всю силу

Чувств, всю возвышенность мыслей и блеск, которыми каждый

Стих Илиады и каждый стих Энеиды сияет.

Вспомни, Уваров! что пишет Вольтер к китайскому хану:

Острый старик насмехается едко над варварским, странным

Правилом их стихотворным, которое требует строго

Двух шестистопных стихов и друг подле друга стоящих.

Ежели верить Вольтеру: одна стихов половина

Служит для смысла, другая же вечно только для рифмы,

Так что легко, ничего в существе не теряя, французам

Можно во всякой поэме стихов половину убавить.

Участь русской державы и русской словесности сходны:

Долго владычество чуждое Русь ярмом тяготило!

Нас, несогласных, татары, быстро нахлынув, пленили;

Россы, оковы татар разорвав, их самих оковали.

Нам, не радевшим о чести народной, о славе престола,

Дали сарматы царя и красной Москвой овладели.

Иго сарматское сбросили мы; но, приняв от французов

Моды и образ их мыслей, снова стали рабами.

Галлы, тяжелую цепь наложа на поэзию нашу,

Видя, что мы отступили от древних обычаев русских,

Дать и царя своего и уставы свои возмечтали…

Но орел встрепенулся, расторгнул железные путы,

Крикнул германским орлам знакомым им голосом славы

И, распустив могучие крылья, стал над Парижем.

Наши поэты среднего века с умом и талантом:

Славный князь Кантемир, Феофан, Симеон и Буслаев

Правилам польской поэзии, с нашею столько несродной,

Русский, способный ко всем измененьям, язык добровольно

Поработили. И сам Ломоносов своею чредою

Дань заплатил предрассудкам и мнению века

Преобразитель словесности нашей пишет, об ней рассуждая,

Что велелепнейшим метром, и звучным и самым способным

Выразить скорость и тихость и страсти движенья, считает

Он анапесты с ямбами. Но увлеченный примером

Немцев, которых словесность была тогда в колыбели,

Больше — примером французов, дал преимущество ямбам,

И в Петриаде своей подражает поэме Вольтера.

Тщетно полезный муж Тредьяковский желал в Телемахе

Истинный путь проложить российской эпической музе:

Многоученый, он не имел дарований и вкуса,

Нужных вводителю новой системы и новых законов.

И Ломоносова гений, увенчанный лавром победы,

Ямб освятил и заставил признать эпическим метром.

И Херасков повлекся за ним — слепой подражатель.

И отважный Петров не посмел изобресть в Энеиде

Нового, больше поэме приличного стопосложенья!

И стихотворец, рожденный с талантом, Костров в Илиаде

Ямб утомительный выбрал своим стихотворным размером!

Сам подражатель Кострова, Гнедич уж несколько песен

Переложил шестистопными русскими ямбами с рифмой.

И восхищенный Вергилием и ослепленный Делилем,

Юноша дерзкий, я перевел половину Георгик,

Мысля, что рифмой и новым и лучшим размером украсил

Песни Вергилия, коим в сладости нету подобных.

Честь и слава тебе, Уваров, славный питомец

Эллинских муз и германских! Ты, испытательно вникнув

В стопосложение греков, римлян, славян и германцев,

Первый ясно увидел несовершенство, и вместе

Способ исправить наш героический стих, подражая

Умным германцам, сбросившим иго рифмы гремушки,

Освободившим слух свой от стука ямбов тяжелых.

Я устыдился, бросил в камин свое земледелье;

Начал поэму сию и новым, и, сколько возможно

Мне было, к метру латинскому самым ближайшим размером.

В самом деле, сличая ямб всегда одновидный

С разнообразным и звучным гексаметром, вижу в последнем

Больше, чем тридцать колен, перекатов в тоны из тонов:

Можно возвысить свой стих и понизить; быстро промчаться

Вихрем, кружащим с свистом и шумом по воздуху листья;

Серной скакать с скалы на скалу, с камня на камень,

Тихо ступать ступень с ступени по лестнице звуков.

Пусть говорят галломаны, что мы не имеем спондеев!

Мы их найдем, исчисляя подробно деяния россов:

Галл, перс, прусс, хин, швед, венгр, турок, сармат и саксонец,–

Всех победили мы, всех мы спасли и всех охраняем.

Мы их найдем, исчисляя прекрасные свойства монарха.

Царь Александр щедр, мудр, храбр, тверд, быстр, скромен и сметлив.

Хочешь ли видеть поле сраженья: пыль, дым, огнь, гром,

Щит в щит, меч в меч, ядры жужжат, и лопают бомбы,

Сгрянулись рати, брань закипела — и кровь полилася.

Хочешь ли видеть мирное поле под жатвой богатой,

Слышать в гумне на току бой в лад цепов молотящих:

Здесь сквозь доски пила визжит, зацепляясь зубами;

Тут ковачи раз в раз бьют сталь, стуча молотами;

Там раздается лай псов по мхам, по холмам, по долинам.

Грянул перун — и громкое эхо кругом прокатилось;

Свистнул порывистый ветр, буграми вздулося море,

Хлябь ревет и клокочет, огромные волны хлебещут,

Ребра трещат в корабле и скрипят натручены скрепы.

Руль раздроблен, и внезапно вал, на корабль набежавший,

Перевернув его трижды, стремглав сшиб кормчего в бездну.

Вот, Уваров! гекзаметр, которому дать не желают

В русской империи права гражданства, законного права!

Я не дивлюся нимало, что есть на святой Руси странные люди,

Люди, которых упрямство ничем не преклонное губит:

Знают они, что в осьмнадцать годов текущего века

Русское царство в искусствах, в науках, в силе и славе,

Как исполин, на столетие целое смело шагнуло;

Но из упрямства на прежнем старом месте остались,

Смотрят на вещи с той точки, с которой полвека смотрели,

Верить никак не хотят, что время и опыт открыли

Многое в ходе, в сложеньи вселенныя бывшее тайной;

Мыслят, что всякая новость в правленьи, в науках, в искусствах

Гибель и веры и нравов и царства ведет за собою.

Проклят, по мнению их, всяк тот, кто, древних читая,

Вздумает ввесть в поэзию нашу новые метры —

Он прослывет нечестивцем, не знающим бога и правды.

