Иван дмитриев – модная жена: читать стих, текст стихотворения поэта классика

Модная жена — Дмитриев Иван



Ах, сколько я в мой век бумаги исписал! Той песню, той сонет, той лестный мадригал; А вы, о нежные мужья под сединою! Ни строчкой не были порадованы мною.

Простите в том меня: я молод, ветрен был, Так диво ли, что вас забыл? А ныне вяну сам: на лбу моем морщины Велят уже и мне Подобной вашей ждать судьбины И о цитерской стороне Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы, Я знаю, старикам разглаживают лицы: Так слушайте меня, я сказку вам начну

Про модную жену.

Пролаз в течение полвека Все полз, да полз, да бил челом, И наконец таким невинным ремеслом Дополз до степени известна человека, То есть стал с именем, — я говорю ведь так, Как говорится в свете: То есть стал ездить он шестеркою в карете; Потом вступил он в брак С пригожей девушкой, котора жить умела, Была умна, ловка И старика Вертела как хотела; А старикам такой закон, Что если кто из них вскружит себя вертушкой, То не она уже, а он Быть должен наконец игрушкой; Хоть рад, хотя не рад, Но поступать с женою в лад И рубль подчас считать полушкой. Пролаз хотя пролаз, но муж, как и другой, И так же, как и все, ценою дорогой Платил жене за нежны ласки; Узнал и он, что блонды, каски, Что креп, лино-батист, тамбурна кисея. Однажды быв жена- вот тут беда моя! Как лучше изъяснить, не приберу я слова — Не так чтобы больна, не так чтобы здорова, А так… ни то ни се… как будто не своя, Супругу говорит: «Послушай, жизнь моя, Мне к празднику нужна обнова: Пожалуй, у мадам Бобри купи тюрбан; Да слушай, душенька: мне хочется экран Для моего камина; А от нее ведь три шага До английского магазина; Да если б там еще… нет, слишком дорога! А ужасть как мила!» — «Да что, мой свет, такое?» — «Нет, папенька, так, так, пустое… По чести, мне твоих расходов жаль». — «Да что, скажи, откройся смело; Расходы знать мое, а не твое уж дело». — «Меня… стыжусь… пленила шаль; Послушай, ангел мой! она такая точно, Какую, помнишь ты, выписывал нарочно Князь, для княгини, как у князя праздник был». С последним словом прыг на шею И чок два раза в лоб, примолвя: «Как ты мил!» — «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою Услуживать тебе, мой свет! — Был мужнин ей ответ. — Карету!.. Только вряд поспеть уж мне к обеду! Да я… в Дворянский клуб оттоле заверну». — «Ах, мой жизненочек! как тешишь ты жену! Ступай же, Ванечка, скорее». — «Еду, еду!» И Ванечка седой, Простясь с женою молодой, В карету с помощью двух долгих слуг втащился, Сел, крякнул, покатился. Но он лишь со двора, а гость к нему на двор — Угодник дамский, Миловзор, Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной. «Ах! я лишь думала! как мил!» — «Слуга покорный». — «А я одна». — «Одне? тем лучше! где же он?» — «Кто? муж?» — «Ваш нежный Купидон». — «Какой, по чести, ты ругатель!» — «По крайней мере я всех милых обожатель. Однако ж это ведь не ложь, Что друг мой на него хоть несколько похож». — «То есть он так же стар, хотя не так прекрасен». — «Нет! Я вам докажу». — «О! этот труд напрасен». — «Без шуток, слушайте; тот слеп, а этот крив; Не сходны ли ж они?» — «Ах, как ты злоречив!» — «Простите, перестану… Да! покажите мне диванну: Ведь я еще ее в отделке не видал; Уж, верно, это храм! Храм вкуса!» — «Отгадал». — «Конечно, и… любви?» — «Увы! еще не знаю. Угодно поглядеть?» — «От всей души желаю». О бедный муж! спеши иль после не тужи, И от дивана ключ в кармане ты держи: Диван для городской вострушки, Когда на нем она сам-друг, Опаснее, чем для пастушки Средь рощицы зеленый луг. И эта выдумка диванов, По чести, месть нам от султанов! Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там, Рассматривает всё, любуется, дивится; Амур же, прикорнув на столике к часам Приставил к стрелке перст, и стрелка не вертится, Чтоб двум любовникам часов досадный бой Не вспоминал того, что скоро возвратится Вулкан домой. А он, как в руку сон!.. Судьбы того хотели! На тяжких вереях вороты заскрипели, Бич хлопнул, и супруг с торжественным лицом Явился на конях усталых пред крыльцом. Уж он на лестнице, таща в руках покупку, Торопится свою обрадовать голубку; Уж он и в комнате, а верная жена Сидит, не думая об нем, и не одна. Но вы, красавицы, одной с Премилой масти, Не ахайте об ней и успокойте дух! Ее пенаты с ней, так ей ли ждать напасти? Фиделька резвая, ее надежный друг, Которая лежала, Свернувшися клубком, На солнышке перед окном, Вдруг встрепенулася, вскочила, побежала К дверям и, как разумный зверь, Приставила ушко, потом толк лапкой в дверь, Ушла и возвратилась с лаем. Тогда ж другой пенат, зовомый попугаем, Три раза вестовой из клетки подал знак, Вскричавши: «Кто пришел? дурак!» Премила вздрогнула, и Миловзор подобно; И тот, и та — о, время злобно! О, непредвиденна беда! — Бросался туда, сюда, Решились так, чтоб ей остаться, А гостю спрятаться хотя позадь дверей, — О женщины! могу признаться, Что вы гораздо нас хитрей! Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога? Муж, в двери выставя расцветшие два рога, Вошел в диванную и видит, что жена Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна; Он ближе к ней — она проснулась, Зевнула, потянулась; Потом, Простерши к мужу руки: «Каким же, — говорит ему, — я крепким сном Заснула без тебя от скуки! И знаешь ли, что мне Привиделось во сне? Ах! и теперь еще в восторге утопаю! Послушай, миленький! лишь только засыпаю, Вдруг вижу, будто ты уж более не крив; Ну, если этот сон не лжив? Позволь мне испытать». — И вмиг, не дав супругу Прийти в себя, одной рукой Закрыла глаз ему — здоровый, не кривой, — Другою же на дверь указывая другу, Пролазу говорит: «Что, видишь ли, мой свет?» Муж отвечает: «Нет!» — «Ни крошечки?» — «Нимало; Так темно, как теперь, еще и не бывало». — «Ты шутишь?» — «Право, нет; да дай ты мне взглянуть». — «Прелестная мечта! — Лукреция вскричала. — Зачем польстила мне, чтоб после обмануть! Ах! друг мой, как бы я желала, Чтобы один твой глаз Похож был на другой!» Пролаз, При нежности такой, не мог стоять болваном; Он сам разнежился и в радости души Супругу наградил и шалью и тюрбаном. Пролаз! ты этот день во святцах запиши: Пример согласия! Жена и муж с обновой!