Но признаюсь пред тобой: с удивлением слышу, что те же

Наши великой ученостью в свете славные люди,

Те просвещенные наши большие бояра, которым

Прежде читал я старый свой перевод из Георгик,

С жаром которые выше Делилева труд мой ценили,

Ныне, когда им новый читаю, жалеют об рифмах.

Часто, терпенье совсем потеряв, головою качая,

Думаю: «Знать, у больших господ и… затеи большие!»

1818

Дерпт

Источник: https://45parallel.net/aleksandr_voeykov/stihi/

Дом сумасшедших

1 Други милые, терпенье! Расскажу вам чудный сон; Не игра воображенья, Не случайный призрак он. Нет, но мщенью предыдущий И грозящий неба глас, К покаянию зовущий И пророческий для нас.

2 Ввечеру, простившись с вами, В уголку сидел один, И Кутузова стихами Я растапливал камин. Подбавлял из Глинки) сору И твоих, о Мерзляков, Из «Амура» по сю пору Не дочитанных стихов!

3 Дым от смеси этой едкой Нос мне сажей закоптил, И в награду крепко-крепко, И приятно усыпил. Снилось мне, что в Петрограде, Чрез Обухов мост пешком Перешед, спешу к ограде — И вступаю в Жёлтый Дом.

4 От Любови сумасшедших В список бегло я взглянул И твоих проказ прошедших Длинный ряд воспомянул, Карамзин, Тит Ливий русский! Ты, как Шаликов, стонал, Щеголял, как шут французский. Ах, кто молод не бывал?

5 Я и сам… но сновиденье Прежде, други, расскажу. Во второе отделенье Бешеных глупцов вхожу. «Берегитесь, здесь Магницкой! Нас вожатый упредил. — Он укусит вас, не близко!..» Я с боязнью отступил.

6 Пред безумцем, на амвоне — Кавалерских связка лент, Просьбица о пенсионе, Святцы, список всех аренд, Дач, лесов, земель казённых И записка о долгах. В размышленьях столь духовных Изливал он яд в словах.

7 «Горе! Добрый царь на троне, Вер терпимость, пыток нет! Ах, зачем не при Нероне Я рождён на белый свет! Благотворный бы представил Инквизиции проект; При себе бы сечь заставил Философов разных сект.

8 Я, как дьявол, ненавижу Бога, ближних и царя; Зло им сделать — сплю и вижу В честь Христова алтаря! Я за деньги — христианин, Я за орден — мартинист, Я за землю — мусульманин, За аренду — атеист!»

9 Други, признаюсь, из кельи, Уши я зажав, бежал… Рядом с ней на новосельи Рунич бегло бормотал: «Вижу бесов пред собою, От ученья сгибнул свет, Этой тьме Невтон виною И безбожник Боссюэт ».

10 Полный бешеной отваги, Доморощенный Омар Книги драл, бросал бумаги В печку на пылавший жар. Но кто сей скелет исчахший Из чулана кажет нос? «То за глупость пострадавший Наш Попов… Чу, вздор понёс!»

11 «Хочешь мельницу построить, Пушку слить, палаты скласть, Силу пороха удвоить, От громов храм божий спасть; Справить сломанную ногу, С глаз слепого бельмы снять, Не учась, молися богу, — И пошлёт он благодать!

12 К смирненькой своей овечке Принесёт чертёж, размер, Пробу пороху в мешечке. Благодати я пример! Хоть без книжного ученья И псалтырь один читал, А директор просвещенья И с звездою генерал!»

13 Слыша речь сию невежды, Сумасброда я жалел И малейшия надежды К излеченью не имел. Наш Кавелин недалёко Там, в чулане, заседал, И, горе возведши око, Исповедь свою читал:

14 «Как, меня лишать свободы И сажать в безумный дом? Я подлец уже с природы, Сорок лет хожу глупцом, И Магницкий вечно мною, Как тряпицей чёрной, трёт; Как кривою кочергою, Загребает или бьёт!»

15 «Ба! Зачем здесь князь Ширинский? Крокодил, а с виду тих! Это что?» — «Устав Алжирский О печатании книг!» Вкруг него кнуты, батоги И Красовский — ноздри рвать… Я — скорей давай бог ноги! Здесь не место рассуждать.

16 «Что за страшных двух соседов У стены ты приковал?» — «Это пара людоедов! — Надзиратель отвечал. — Аракчеева обноски, Их давно бы истребить, Да они как черви — плоски: Трудно их и раздавить!»

17 Я дрожащими шагами Через залу перешел И увидел над дверями Очень чётко: Сей отдел Прозаистам и поэтам, Журналистам, авторам: Не по чину, не по летам Здесь места — по нумерам.

18 Двери настежь надзиратель Отворя, мне говорит: «Нумер первый, ваш приятель Каченовский здесь сидит. Букву Э на эшафоте С торжеством и лики) жжёт; Ум его всегда в работе: По крюкам стихи поёт;

19 То кавыки созерцает, То, обнюхивая, гниль Духу роз предпочитает; То сметает с книжек пыль И, в восторге восклицая, Набивает ею рот: »Сор славянский! пыль родная! Слаще ты, чем мёд из сот!”

20 Вот на розовой цепочке Спичка Шаликов, в слезах, Разрумяненный, в веночке, В ярко-планшевых чулках, Прижимает веник страстно, Ищет граций здешних мест И, мяуча сладострастно, Размазню без масла ест.

21 Нумер третий: на лежанке Истый Глинка восседит; Перед ним дух русский в склянке Не откупорен стоит. Книга Кормчая отверста, А уста отворены, Сложены десной два перста, Очи вверх устремлены.

22 «О Расин! откуда слава? Я тебя, дружка, поймал: Из российского „Стоглава“ »Федру” ты свою украл. Чувств возвышенных сиянье, Выражений красота, В «Андромахе») — подражанье «Погребению кота»”

23 «Ты ль, Хвостов? — к нему вошедши, Вскрикнул я. — Тебе ль здесь быть? Ты дурак, не сумасшедший, Не с чего тебе сходить!» — «В Буало я смысл добавил, Лафонтена я убил, А Расина переправил!» — Быстро он проговорил.

24 И читать мне начал оду… Я искусно ускользнул От мучителя; но в воду Прямо из огня юркнул. Здесь старик, с лицом печальным, Букв славянских красоту — Мажет золотом сусальным Пресловутую фиту.

25 И на мебели повсюду Коронованное кси, Староверских книжек груду И в окладе ик и пси, Том, в сафьян переплетённый, Тредьяковского стихов Я увидел изумлённый — И узнал, что то Шишков.

26 Вот Сладковский.Восклицает: «Се, се россы! Се сам Петр! Се со всех сторон зияет Молния из тучных недр! И чрез Ворсклу, при преправе, Градов на суше творец С драгостью пошёл ко славе, А поэме сей — конец!»

27 Вот Жуковский! В саван длинный Скутан, лапочки крестом, Ноги вытянувши чинно, Чёрта дразнит языком. Видеть ведьму вображает: То глазком ей подмигнёт, То кадит и отпевает, И трезвонит, и ревёт.

28 Вот Кутузов! — Он зубами Бюст грызёт Карамзина; Пена с уст течёт ручьями, Кровью грудь обагрена! И напрасно мрамор гложет, Только время тратит в том, Он вредить ему не может Ни зубами, ни пером!

29 Но Станевич, в отдаленьи Усмотрев, что это я, Возопил в остервененьи: «Мир! Потомство! за меня Злому критику отмстите, Мой из бронзы вылив лик, Монумент соорудите: Я велик, велик, велик!»

30 «Как, и ты бессмертьем льстишься, О червяк, отец червей! — Я сказал. — И ты стремишься К славе из норы твоей?» — «Двор читал мои творенья, — Прервал он, — и государь Должен в знак благоволенья…» — «Стой, дружок! наш добрый царь

31 Дел без нас имеет кучу: То смиряет смутный мир, От царей отводит тучу, То даёт соседям пир; То с вельможами хлопочет; То ссылает в ссылку зло; А тебя и знать не хочет; Посиди — тебе тепло!»

32 Чудо! — Под окном на ветке Крошка Батюшков висит В светлой проволочной клетке; В баночку с водой глядит, И поёт он сладкогласно: «Тих, спокоен сверху вид, Но спустись на дно — ужасный Крокодил на нём лежит».

33 Вот Измайлов! — Автор басен, Рассуждений, эпиграмм, Он пищит мне: «Я согласен, Я писатель не для дам. Мой предмет — носы с прыщами, Ходим с музою в трактир Водку пить, есть лук с сельдями. Мир квартальных есть мой мир».

34 Вот и Греч — нахал в натуре, Из чужих лоскутьев сшит. Он — цыган в литературе, А в торговле книжной — жид. Вспоминая о прошедшем, Я дивился лишь тому, Что зачем он в сумасшедшем, Не в смирительном дому?

35 Тут кто? — «Гречева собака Забежала вместе с ним». Так, Булгарин-забияка С рыльцем мосьичим своим, С саблей в петле… «А французской Крест ужель надеть забыл? Ведь его ты кровью русской И предательством купил!»

36 «Что ж он делает здесь?» — «Лает, Брызжет пеною с брылей, Мечется, рычит, кусает И домашних, и друзей». — «Да на чём он стал помешан?» — «Совесть ум свихнула в нём: Всё боится быть повешен Или высечен кнутом!»

37 Вот в передней раб-писатель, Каразин хамелеон! Филантроп, законодатель. Взглянем: что марает он? Песнь свободе, деспотизму, Брань и лесть властям земным, Гимн хвалебный атеизму И акафист всем святым.

38 Вот Грузинцев! Он в короне И в сандалиях, как царь; Горд в мишурном он хитоне, Держит греческий букварь. «Верно, ваши сочиненья?» — Скромно сделал я вопрос. «Нет, Софокловы творенья!» — Отвечал он, вздёрнув нос.

39 Я бегом без дальних сборов… «Вот ещё!» — сказали мне. Я взглянул. Максим Невзоров Углем пишет на стене: «Если б, как стихи Вольтера, Христианский мой журнал Расходился. Горе! вера, Я тебя бы доконал!»

40 От досады и от смеху Утомлён я, вон спешил Горькую прервать утеху; Но смотритель доложил: «Ради вы или не ради, Но указ уж получён; Вам нельзя отсель ни пяди!» И указ тотчас прочтён:

41 «Тот Воейков, что бранился, С Гречем в подлый бой вступал, Что с Булгариным возился И себя тем замарал, — Должен быть как сумасбродный Сам посажен в Жёлтый Дом. Голову обрить сегодни И тереть почаще льдом!»

42 Выслушав, я ужаснулся, Хлад по жилам пробежал, И, проснувшись, не очнулся — И не верил сам, что спал. Други, вашего совету! Без него я не решусь: Не писать — не жить поэту, А писать начать — боюсь!

1814

Источник: https://poemata.ru/poets/voeykov-aleksandr/dom-sumasshedshih/

Александр Воейков: Стихи

Воейков Александр Федорович

Стихи

А.Ф.ВОЕЙКОВ

Стихи

Александр Федорович Воейков был сыном богатого и родовитого дворянина. Родился он в Москве в 1779 году, воспитывался в Московском университетском пансионе, где сдружился с В. А. Жуковским. Писать стихи начал в юности. По окончании пансиона Воейков поступил на военную службу, а выйдя в 1801 году в отставку, целиком занялся литературной деятельностью.

Как поэт он обратил на себя внимание “Сатирой к Сперанскому об истинном благородстве”. В ней поэт ополчается против тех, о ком можно сказать “дурак, подлец, бездельник благородный”, и воздает должное людям незнатного происхождения, но снискавшим уважение соотечественников. Тут он приводит в пример Минина, Меншикова, а также М. М.

Сперанского – прогрессивного государственного деятеля, который был сыном сельского священника;

…Сперанский, ты, трудясь, как муравей, Чин знатный заслужил прилежностью своей; Твоею доблестью отечество гордится: Осмелится ль с тобой дворянский сын сравниться,

Который газы лишь и фейерверки жжет Или на псарне жизнь прекрасную ведет? Сперанский, ты наук, словесности любитель, От сильных слабому покров и защититель; Ты духом дворянин!..

Во время Отечественной войны 1812 года Воейков вступил в ополчение. В 1814 году Воейков начинает – и пишет всю жизнь, до самой смерти, последовавшей в 1839 году,- свое основное произведение: сатиру на литераторов “Дом сумасшедших”.

Сатира не предназначалась Воейковым для печати, она имела широкое хождение в различных рукописных списках, различных, потому что сам автор постоянно добавлял в нее новые строфы или исключал ранее написанные. Воейков был женат на младшей из сестер Протасовых – Александре Андреевне, воспетой Жуковским в поэме “Светлана”.