Но что записывать? Пример такой не новый.

1791

Нужен анализ произведения
Напишем в кратчайшие сроки. Заказать ►

Читайте стихотворение Ивана Дмитриева «Модная жена» слушайте онлайн и скачивайте все тексты автора абсолютно бесплатно

Предыдущий

Перед дождем — Некрасов Николай

Следующий<\p>

День учителя — Казарина Марина

Источник: https://ru-poema.ru/modnaya-zhena-dmitriev-ivan/

Петр Вяземский – Дом Ивана Ивановича Дмитриева: читать стих, текст стихотворения полностью

Я помню этот дом, я помню этот сад:

Хозяин их всегда гостям своим был рад,

И ждали каждого, с радушьем теплой встречи,

Улыбка светлая и прелесть умной речи.

Он в свете был министр, а у себя поэт,

Отрекшийся от всех соблазнов и сует;

Пред старшими был горд заслуженным почетом:

Он шел прямым путем и вывел честным счетом

Итог своих чинов и почестей своих.

Он правильную жизнь и правильный свой стих

Мог выставить в пример вельможам и поэтам,

Но с младшими ему по чину и по летам

Спесь щекотливую охотно забывал;

Он ум отыскивал, талант разузнавал,

И где их находил — там, радуясь успеху,

Не спрашивал: каких чинов они иль цеху?

Но настежь растворял и душу им, и дом.

Заранее в цветке любуяся плодом,

Ласкал он молодежь, любил ее порывы,

Но не был он пред ней низкопоклонник льстивый,

Не закупал ценой хвалебных ей речей

Прощенья седине и доблести своей.

Вниманьем ласковым, судом бесстрастно-строгим

Он был доступен всем и верный кормчий многим.

Зато в глупцов метка была его стрела!

Жужжащий враль, комар с замашками орла,

Чужих достоинств враг, за неименьем личных;

Поэт ли, образец поэтов горемычных;

Надутый самохвал, сыгравший жизнь вничью,

Влюбленный по уши в посредственность свою

(А уши у него Мидасовых не хуже);

Профессор ли вранья и наглости к тому же;

Пролаз ли с сладенькой улыбкою ханжи;

Болтун ли, вестовщик, разносчик всякой лжи;

Ласкатель ли в глаза, а клеветник заочно, —

Кто б ни задел его, случайно иль нарочно,

Кто б ни был из среды сей пестрой и смешной,

Он каждого колол незлобивой рукой,

Болячку подсыпал аттическою солью —

И с неизгладимой царапиной и болью

Пойдет на весь свой век отмеченный бедняк

И понесет тавро: подлец или дурак.

❉❉❉❉

Под римской тогою наружности холодной,

Он с любящей душой ум острый и свободный

Соединял; в своих он мненьях был упрям,

Но и простор давать любил чужим речам.

Тип самобытности, он самобытность ту же

Не только допускал, но уважал и вчуже;

Ни пред собою он, ни пред людьми не лгал.

Власть моды на дела и платья отвергал:

Когда все были сплошь под черный цвет одеты,

Он и зеленый фрак, и пестрые жилеты

Носил; на свой покрой он жизнь свою кроил.

Сын века своего и вместе старожил,

Хоть он Карамзина предпочитал Шишкову,

Но тот же старовер, любви к родному слову,

Наречием чужим прельстясь, не оскорблял

И русским русский ум по-русски заявлял.

Притом, храня во всем рассудка толк и меру,

Петрова он любил, но не в ущерб Вольтеру,

За Лафонтеном вслед он вымысла цветы,

С оттенком свежести и блеском красоты,

На почву русскую переносил удачно.

И плавный стих его, струящийся прозрачно,

Как в зеркале и мысль и чувство отражал.

Лабазным словарем он стих свой не ссужал,

Но кистью верною художника-поэта

Изящно подбирал он краски для предмета:

И смотрят у него, как будто с полотна,

Воинственный _Ермак_ и _Модная жена_.

❉❉❉❉

Случайно ль заглянусь на дом сей мимоходом —

Скользят за мыслью мысль и год за дальним годом,

Прозрачен здесь поток и сумрак дней былых:

Здесь память с стаею заветных снов своих

Свила себе гнездо под этим милым кровом;

Картина старины, всегда во блеске новом,

Рисуется моим внимательным глазам,

С приветом ласковым улыбке иль слезам.