В старшую сестру – Марию Андреевну был влюблен Жуковский. По его протекции Воейков в 1815 году получает кафедру в Дернтском университете, но пятилетнее профессорство Воейкова оказалось неудачным, и в 1820 году он вернулся в Петербург. Воейков становится соредактором “Сына отечества” Н. И.

Греча, издает “Русского инвалида” и “Литературные прибавления” к нему, “Новости литературы”; он член Академии и литературного общества “Арзамас”. Благодаря обширным литературным знакомствам, Воейков привлекает в издаваемые им журналы лучших писателей и поэтов, в том числе Пушкина. Их отношения были неровными.

В 1820 году Воейков опубликовал “Разбор поэмы “Руслан и Людмила”, сочинение Александра Пушкина”. Разбор этот произвел неблагоприятное впечатление на самого Пушкина, а И. А. Крылов и А. А. Дельвиг откликнулись на него едкими эпиграммами.

Впоследствии Воейков неизменно положительно отзывался о произведениях Пушкина, после гибели поэта назвал его “великаном русской поэзии”. Но Пушкин относился к Воейкову с известной долей иронии и недоверия, что было вызвано неблаговидными интригами, которые вел Воейков, будучи издателем журнала.

В доме Воейковых устраивались вечера, на которых бывали Карамзин, Батюшков, Крылов, Гнедич, Вяземский, Языков, Баратынский и другие. Но эти поэты и писатели бывали в доме не ради его хозяина: современники отмечали вздорный и желчный характер Воейкова, его беспринципность, как в журналистике, так и в личных отношениях; они бывали там ради Александры Андреевны, которая снискала любовь и уважение литературного Петербурга. После ее безвременной кончины в 1828 году связи Воейкова с прежними друзьями почти прекратились.

ДОМ СУМАСШЕДШИХ

Други милые, терпенье! Расскажу вам чудный сон; Не игра воображенья, Не случайный призрак он. Нет, но мщенью предыдущий И грозящий неба глас, К покаянию зовущий И пророческий для нас.

Ввечеру, простившись с вами, В уголку сидел один, И Кутузова стихами Я растапливал камин. Подбавлял из Глинки сору И твоих, о Мерзляков, Из “Амура” по сю пору Не дочитанных стихов!

Дым от смеси этой едкой Нос мне сажей закоптил, И в награду крепко-крепко И приятно усыпил. Спилось мне, что в Петрограде, Чрез Обухов мост пешком Перешед, спешу к ограде И вступаю в Желтый Дом.

От любови сумасшедших В список бегло я взглянул И твоих проказ прошедших Длинный ряд воспомянул, Карамзин, Тит Ливии русский! Ты, как Шаликов, стонал, Щеголял, как шут французский .. Ах, кто молод не бывал?

Я и сам… но сновиденье Прежде, други, расскажу. Во второе отделенье Бешеных глупцов вхожу. “Берегитесь, здесь Магницкой! Нас вожатый упредил. Он укусит вас, не близко!..” Я с боязнью отступило

Источник: https://libcat.ru/knigi/poeziya/75165-aleksandr-voejkov-stihi.html

Читать

А.Ф.ВОЕЙКОВ

Стихи

Сперанского – прогрессивного государственного деятеля, который был сыном сельского священника;

Который газы лишь и фейерверки жжет Или на псарне жизнь прекрасную ведет? Сперанский, ты наук, словесности любитель, От сильных слабому покров и защититель; Ты духом дворянин!..

Греча, издает “Русского инвалида” и “Литературные прибавления” к нему, “Новости литературы”; он член Академии и литературного общества “Арзамас”. Благодаря обширным литературным знакомствам, Воейков привлекает в издаваемые им журналы лучших писателей и поэтов, в том числе Пушкина. Их отношения были неровными.

ДОМ СУМАСШЕДШИХ

От любови сумасшедших В список бегло я взглянул И твоих проказ прошедших Длинный ряд воспомянул, Карамзин, Тит Ливии русский! Ты, как Шаликов, стонал, Щеголял, как шут французский .. Ах, кто молод не бывал?

Пред безумцем, на амвоне Кавалерских связка лент, Просьбица о пенсионе, Святцы, список всех аренд, Дач, лесов, земель казенных И записка о долгах. В размышленьях столь духовных Изливал он яд в словах.

“Горе! Добрый царь на троне, Вер терпимость, пыток нет!. Ах, зачем пе при Нероне Я рожден на белый свет! Благотворный бы представил Инквизиции проект; При себе бы сечь заставил Философов разных сект.

Я, как дьявол, ненавижу Бога, ближних и царя; Зло им сделать – сплю и вижу В честь Христова алтаря! Я за деньги – христианин, Я за орден – мартинист, Я за землю – мусульманин, За аренду – атеист!”

Други, признаюсь, из кельи, Уши я зажав, бежал… Рядом с ней на повосельи Рунич бегло бормотал: “Вижу бесов пред собою, От ученья сгибнул свет, Этой тьме Невтон виною И безбожник Боссюэт”.

Полный бешеной отваги, Доморощенный Омар Книги драл, бросал бумаги В печку на пылавший жар. Но кто сей скелет исчахший Из чулана кажет нос? “То за глупость пострадавший Наш Попов… Чу, вздор понес!”

“Хочешь мельницу построить, Пушку слить, палаты скласть, Силу пороха удвоить, От громов храм божий спасть; Справить сломанную ногу, С глаз слепого бельмы снять, Не учась, молися богу, И пошлет он благодать!

К смирненькой своей овечке Принесет чертеж, размер, Пробу пороху в мешечке. Благодати я пример! Хоть без книжного ученья И псалтырь один читал, А директор просвещенья И с звездою генерал!”

Слыша речь сию невежды, Сумасброда я жалел И малейшия надежды К излеченью не имел. Наш Кавелин недалеко Там, в чулане, заседал, И, горе возведши око, Исповедь свою читал:

“Как меня лишать свободы И сажать в безумный дом? Я подлец уже с природы, Сорок лет хожу глупцом, И Магницкий вечно мною, Как тряпицей черной, трег; Как кривою кочергою, Загребает или бьет!”