❉❉❉❉

Как много вечеров, без светских развлечений,

Но полных прелести и мудрых поучений,

Здесь с старцем я провел; его живой рассказ

Ушам был музыка и живопись для глаз.

Давно минувших дней то Рембрандт, то Светоний,

Гражданских доблестей и наглых беззаконий

Он краской яркою картину согревал.

Под кисть на голос свой он лица вызывал

С их бытом, нравами, одеждой, обстановкой;

Читайте также:  Разносторонне развитый человек — это …

Он личность каждую скрепит чертою ловкой

И в метком слове даст портрет и приговор.

❉❉❉❉

Екатерины век, ее роскошный двор,

Созвездие имен сопутников Фелицы,

Народной повести блестящие страницы,

Сановники, вожди, хор избранных певцов,

Глашатаи побед Державин и Петров —

Всё облекалось в жизнь, в движенье и в глаголы.

❉❉❉❉

То, возвратясь мечтой в тот возраст свой веселый,

Когда он отроком счастливо расцветал

При матери, в глазах любовь ее читал,

И тайну первых дум и первых вдохновений

Любимцу своему поведал вещий гений, —

Он тут воспоминал родной дубравы тень,

Над светлой Волгою горящий летний день,

На крыльях парусов летящие расшивы,

Златою жатвою струящиеся нивы,

Картины зимние и праздники весны,

И дом родительский, святыню старины,

Куда изда

лека вторгалась с новым лоском

Жизнь новая, а с ней слетались отголоском

Шум и событья дня, одно другому вслед:

То задунайский гром румянцовских побед,

То весть иных побед миролюбивой славы,

Науки торжество и мудрые уставы,

Забота и плоды державного пера,

То спор временщиков на поприще двора,

То книга новая со сплетнею вчерашней.

Всю эту жизнь среды семейной и домашней,

Весь этот свежий мир поэзии родной,

Еще сочувственный душе его младой,

Умевшей сохранить средь искушений света

Всю впечатлительность и свежесть чувств поэта, —

Всё помнил он, умел всему он придавать

Блеск поэтический и местности печать.

Он память вопрошал, и живописью слова

Давал минувшему он плоть и краски снова.

❉❉❉❉

То, Гогарта схватив игривый карандаш

(Который за десять из новых не отдашь),

Он, с русским юмором и напрямик с натуры,

Из глупостей людских кроил карикатуры.

Бесстрастное лицо и медленная речь,

А слушателя он умел с собой увлечь,

И поучал его, и трогал — как придется,

Иль со смеху морил, а сам не улыбнется.

Как живо памятны мне эти вечера:

Сдается, старца я заслушался вчера.

❉❉❉❉

Давно уж нет его в Москве осиротевшей!

С ним светлой личности, в нем резко уцелевшей,

Утрачен навсегда последний образец.

Теперь все под один чекан: один резец

Всем тот же дал объем и вес; мы променяли

На деньги мелкие — старинные медали;

Не выжмешь личности из уровня людей.

Отрекшись от своих кумиров и властей,

Таланта и ума клянем аристократство;

Теперь в большом ходу посредственности братство;

За норму общую — посредственность берем,

Боясь, чтоб кто-нибудь владычества ярем

Не наложил на нас своим авторитетом;

Мы равенством больны и видим здравье в этом.

Нам душно, мысль одна о том нам давит грудь,

Чтоб уважать могли и мы кого-нибудь;

Все говорить спешим, а слушать не умеем;

Мы платонической к себе любовью тлеем,

И на коленях мы — но только пред собой.

❉❉❉❉

В ином и поотстал наш век передовой,

Как ни цени его победы и открытья:

В науке жить умно, в искусстве общежитья,

В сей вежливости форм изящных и простых,

Дававшей людям блеск и мягкость нравам их,

Которая была, в условленных границах, —

Что слог в писателе и миловидность в лицах;

В уживчивости свойств, в терпимости, в любви,

Которую теперь гуманностью зови;

Во всем, чем общество тогда благоухало

И, не стыдясь, свой путь цветами усыпало,

Во всем, чем встарь жилось по вкусу, по душе,

Пред старым — новый век не слишком в барыше.

Тот разговорчив был: средь дружеской беседы

Менялись мыслями и юноши и деды,

Одни с преданьями, плодами дум и лет,

Других манил вперед надежды пышный цвет.

Тут был простор для всех и возрастов, и мнений

И не было вражды у встречных поколений.

❉❉❉❉

Так видим над Невой, в прозрачный летний день,

Заката светлого серебряная тень

Сливается в красе, торжественной и мирной,

С зарею утренней на вышине сафирной:

Здесь вечер в зареве, там утро рассвело.

И вечер так хорош, и утро так светло,

Что радости своей предела ты не знаешь:

Ты провожаешь день, ты новый день встречаешь,

И любишь дня закат, и любишь дня рассвет, —

И осень старости, и весну юных лет.

❉❉❉❉

Источник: http://thewitness.ru/petr-vyazemskiy/dom-ivana-ivanovicha-dmitrieva/

Юмор и сатира в поэмах «Чужой толк» и «Модная жена» И. И. Дмитриева

Иван Иванович Дмитриев (1760-1838) вошел в историю русской литературы как поэт-сентименталист. Он был земляком и приятелем Карамзина, печатался в его «Московском журнале».

«Модная жена» считается одним из лучших произведений Дмириева. Ее принято считать «сказкой».

Так назывались во французской поэзии стихотворные сюжетные произведения, написанные чаще всего разностопным, басенным стихом, шутливого, сатирического и даже вольнодумного содержания.

От басни сказка отличалась большими размерами и отсутствием прямолинейной назидательности.  Ее образы перекликаются с героями сатирических журналов Новикова: развратная барынька, обманывающая своего мужа, принимающая в его отсутствие предприимчивого любовника.

Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога?
Муж, в двери выставя расцветшие два рога…

Каждый из героев наделен четкой социальной и психологической характеристикой. Старый муж Пролаз «в течение полвека//Все полз да полз, да бил челом» и наконец «дополз до степени известна человека» (С. 112), т. е. получил генеральский чин и стал ездить «шестеркою в карете».

Разбогатев, он женился на молоденькой девушке, расположение которой ему приходится оплачивать дорогими подарками. Его. жена Премила, пустая, развратная модница, разоряет мужа своими бесконечными капризами. Ее любовник Миловзор — светский шалопай, болтун, «дамский угодник».

Простясь с женою молодой,
В карету с помощью двух долгих слуг втащился, Сел, крякнул, покатился.Но он лишь со двора, а гость к нему на двор —
Угодник дамский, Миловзор.

Вся сказка в целом представляет как бы маленькую пьеску, в которой каждому образу присуща своя речевая характеристика. Немногословна угодливая речь Пролаза: «Изволь, изволь, я рад со всей моей душою // Услуживать тебе, мой свет!» (С. 173).

В словах Премилы слышатся отголоски модного жаргона щеголих, высмеянный в свое время Новиковым: «..нет, слишком дорога! А ужасть как мила!.. Ах мой жизненочек! как тешишь ты жену!» (С. 173). Реплики Миловзора насмешливы и циничны.

В целом «Модная жена» Дмитриева — сатирическая картина нравов высшего дворянского общества конца XVIII в.

В сатире «Чужой толк», которую Белинский считал лучшим его произведением, он остроумно высмеял шаблонные выражения и штампы торжественной оды: «зари багряны персты,//И райский крин, и Феб, и небеса отверсты», «пою», «Чалмоносна Порта» (С. 114, 116) и многое другое.

А наших (поэтов) многих цель — награда перстеньком,
Нередко сто рублей иль дружество с князьком.

Вместе с тем поэт подчеркивал, что он «имел в виду не все, а некоторые только оды» и что «читатели… должны быть уверены, что произведения Хераскова, Державина, Петрова не в числе оных»

Ведь наш начнет писать, то все забавы прочь! Над парою стихов просиживает ночь, Потеет, думает, чертит и жжет бумагу; А иногда берет такую он отвагу,

Что целый год сидит над одою одной!

Тут предложение, а там и заключенье — Точь-в-точь как говорят учены по церквам! Со всем тем нет читать охоты, вижу сам. Возьму ли, например, я оды на победы,

Как покорили Крым, как в море гибли шведы;

Все тут подробности сраженья нахожу, Где было, как, когда, — короче я скажу:

В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю!

Так часто я видал, что истинно иной В два, в три дни рифму лишь прибрать едва успеет, Затем что в хлопотах досуга не имеет. Лишь только мысль к нему счастливая, придет, Вдруг било шесть часов! уже карета ждет;

Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону.

Источник: https://students-library.com/library/read/46044-umor-i-satira-v-poemah-cuzoj-tolk-i-modnaa-zena-i-i-dmitrieva

Поэзия И.И. Дмитриева

В формировании Карамзиным нового сентиментального литературного направления ближайшее участие принимал Иван Иванович Дмитриев (1760—1837). Будучи старше Карамзина шестью годами, Дмит­риев раньше его начал и свою литературную деятельность.

Од­нако творчество Дмитриева оформилось и приняло свойственный ему характер под влиянием именно Карамзина. Дмитриев прожил большую жизнь, пережив Пушкина: умер девять месяцев спустя. Однако литературная деятельность его в основном ограничи­вается хронологическими рамками XVIII в.

: наиболее характер­ные и значительные его произведения были напечатаны в 90-е годы XVIII в.; после же 1802—1803 гг. он почти вовсе перестал писать, сделав, как и Державин, блестящую служебную карьеру, достигнув звания сенатора и министерского поста (с 1810 до 1814 г. был министром юстиции).

В противоположность Карам­зину, в основном бывшему прозаиком, литературная деятельность Дмитриева протекала исключительно в области поэзии, для которой он до известной степени сделал то, что Карамзин сделал для прозы.

Как и Карамзин, Дмитриев решительно противопоставляет свою поэзию «высокой», риторической линии в литературе. Вы­пуская в 1795 г. свои стихи отдельным сборником, он демонстра­тивно, вслед за Карамзиным, называет его: «И мои безделки». Го­дом ранее, в 1794 г.

, Дмитриев и прямо выступает против «оди­ческого вздорословия» своей знаменитой сатирой «Чужой толк» (еще до этого он пародировал одический стиль в «Гимне во­сторгу», 1792 г.).

В «Чужом толке» Дмитриев смеется над совре­менными ему слагателями хвалебных од — «нашими Пиндарами», которые «народ всё нужный, должностной» и могут заниматься литературой только в весьма тесном промежутке между служеб­ными обязанностями и светскими развлечениями.

Подвергает он резкому осмеянию и служебно-практические побуждения многих одописцев, цель которых — «награда перстеньком, нередко сто рублей, иль дружество с князьком». Остро смеется сатирик и над традиционным арсеналом заштамповавшейся одической поэтики. Сатира Дмитриева направлена словно бы только против бездарно-незадачливых поэтов-одописцев.

Но по существу Дмитриев скла­дывает отходную всему хвалебно-одическому жанру классицизма XVIII в. Оды будут писаться еще лет двадцать пять, тридцать после Дмитриевского «Чужого толка». Будет писать их подчас и сам Дмитриев, правда, уже в несколько иной, больше всего державинской манере.