Источник: https://www.litmir.me/br/?b=44846&p=1

К жуковскому — воейков александр

Ты, который с равной легкостью, С равным даром пишешь сказочки, Оды, песни и элегии; Муз любимец и учитель мой В описательной поэзии! Добрый друг, открой мне таинства! Где ты взял талант божественный Восхищать, обворожать умы, Нежить сердце, вображение? Не Зевес ли положил печать На челе твоем возвышенном? Не Минерва ль обрекла тебя При рожденьи чистым музам в дар? Нам талантов приобресть нельзя, Мы с талантами рождаемся. Все пиитики, риторики, Все Лагарпы, Аристотели Не соделают поэтами. Что наука? Кормчий смысленный, Искушенный и воспитанный В школе времени и опытов; Но без ветра, морем плыть нельзя И писать без дарования. Ты поэтом родился на свет, В колыбели повит лаврами. Родился — и улыбнулася Мать-природа сыну милому, И все виды для очей твоих В красоту преобразилися, И все звуки для ушей твоих — В сладкогласие небесное. Представляешь ли Фантазию, Как она по свету рыскает, Подостлавши самолет-ковер, Алый мак держа в одной руке, А в другой ширинку белую, — Претворяешь в пурпур рубище, В пышный храм шалаш соломенный, Узы тяжкие железные В вязь легчайшую, цветочную. Все блестящи краски радуги На палитру натираешь ты, Все цветы, в полях растущие, Разноцветны, разновидные, Рвешь, плетешь из всех один венок И венчаешь им прелестную

Дщерь Зевесову — Фантазию.

Со друзьями ли беседуешь Под покровом кленов сетчатым, На ковре лугов узорчатом, Где ручей журчит по камышкам, Где шум сладкий бродит по лесу,— Ты, сливая голос с лирою, Поощряешь к наслаждениям, К сладострастию изящному. «О друзья мои! — вещаешь ты. — Жизнь есть миг, она пройдет, как сон, Как улыбки след прелестныя, Как минутный Филомелы глас Умолкает за долиною.

Посмотрите, как за часом час Оставляет нас украдкою.

И как знать? Быть может, завтра же Мы уснем в могиле праотцев; Так почто же дни столь краткие Отравлять еще заботами, Подлой страстью сребролюбия, Домогаться пресмыканием Мзды за низкость жалких почестей? Насладимся днем сегодняшним! В чаше радости потопим грусть И, стаканом об стакан стуча, Смерть попросим, чтоб нечаянно Посетила среди пиршества,

Так, как добрый, но нежданный друг».

Иль с Людмилою тоску дели О потере друга милого. Иль с Светланою прелестною Вечерком крещенским резвишься, Топишь в чашу белый ярый воск И, бросая свой золот перстень,

Ты поешь подблюдны песенки.

О соперник Гете, Бюргера! Этой сладкою поэзией, Этой милой философией Ты пленяешь, восхищаешь нас; Превосходен и в безделицах, Кисть Альбана в самых мелочах.

Но почто же, мой почтенный друг, Ты с цветка лишь на цветок летишь Так, как пчелка златокрылая, Так, как резвый мотылек весной? Ты умеешь соколом парить И конем лететь чрез поприще.

Состязайся ж с исполинами, С увенчанными поэтами; Соверши двенадцать подвигов: Напиши четыре части дня, Напиши четыре времени, Напиши поэму славную, В русском вкусе повесть древнюю, — Будь наш Виланд, Ариост, Баян! Мы имели славных витязей, Святослава со Добрынею; А Владимир — русско солнышко, Наш Готфред или Великий Карл; А Димитрий — басурманов бич; Петр — Сампсон, раздравший челюсть льва, Великан между великими; А Суворов — меч отечества, Затемнивший славой подвигов Александра, Карла, Цесаря; А Кутузов — щит отечества, Мышцей крепкою, высокою Сокрушивший тьмы и тысячи Колесниц, коней и всадников Так, как ветр великий севера Истребляет пруги алчные, Губит жабы ядовитые, Из гнилых болот излезшие И на нивах воссмердевшие; А Платов, который так, как волхв, Серым волком рыщет по лесу, Сизым орлом по поднебесью, Щукой зоркой по реке плывет И в единый миг и там, и здесь

Колет, гонит и в полон берет!

Выбирай, соображай, твори! Много славы, много трудностей. Слава ценится опасностью, Одоленными препятствами. В колыбели сын Юпитеров Задушил змей черных зависти, Но зато Иракл на небо взят; И тебе, орел поэзии, Подле Грея, подле Томсона

Место на небе готовится!

7 января 1813

Нужен анализ произведения
Напишем в кратчайшие сроки. Заказать ►

Александр Воейков написал стихотворение «К Жуковскому» в 1813 году. Читайте произведение слушайте онлайн и скачивайте все тексты автора абсолютно бесплатно

Прорыв Боброва — Евтушенко Евгений

Следующий<\p>

Я лежу, хожу, играю — Оболдуев Георгий

Источник: https://ru-poema.ru/k-zhukovskomu-voejkov-aleksandr/

Стихотворение «Муза поэта.», поэт Иванов Анатолий

Алекса́ндра Андре́евна Вое́йкова (урождённая Протасова; 20 августа 1795—16 февраля 1829) — племянница и крестница В. Жуковского, адресат его баллады «Светлана». Свадьба с А. Ф. Воейковым состоялась 14 июля 1814 года в Подзаваловской церкви.

Чтобы обеспечить племянницу приданым, Жуковский продал свою деревню. По случаю свадьбы Жуковский подарил ей балладу «Светлана». Он же исхлопотал место профессора для Воейкова в Дерптском университете.

“Раз в крещенский вечерок девушки гадали…” Сашенька была хохотушкой, непоседой и забиякой. Именно потому и появляется на свет шутливое стихотворение Жуковского, описывающее проказы его ученицы…

Светланой станут звать ее все близкие и родные, а еще величать в письмах Ангелом и посвящать ей свои литературные труды.

Ее добрый характер, отзывчивая душа, красота, поэтичность натуры сделали ее Музой поэтов.

Детство и юность Саши Протасовой прошли в деревне и в имении Муратово. В 1812 году она работает вместе с сестрой в Орле, в лазарете, ухаживает за ранеными. А в ноябре 1813 года в Муратово по приглашению Жуковского приезжает его друг Александр Федорович Воейков, поэт-сатрик и переводчик.

Век XIX – век любви, век настоящей дружбы, век страстей и век искусства. Что ни история, то целый роман, захватывающий и интересный.