Однако с этого времени в сознании большин­ства оды становятся явно архаическим жанром. «Чужим толком» «век од», говоря словами Пушкина, кончается. В том же 1794 г. Дмитриев взамен одического жанра дает образец нового поэтиче­ского вида — стихотворение «Ермак». Подвиги исторического ге­роя — покорение Ермаком Сибири — описываются им в жанре не оды, а историко-романтической песни-баллады.

Рассказ об этих подвигах дан в форме беседы двух сибирских шаманов, горюющих об утрате их родиной своей независимости. Они клянут Ермака, но, сами того не желая, прославляют его геройство; в концовке к этому присоединяется и сам автор. Сти­хотворение начинается в типично «оссиановских» тонах.

Однако в дальнейшем Дмитриев стремится отойти от тради­ционно «оссиановских» штампов (ночь, луна, бурный поток, та­инственные образы старца и юноши), сообщить своему описанию некий «местный колорит», давая подробное и в основном этно­графически точное описание наряда шаманов и передавая в диа­логической форме их беседу, выдержанную в уныло мрачных то­нах глубокой скорби и безысходного отчаяния.

«Ермак» принадлежит к числу наиболее прославившихся у со­временников стихотворений Дмитриева. Исторически это произве­дение, действительно, было новым словом в нашей поэзии.

«Стихи этой пьесы,— писал 50 лет спустя в своих пушкинских статьях Белинский,— для нашего времени и грубы, и шероховаты, и не . поэтичны; но для своего времени они были превосходны, и от них веяло духом новизны.

Что же касается до манеры и тона пьесы — это было решительное нововведение, и Дмитриев потому только не был прозван романтиком, что тогда не существовало еще этого слова».

Однако по самому существу своей натуры Дмитриев менее всего был романтиком. Основной чертой его творческой личности было преобладание не сентиментального чувства или романтиче­ского воображения, а рационального начала — старого «класси­ческого» ума, даже, в еще большей степени, остроумия.

По всему психическому складу Дмитриева ему были близки не английские и немецкие поэты-предромантики, которыми увлекался Карамзин, а эпигоны классицизма, представители французской «легкой» са­лонной поэзии XVIII в.— Флориан, Гишар, Легуве — «грибы, вы­росшие у корней дубов» (т. е. великих французских писателей- классиков), как именовал их Пушкин.

Читайте также:  Краткое содержание рассказа А. П. Чехова «Анна на шее» и отзыв

В силу этого стилевые тенденции, заложенные в «Ермаке», дальнейшего раз­вития в поэзии Дмитриева не получили. Разработка национально- исторической темы дана им еще в двух стихотворениях: «К Волге» (1794) и «Освобождение Москвы» (1795). Эпиграф из послед­него: «Москва, России дочь любима, (Где равную тебе сы­скать…» — Пушкин взял к седьмой главе «Евгения Онегина».

В первом характерны строки о Разине, одно упоминание имени которого вызывает панический ужас у «кормчего»: «Холодный пот по нем разлился, || И перст на воздухе дрожал»; «певец» же, т. е. сам Дмитриев, заслоняется от страшного призрака воспоми­наниями о победах Ивана IV и Петра I над татарами и персами.

Гораздо характернее для Дмитриева написанная за два года до «Ермака» «баллада» совсем в другом роде — «Отставной вах­мистр». По свидетельству племянника поэта, в этой шуточной, почти пародийной балладе «описано истинное происшествие, слу­чившееся в Сызранском уезде в деревне Ивашевке».

Один мелко­поместный дворянин, женившийся в молодых летах, был взят в качестве недоросля на военную службу. В течение двадцати­летнего отсутствия он не имел никаких известий из дому (поч­ты тогда еще не было), а вернувшись, не нашел жены. Оказа­лось, что она укрывала у себя в доме разбойников, была изоб­личена и сослана.

Эта тема была обработана Дмитриевым в форме непри­тязательно-юмористического рассказа в белых стихах, изложен­ного «простым слогом» с многочисленными элементами натурали­стической бытописи.

Начинается баллада в намеренно приподнятом и одновре­менно тут же иронически снижаемом тоне:

  • Сними с себя платочек.
  • Седая старина!
  • Да возвещу я внукам,
  • Что ты откроешь мне.

Однако поскольку под этим «платочком» бабушки «седой ста­рины» оказывается нечто совсем не высокое и менее всего поучи­тельное, подобное начало приобретает характер почти пародии, сатирически обращенной по адресу любителей патриархального старого быта:

  • Я вижу чисто поле;             Трюх-трюх, а инде рысью,
  • Вдали ж передо мной          Под шляпой в колпаке,
  • Чернеет колокольня,             В замасленном колете.
  • И вьется дым из труб,         С котомкой в тороках?
  • Но кто вдоль по дороге,      Палаш его тяжелый,
  • На голом рыжаке                  Тащась, чертит песок.

Подъезжая к родным местам, «бывший вахмистр Шемігинского полку» раздумывает о встрече с покинутой им в молодости супругой:

  • Завидя ж дым в деревне,     И вот уж он въезжает
  • Растаял пуще он;                  На свой господский двор.
  • Тогдашний день субботу    Но что, ах! в нем находит?
  • И баню вспомянул               Его ль жилище то?
  • «Любезная хозяйка! —        Лубки прибиты к окнам,
  • Ворчал он про себя: —        А на дверях запор;
  • Помешкай на минуту,         Не видно в целом доме
  • И будешь ты сам-друг».      Ни курицы живой;
  • Уж витязь наш проехал       Все тихо! — лишь на кровле
  • Околицу с гумном —          Мяучит тощий кот.

Навстречу вахмистру спускается с крыльца его старый дворо­вый слуга, «лысый Терентьич»:

  • Друг друга вмиг узнали —
  • И тот. и сей завыл.
  • «Терентьич! где хозяйка?» —
  • Помещик вопросил.

Терентьич рассказывает барину грустную повесть о его Груняше, державшей «пристань недобрым молодцам». Однако все кончается самым буднишним образом:

  • Несчастный муж поплакал,
  • Потом, вздохнув, пошел
  • К Терентьичу в избушку
  • И с горести лег спать.
  • Сей витязь и поныне,
  • Друзья! еще живет;
  • Три года как в округе
  • Он земским был судьей.

Эта все собой проникающая буднишность, сказывающаяся и в разработке фабулы, и в языке, и в общем тоне повествования, и в описаниях (вплоть до тощего кота, одиноко мяукающего на кровле,— черта почти гоголевского пейзажа!) была в нашей поэ­зии XVIII в. явлением столь же новым и небывалом, как и ро­мантическая риторика «Ермака».

В какой-то степени это пред­восхищало не только «низкую природу» иных пушкинских описа­ний, но и прямо манеру будущей натуральной школы. Пушкин сочувственно припоминает эту «прекрасную балладу» Дмитриева в своем «Станционном смотрителе», сравнивая Симеона Вырина с «усердным Терентьичем».

Не удивительно, что «Отставной вах­мистр» был с недоумением встречен большинством современни­ков, один из которых критически назвал его «рифмопрозаическим творением».

Мало того, сам Дмитриев, очевидно, в связи с этим, счел нужным придать своей «балладе» другое, как бы не только объясняющее, но и оправдывающее ее необычный тон и характер заглавие «Карикатура» и подвергнул ее при переизданиях очень значительной стилистической переработке, стремясь, по наблюде­ниям акад. В. В.

Виноградова, придать ей более «элегантный» стиль, снять «грубость и фамильярность обиходных, устных выра­жений». В том же направлении настойчиво перерабатывает он и ряд других своих стихов Но и «Отставной вахмистр», при всей характерности его для Дмитриева, не является типичным для него произведением.

В основном творчество Дмитриева, как уже сказано, пошло по линии «легкой» салонной поэзии, которой он обычно сообщает некий условный сентиментально-элегический налет. Излюбленными жанрами Дмитриева становятся жанры басни, послания, любовной песни-романса, всякого рода аль­бомных безделушек (эпиграмм, мадригалов, надписей и т. п.), наконец, шутливой стихотворной повести-«сказки». Особенно славились у современников басни, любовные романсы и сказки Дмитриева.

Поэт и критик Мерзляков так определил эволюцию басен в нашей литературе XVIII в.: «Сумароков нашел их среди про­стого, низкого народа; Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенное, образованное общество, отли­чающееся вкусом и языком».

Действительно, продолжая линию Хемницера, Дмитриев не только лишил свои басни сумароковской нарочитой вульгарности, но и прямо привел их в дворянскую го­стиную, заставив своих басенных зверей изъясняться по-карамзински выработанным «новым слогом» светского общества.

Басни Дмитриева оправлены в форму легкого моралистически окрашен­ного салонного сказа, подчас, подобно карамзинским повестям, прямо обращенного к друзьям автора. Вот, например, начало басни «Заяц и перепелиха»:

  • Как над несчастливым, мне кажется, шутить?
  • Ей-богу, я и сам готов с ним слезы лить;
  • И кто из нас, друзья, уверен в том сердечно,
  • Что счастлив будет вечно?
  • Послушайте! Я вам пример на то скажу.
  • С перепелихою жил заяц чрез межу…

Но при несомненном и крупном — в отношении языка и стиха — литературном достоинстве басен Дмитриева они лишены того, что составляет основное качество басенного творчества его младшего современника, Крылова,— народности. Именно это за­ставляло Пушкина энергично заявлять, что все басни Дмитриева «не стоят одной хорошей басни Крылова».

Огромным успехом пользовались и сентиментально-любовные песенки Дмитриева — жанр, уже разрабатывавшийся до него Ю. А. Нелединским-Мелецким (1752—1828). Некоторые из них Дмитриев стремился создавать на «простонародной» фольклорной — основе.

Издан был им, по следам Чулконп, и «Карманный песенник, или собрание лучших светских и проскжнродпы песен». Однако в отношении последних он действовал метолом Богдановича (вспомним собрание пословиц последнего), шачп тельно подработав их на салопный лад.

Сентиментально-любов­ные романсы самого Дмитриева о стенающих сизых голубочках, умирающих от тоски по своим голубкам («Стонет сизый голубо­чек»), или о крепостных Парашах, своим пением и пляской услаждающих чувства поместных эстетов («Пой, скачи, кружись, Параша!»), так же далеки от подлинных народных песен, как далеки описания карамзинской «Бедной Лизы» от реального кре­стьянского быта.

Никакого отношения к подлинному народному творчеству не имеют. «Модная жена» — сатирико-бытовой анекдот на тему о ловкой светской моднице и ее до­верчивом рогоносце-супруге.

Но анекдот этот облечен в форму легкого и изящного шутливого стихотворного рассказа, рисующего не мифологическую историю любви Амура и Психеи, что имеем мы в «Душеньке» Богдановича, а картины повседневной жизни светского общества.

В сближении поэзии и повседневности, равно как в превос­ходно выработанном Дмитриевым, гладком и шутливо-изящном разговорно-поэтическом слоге, подготовившем слог Батюшкова, князя Вяземского и др., заключается одно из основных дости­жений его литературно-поэтической деятельности.

«Дмитриев не был поэтом в смысле лирика,— пишет о нем Белинский,— но его басни и сказки были превосходными и истинно-поэтическими про­изведениями для того времени.