“Молись и трудись. Молчи и терпи. Улыбайся и умирай”. А. А. Воейкова / Протасова /

Музе поэта. Песня.

Александре Протасовой

Слова и музыка ( эскиз ) – А. Иванов

В жизни лесенке есть снисхождения,

И так хочется к ней продолжения.

Лето дивное, чудный простор,

Прелесть красок восхода, захода.

Гром вступает на спор в разговор,

Как обычно, и так год от года.

Парус летний поднимешь и в путь,

К Лету будет весёлая лихость,

Да, возьми сухари, не забудь,

Все грехи оставляя на милость.

Ах, Сашенька, «Светлана», племянница и крестница,

Баллады героиня, Жуковского прелестница.

Венчанье в Подзавалово, сентиментальна лирика,

Выходит за Вое́йкова, поэта и сатирика.

В жизни лесенке есть снисхождения,

И так хочется к ней продолжения.

Общий план и привычен, и нов,

Три в одном выполняя ответствуй,

И из карт небольших городов

Подзавалово дружбой приветствуй.

На мгновение страхи забыв,

И, взлетая над летнею свечою,

Из Ковша свой пожар погасив,

Стань Медведицей после Большою.

Ах, Сашенька, «Светлана», племянница и крестница,

Баллады героиня, Жуковского прелестница,

Венчанье в Подзавалово, сентиментальна лирика,

Выходит за Вое́йкова, поэта и сатирика.

В жизни лесенке есть снисхождения,

И так хочется к ней продолжения.

ПЕСНЯ

Василий Андреевич Жуковский, перевод стихотворения Ф.-Г. Ветцеля “Wenn die Rosen blühn”. Эта песня-романс станет любимой на всю жизнь у Александры Андреевны…

Розы расцветают,

Сердце, отдохни;

Скоро засияют

Благодатны дни.

Все с зимой ненастной

Грустное пройдет;

Сердце будет ясно;

Розою прекрасной

Счастье расцветет.

Розы расцветают —

Сердце, уповай;

Есть, нам обещают,

Где-то лучший край.

Вечно молодая

Там весна живет;

Там, в долине рая,

Жизнь для нас иная

Розой расцветет.

1815

Скоро засияют благодатны дни.

Песенный вариант слов- А Иванов

Музыка ( эскиз ) – А. Иванов

Розы расцветают,

Сердце, отдохни;

Скоро засияют,

Скоро засияют.

Благодатны дни.

Скоро засияют

Благодатны дни.

Все с зимой ненастной

Грустное пройдет;

Сердце будет ясно

Сердце будет ясно;

Счастье расцветет.

Сердце будет ясно;

Счастье расцветет.

Розы расцветают —

Сердце, уповай;

Есть, нам обещают,

Где-то лучший край.

Вечно молодая

Там весна живет;

Там, в долине рая,

Жизнь для нас иная

Розой расцветет.

Розы расцветают,

Сердце, отдохни;

Скоро засияют,

Скоро засияют

Благодатны дни.

Скоро засияют

Благодатны дни.

На фото:

Алекса́ндра Андре́евна Вое́йкова (урождённая Протасова, 20 августа 1795—16 февраля 1829)

Художник Ю. Олешкевич (1821)

Александр Фёдорович Воейков

(30 августа [10 сентября] 1778 или 1779, Москва — 16 [28] июня 1839, Санкт-Петербург) — русский поэт, переводчик и литературный критик, издатель, журналист. Член Российской академии (1819). / Художник П. А. Александров 1822 / Воейков дебютировал в печати стихотворением «Сатира к Сперанскому.

Об истинном благородстве» 1806 в журнале «Вестник Европы», где активно печатался в 1800—1810-е годы.

Наибольшей известностью пользовался благодаря пополнявшемуся стихотворному памфлету «Дом сумасшедших», где изображён визит автора в приснившийся ему «жёлтый дом», в котором сидят поэты, писатели и политические журналисты, снабжённые меткими и часто очень злыми характеристиками; в конце концов рассказчик сам попадает в дом сумасшедших и просыпается. Первая редакция была создана в 1814, в дальнейшем Воейков до конца жизни постоянно дописывал сатиру, добавляя в неё всё новые и новые строфы с новыми «пациентами». «Дом сумасшедших» был впервые опубликован в 1857 (первая редакция).

21. 06. 18 На здании Подзаваловской школы открыта мемориальная табличка, посвящённая А. А. Протасовой и А. Ф. Воейкову

Источник: https://poembook.ru/poem/1926238

«Тень Баркова» и другие пародии «Арзамаса»

Пьянка поэтов, путешествие по сумасшедшему дому и матерная поэма Пушкина

Подготовили Алина Бодрова, Михаил Шапир

1. «Видение на берегах Леты» (1809)

Царь Минос. Иллюстрация Уильяма Блейка к «Божественной комедии» Данте. Англия, 1824–27 годы © National Gallery of Victoria

Константин Батюшков.

Где читать: здесь.

Сюжет: Главный герой усыплен чтением Семена Боброва — поэта-архаиста, известного своим тяжеловесным слогом и склонностью к пьянству. Во сне герой видит, как царь Минос, судья загробного царства, вершит посмертную судьбу современных литераторов, по проклятью Аполлона в одночасье отправленных в Аид.

Это происходит на глазах покойных поэтов XVIII века, которые, оказавшись в мире ином, уже свободны от литературных распрей и сидят, «обнявшись с прежними врагами».

Ни один из современных Батюшкову литераторов не назван по имени, но все легко узнаваемы, и каждому грозит неминуемая участь — утонуть вместе со своими произведениями в Лете, то есть быть навсегда забытыми.

Миновал этой кончины лишь Иван Крылов, «в пуху, с косматой головой», и Александр Шишков, который «…За всю трудов своих громаду, / За твердый ум и за дела / Вкусил бессмертия награду» — видимо, сыграло свою роль уважение к адмиралу и литератору. Утопить в реке морского адмирала Шишкова было бы слишком даже для его литературных противников.

Что пародирует: Сатира Батюшкова была полемическим откликом на сочинение появляющегося в первой же строке «Видения» Семена Боброва «Происшествие в царстве теней, или Судьбина российского языка» (1805), которое было написано в том же жанре разговора в царстве мертвых, но, напротив, высмеивало карамзинистов.