Песни Дмитриева нежны до при­торности,— но таков был тогда всеобщий вкус… Вообще в стихо­творениях Дмитриева, по их форме и направлению, русская поэ­зия сделала значительный шаг к сближению с простотою и естественностью, словом — с жизнью и действительностью: ибо в нежно-вздыхательной сантиментальности все же больше жизни и натуры, чем в книжном педантизме».

Белинским дана здесь точная оценка исторического значения Дмитриева. И недаром, анализируя «Евгения Онегина», он же припоминает (конечно, подчеркивая всю колоссальную разницу между двумя этими произведениями) именно «Модную жену» Дмитриева, о ко­торой с похвалой отзывался и сам Пушкин.

Источник: http://waldorf.in.ua/poeziya-i-i-dmitrieva/

Дмитриев Иван Иванович (1760-1837), поэт :

В конце 1820-х гг. Пушкин начал судить о поэзии Дмитриева объективно и беспристрастно. Он переписывался с Дмитриевым, встречался со стареющим поэтом, записывал его рассказы о прошлом XVIII веке, расспрашивал о восстании Пугачева

Иван Иванович Дмитриев русский поэт, родился в селе Богородское Симбирской губернии. Начальное образование получил в родовом поместье Богородском и в частных пансионах Казани и Симбирска. Еще в казанском пансионе Дмитриев пристрастился к романам. Особое влияние на него оказали «Приключения маркиза Г…» А.-Ф.

Прево, откуда Дмитриев почерпнул сведения о творчестве Мольера, Ж. Расина, Н. Буало. Роман помог Дмитриеву овладеть французским языком (первые четыре тома он читал в переводе И.П. Елагиnа и В.И. Лукина, но томов пятого и шестого в Симбирске не нашлось, и Дмитриев раздобыл окончание в оригинале). Тогда же началось знакомство Дмитриева с сочинениями А.П.

Cумарокова, М.В. Ломоносова, М.М. Xepacкoвa, В.И. Майкова.

Восстание Пугачева заставило семью Дмитриевых переехать в Москву; в мае 1774г. Дмитриева отправили в Петербург, в полковую школу Cеменовского полка, в который Дмитриев с братом были записаны солдатами еще в 1772г. В начале 1775г.

двор праздновал в Москве победы над Турцией и над Пугачевым. На торжества прибыли гвардейские полки. Так ученик полковой школы Дмитриев оказался очевидцем казни Пугачева (воспоминаниями Дмитриева воспользовался в «Капитанской дочке» Пушкин).

Родители выхлопотали Дмитриеву чин фурьера и годовой отпуск; в Петербург он вернулся только в 1776г.

К 1777г. относятся первые стихотворные опыты Дмитриева, большей частью сатирические (впоследствие автор их сжег), навеянные сюжетами и идеями журналистики Н.И. Новикова. Именно ему Дмитриев обязан первым выступлением в печати: в своем журнале «Санкт-Петербургские ученые ведомости» (1777г.

) Новиков поместил стихотворение Дмитриева «Надпись к портрету князя А.Д. Кантемира», сопроводив его пожеланием успехов юному поэту. После этого Дмитриев стал усердно заниматься литературой.

Он перечитывал и брал «в образец» стихи Ломоносова, Сумарокова, Хеpaскова, изучал «Риторику» Ломоносова, «Пиитику» Аполлоса Байбакова и др. теоретические пособия.

Дмитриев сочинял много, но успеха не добился. Три его стихотворения, появившиеся без подписи в журнале П.А. Плавuльщuкова «Утра» (1782г.), были, по словам Дмитриева, оценены читателями как «глупые стихи».

Такая реакция побудила его уничтожить многое из написанного и отказаться от попыток печатать стихи. Несколько лет он занимается переводами французских прозаических сочинений.

Известно, что они появлялись в разных журналах и печатались отдельными изданиями у книгопродавца Миллера, но анонимно и поэтому остаются неизвестными до сих пор.

Причиной неудач был общественный и эстетический инфантилизм молодого Дмитриева. Его позиция — позиция наблюдателя, не извлекшего уроков из крестьянской войны, чуждого и социальной критике просветителей, и нравственным исканиям масонства, которое в 1780-х гг.

получило в России широкое распространение.

Читайте также:  Мой любимый герой в «Слове о полку Игореве»

Дмитриев, по его признанию, долго «бродил ощупью, как слепец»; он прилежно изучал русских и французских авторов, выражавших различные, часто враждебные друг другу взгляды, но не выработал для себя сколько-нибудь четкой идейной и художественной программы.

Вехой для Дмитриева стал 1783г., когда состоялось его знакомство с Н.М. Карамзиным (Дмитриев находился с ним в дальнем родстве). Под его влиянием Дмитриев принялся за «усовершенствование в себе человека», обратился к книгам франзуских просветителей, в частности сочинениям Л.-С.

Мерсье, который опирался на Ж.-Ж. Руссо и Д. Дидро, осуждал социальное неравенство и защищал бедняков. В 1786г. Дмитриев принял участие в журнале Ф.О. Туманского «Зеркало света», напечатав здесь перевод статьи Мерсье «Философ, живущий у Хлебного рынка», в которой излагалось учение о просвещенном монархе.

В теориях просветителей Дмитриева, привлекал не столько социальный, сколько нравственный аспект — идеи о воспитании личности, о «сострадании всем страждущим», о «соединении их слез со своими в нежном чувствительном сердце».

На этом этическом основании и начали складываться представления Дмитриева о роли поэта и задачах поэзии.

Особую роль в становлении Дмитриева-поэта сыграл Г.Р. Державuн. В 1790г., во время шведской кампании, Дмитриев ездил на финляндскую границу и в поездке написал стихотворное обращение к Державину, в котором «называл его единственным у нас живописцем природы». Через П.Ю. Львова обращение стало известно Державину.