Над кем смеется: Беседчики отправляются в Лету за те пороки, которые беспрестанно подпадали под критику карамзинистов: за непонятную нелепицу (например, Семен Бобров, автор образцово галиматийной строки: «Где роща ржуща ружий ржот»); за неустанную пропаганду «русскости» и «славянщизны» (например, Сергей Глинка: «Жан Жак я русской / Расин и Юнг, и Локк я русской / Три драмы русских сочинил / Для русских; нет уж сил / Писать для русских драмы слезны», Шишков: «Аз есмь зело славенофил»); за чрезмерную высокопарность и усложненность языка, отсутствие вкуса («Их мысль на небеса вперенна, / Слова ж из Библии берут; / Стихи их хоть немного жестки, / Но истинно варяго-росски»).

Но насмешек не избегают и более близкие лагерю Карамзина литераторы: утрированный карамзинист, а потому чрезмерно сентиментальный поэт князь Шаликов («Увы, я пастушок, / Вздыхатель, завсегда готовый; / Вот мой венок и посошок…»); критик Шишкова Дмитрий Языков, запомнившийся, впрочем, последовательной борьбой с ерами (ъ) на концах слов («Увы, я целу ночь и день / Писал, пишу и вечно буду / Писать… все прозой, без еров»).

Лучшая шутка: Здесь Батюшков смеется над обжорством Крылова, готового обедать даже в царстве мертвых.

Что было после: Несмотря на то что сам автор поначалу не придавал сатире особого значения, она получила распространение благодаря приятелю Батюшкова Николаю Гнедичу и действительно разозлила Шишкова и его единомышленников.

«Видение» стало важным для грядущей полемики беседчиков с арзамасцами произведением и задало парадигму для многих сатирических сочинений: идея шутливых похорон литературных противников появится в арзамасских речах, а мотив сна о литераторах — в «Доме сумасшедших» Александра Воейкова.

Кроме того, арзамасцы не уставали нападать на покойного Семена Боброва (умершего в 1810 году), и именно «Видение» канонизировало его как образцового плохого поэта с тяжелыми и непонятными стихами.

2. «Певец в „Беседе любителей русского слова“», или «Певец (Певцы) в „Беседе славянороссов“»,(1813)

Константин Батюшков при участии Александра Измайлова.

Где читать: здесь.

Повод: В начале 1813 года Батюшков присутствовал на заседаниях «Беседы любителей русского слова».

Возмущенный нападками на Николая Карамзина и его сторонников, он в письме Петру Вяземскому обещался вывести «на живую воду „славян“».

«Певец» был первой реакцией кружка карамзинистов на создание «Беседы» и с большим успехом распространился в обществе — как и «Видение» — вопреки воле самого поэта, пока тот был в Заграничном походе.

Что пародирует: Сатира перепевает «Певца во стане русских воинов» — гимн, написанный Василием Жуковским перед сражением при Тарутине в 1812 году и быстро получивший литературную известность. Батюшков использует его образы и фразеологию (иногда повторяя формулы Жуковского дословно), а также строфику и размер, названный впоследствии «пародическим балладным стихом».

Батюшков Тот наш, кто каждый день кадит И нам молебны служит; Пусть публика его бранит,

Но он о том не тужит!

Жуковский Тот наш, кто первый в бой летит На гибель супостата, Кто слабость падшего щадит

И грозно мстит за брата…

При этом «Певец в „Беседе…“» не высмеивает Жуковского (на его стороне в споре с архаистами были и Батюшков, и Измайлов), а, наоборот, канонизирует его. Пародия лишь закрепляет статус «Певца во стане русских воинов» как классического текста, так как предмет любой пародии — известные сочинения.

«Певец» Жуковского оказался удачным жанровым экспериментом, построенным на совмещении разных поэтических жанров — гимна, оды, песни, элегии, баллады.

Эту многожанровость хорошо почувствовал Батюшков: не случайно во многих списках у пародии был шутливый подзаголовок — «Балладо-эпико-лиро-комико-эпизодический гимн».

Положенный в основу «Певца» Жуковского принцип перечисления полководцев оказался очень удобным для сатирических произведений: он позволял включать сколько угодно литературных противников.

Сюжет: Если у Жуковского певец среди солдат произносит тосты за полководцев, царя, любовь и муз, то Батюшков вместо ночи перед битвой описывает конец застолья в «Беседе» — поэт призывает поднимать кубки за шишковистов, описывая их сомнительные заслуги («Хвала, читателей тиран, / Хвостов неистощимый! / Стихи твои — наш барабан, / Для слуха нестерпимый» или «Телец, упитанный у нас, / О ты, болван болванов! / Хвала тебе, хвала сто раз, / Раздутый Карабанов!»), под этот аккомпанемент все постепенно напиваются.

Над кем смеется: Над архаистами — членами недавно созданной «Беседы любителей русского слова» и кругом шишковистов («Наш каждый писарь — славянин, / Галиматьею дышит, / Бежит, предатель сих дружин, / И галлицизмы пишет!»).

Славянофилы высмеяны за графоманию («Хвостов неистощимый! / Стихи твои — наш барабан, / Для слуха нестерпимый»), непонятные и устаревшие слова и выражения, за высокопарность, за подражания англичанам и полякам.

Почему смешно: Певец, произнося тосты за архаистов, саркастически восхваляет их главные недостатки, причем шутит еще более остро, чем в «Видении».

Открыто играя с текстом Жуковского, Батюшков с Измайловым исходят из того, что «Певец во стане русских воинов» — это образцовое сочинение, сочетающее нравственные истины с поэтическими красотами.

Соответственно беседчики, восхваляющие друг друга словами, пародирующими текст Жуковского, гротескно имитируют, коверкают истинные ценности — и демонстрируют свою противоположность им.

Лучшая шутка: Над графоманией Хвостова шутили все кому не лень — Батюшков и тут не остался в стороне: тот не может отпустить пьяных участников пира по домам, не прочтя басни:

Что было после: «Певец» тоже стал знаковым произведением для «Арзамаса». Цитаты из сатиры варьировались в речах, письмах и шутках членов «Общества безвестных людей».

Например, выпад против Александра Шаховского, названного «холодных шуб родителем» (арзамасцы намекали, что поэма Шаховского «Расхищенные шубы» их совершенно «не греет»), послужил основой шутки Жуковского над Василием Львовичем Пушкиным во время девятого заседания общества: «Се лежит он под страшным сугробом шуб прохладительных».

«Певец» Батюшкова — Измайлова заложил традицию пародийных перепевов произведений Жуковского: «Двенадцать спящих дев» откликнется в «Двенадцати спящих будочниках» (1832) Василия Проташинского и «Двенадцати сонных статьях» (1839) Михаила Дмитриева; «Певец во стане…» (как и «Певец в „Беседе…“») — в «Певце на биваках у подошвы Парнаса» (1825) Александра Писарева; «Громобой» — в «Тени Баркова» и «Руслане и Людмиле» Пушкина.

3. «Тень Баркова» (1814/1815)

Александр Пушкин.

Где читать: Внимание! Arzamas не может порекомендовать никому читать глубоко неприличную и по форме, и по содержанию поэму молодого поэта. Если вы уверены в собственных силах, то рекомендуем научное издание.

Предыстория: По сообщению одного из ранних биографов Пушкина Виктора Гаевского, молодой поэт вдохновился успехом полупристойной поэмы своего дяди Василия Львовича «Опасный сосед» (1811), которая описывала похождения «храброго Буянова» в публичном доме и при этом была полна сатирических выпадов против шишковистов. С другой стороны, произведение о расстриге поэте, запертом в монастыре, отчасти автобиографично: в ранних стихах Пушкин отождествлял себя с монахом, Лицей — с монастырем, свою комнату — с «мрачной кельей».

Сюжет: Поп-расстрига с непристойной фамилией, «Приапа жрец ретивой», лишается мужских сил прямо в борделе. На помощь несчастному приходит тень Ивана Баркова (1732–1768) — автора широко известных непристойных пародийных од и трагедий. Призрак Баркова возвращает бодрость членам героя, а в обмен требует петь ему хвалу:

Новоиспеченный поэт исполняет обещание: «Везде гласит: „велик Барков!“». Слава о его стихах и мужских доблестях распространяется по всей Руси и приносит ему успех — в кабаках и у женщин.

Но однажды героя хитростью удерживают в женском монастыре, потому что распаленная его стихами игуменья захотела предаться с ним плотским утехам. Она грозит, что, если герой перестанет ее ублажать, его сделают «каплуном». Постепенно тот слабеет, и ему грозит оскопление.

Но вдруг в тот момент, когда «с острым ножиком в руке игуменья явилась», расстригу снова спасает Барков — «И здесь, друзья, / Окончилась баллада!»

Что пародирует: «Тень Баркова» одновременно продолжает традицию французской и русской бурлескной оды, русской ироикомической поэмы и пародий на лиро-эпические стихотворения Жуковского.

Пушкин использует «пародический балладный стих» (разностопный ямб с чередованием четырехстопных и трехстопных строк), восходящий к «Громобою» и «Певцу во стане русских воинов» Жуковского, а также к опыту пародии Батюшкова — Измайлова.

Пушкин «Скажи что Дьявол повелел?» — Надейся, не страшися! — «Увы! что мне дано в удел?

Что делать мне?» — Дрочися!

Жуковский («Громобой») «Ах! Что ж Могущий повелел?» — «Надейся и страшися». — «Увы! какой нас ждет удел?

Что жребий их?» — «Молися».

Не менее важным образцом для «Тени» послужили стихи самого Баркова, матерные пародии на главные жанры русского классицизма — оду и трагедию. И до сих пор ошеломляющий читателя эффект сочинений Баркова — в нарочитом соединении высокой лексики, стилистики и синтаксиса с непристойными темами и непечатными выражениями.

Над кем смеется: Объектом насмешки в «Тени Баркова», разумеется, был не Жуковский, а все те же литературные «староверы» — Шишков, Шихматов, Бобров, Шаликов, Хвостов. Юный Пушкин, еще не принятый в «Арзамас», всячески подчеркивал, что является противником архаистов:

Почему смешно: Хотя бы уже потому, что очень, очень неприлично.

Лучшая шутка: Уморительное описание эротических и поэтических триумфов героя.

Что было после: С момента первой публикации отрывков из «Тени» (1863) она не перестает вызывать ожесточенные споры — прежде всего об авторстве (неужели все-таки Пушкин?) и о художественных достоинствах этого малопристойного сочинения.

4. «Дом сумасшедших» (1814–1839)

Михаил Каченовский. Рисунок неизвестного современника к «Дому сумасшедших». Первая половина XIX века © Из книги «Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века», 1931 год

Александр Воейков.

Где читать: здесь.

Сюжет: Автобиографический герой — сочинитель сатиры засыпает у камина, растопленного «сорными» стихами Глинки и Мерзлякова, и видит сон, в котором он попадает в дом сумасшедших — Обуховскую больницу в Петербурге, где целое отделение отдано «…Прозаистам и поэтам, / Журналистам, авторам: / Не по чину, не по летам / Здесь места — по нумерам».

Основное население желтого дома в ранней редакции сатиры (1814–1820) составляют архаисты-беседчики — Шишков, Евстафий Станевич, Хвостов и другие, но вместе с ними в доме у Обухова моста оказываются и арзамасцы (балладник Жуковский, завернутый в «саван длинный», и «крошка Батюшков», любующийся банкой с крокодилом на дне), но и даже Карамзин (он, правда, сидел в другом отделении — «от любови сумасшедших» и, судя по всему, вылечился).

Обойдя всех обитателей отделения, Воейков в ужасе хочет уйти, но смотритель желтого дома сообщает ему, что уже получен приказ о том, что сам Воейков
«…Должен быть как сумасбродный / В цепь посажен в желтый дом…». Несчастный сочинитель на этом месте просыпается, но «…Проснувшись, не очнулся — / И не верил сам, что спал».

Почему смешно: Потому что без площадной ругани, с легким слогом и остроумно. Характерные черты стиля высмеиваемых авторов доведены до мании, за которую они и посажены в желтый дом:

Лучшая шутка: Опять про глупость Хвостова.

Что было дальше: Воейков начал писать сатиру осенью 1814 года, но, вдохновленный быстрым и громким успехом, дописывал и редактировал всю оставшуюся жизнь, в течение 25 лет.

В каждой новой редакции Воейков смеялся над новыми литературными врагами, но они в основном добавлялись к первоначальной галерее «сумасшедших», которая состояла прежде всего из беседчиков-«славенофилов» и яростных врагов Карамзина вроде Павла Голенищева-Кутузова.