Он захотел познакомиться с Дмитриевым, и вскоре они сблизились. Дмитриев получил возможность узнать еще не напечатанные произведения поэта; в беседах с ним о том, что делает поэзию самобытной, способной «живописать страсти» и «наблюдать изгибы сердца», окончательно сформировались эстетические воззрения Дмитриева.

К осени 1790г. у Дмитриева накопилось множество новых стихов. Поэту нужен был журнал, который предоставил бы ему свои страницы. Поначалу надежды возлагались на «Утренние часы» И.Г.

Рахманинова: здесь Дмитриев опубликовал несколько стихотворений (в том числе две первые свои басни). Два из них были подписаны инициалами «И. Д.».

Это означало, что период «приуготовления» кончился и Дмитриев осознал себя поэтом.

Однако «Утренние часы» были закрыты, и Дмитриев стал печататься в «Московском журнале», только что заведенном вернувшимся из-за границы Карамзиным. Известность Дмитриеву принесли стихотворные сказки и песни. Хорошо знавший франзуские «сказки» Ж. Лафонтена, А.

Флориана, Вольтера, Дмитриев видоизменил этот жанр шутливых, несколько фривольных сюжетных рассказов с условно-фантастическими элементами; задавшись целью создать сатирические картины из жизни Петербурга, он отказался от фантастики. Его «сказку» «Модная жена», в которой Дмитриев заявил о себе как о мастере диалога, В.Г.

Белинский считал родоначальницей «повести в стихах» (в этом жанре позднее были написаны «Граф Нулин» и «Домик в Коломне» А.С. Пушкина, «Помещик» И.С. Тургенева и др.).

Новый этап в русской лирике открыли песни Дмитриева. Его предшественники в этом жанре, и прежде всего Сумароков, еще не порвали с идущей от московского барокко кантовой культурой и ее «хоровой», трехголосной установкой.

Дмитриев, опиравшийся на традицию народной городской песни, избрал «сольный» принцип, соответствовавший эстетике сентиментализма, который провозгласил примат «чувствительного человека». Напечатанные в 1792г.

песни Дмитриева «Стонет сизый голубочек» и «Ах, когда б я прежде знал» пролагали путь к русскому романсу. Демократизм эстетических установок Дмитриева очевиден в подготовленном им «Карманном песеннике» (1796г.

), собрании «светских и простонародных песен», где фольклорные тексты равноправно соседствовали с песнями Державина, Хераскова, В.В. Капнucтa, Ип.Ф. Богдановuча, Ю.А. Нелединского-Мелецкого, Карамзина, Н.П. Нuколаева, П.М. Карабанова и др.

Дарование Дмитриева полнее всего выразилось в басне, его любимом жанре.

Дмитриев отказался от канонизированного классицизмом противопоставления басни высоким жанрам, от нарочитой грубости ее языка, от натуралистически-бытовых зарисовок, впрочем как и от прямой социальной критики.

Цели Дмитриева-баснописца — пропаганда определенного нравственного идеала, его герой — «добрый человек», который отвергает расхожие представления о счастье как успехе, карьере, деньгах и выше всего ценит благородство чувств.

Став сотрудником «Московского журнала», Дмитриев включился в литературную полемику. В конце 1792г. он пишет пародию на современных одописцев («Гимн восторгу»), в эпиграмме следующего года высмеивает оду А.И. Клушuна «Человек».

Самым значительным полемическим выступлением Дмитриева была его сатира “Чужой толк” (1794г.), направленная против сервильной поэзии эпигонов классицизма.

Это не значит, что Дмитриев вообще отвергал жанр оды: учитывая опыт Державина, Дмитриев понимал, что ода может и должна утверждать долг и ответственность человека перед обществом. Такова, например, ода Дмитриева «Ермак» (1794г.

), где гиперболам и аллегориям классиков противопоставлены динамизм и живописность. Здесь, как и в оде «Освобождение Москвы» (1795г.), героем которой стад Пожарский, Дмитриев на практике показал, что героическое и высокое не чуждо эстетике «объективного» сентиментализма.

В том же 1795г. Дмитриев, подводя итоги своей поэтической работы, издал сборник стихотворений «И мои безделки», который, так же как и сборник Карамзина «Мои безделки», даже своим названием полемически, демонстративно противостоял громоздким и пышным изданиям эпигонов классицизма.

1 янв. 1796г. Дмитриев получил чин капитана гвардии и взял годовой отпуск с намерением выйти в отставку, но смерть Екатерины II заставила его вернуться в столицу.

Здесь Дмитриев неожиданно арестовали по обвинению в подготовке покушения на Павла I. Недоразумение быстро выяснилось, на пострадавшего Дмитриева посыпались милости императора: в 1797г.

его назначают товарищем министра уделов, а затем обер-прокурором Сената. Только в конце декабря 1799г. Дмитриев добился отставки.

Поселившись в Москве, он целиком отдается литературной работе. В эту пору он возвращается к сатире. Еще в 1798 Дмитриев перевел «Послание от английского стихотворца Попа к доктору Арбутноту». Объекты сатиры А. Попа и Дмитриева оказались общими. «Стиховралям» противопоставлялся истинный поэт, главное достоинство которого — независимость от властей и знати.

Позиция Дмитриева была близка позиции Державина, который в послании А.В. Храповицкому (1795г.) также писал о высокой миссии поэта. В переведенной Дмитриевым сатире Ювенала «О благородстве» отвергается сословный принцип оценки человека. В баснях этого периода он также критикует пороки самодержавного государства, хотя и остается далеким от радикальных выводов.

В 1803—1805гг. в Москве Дмитриев издал три тома стихотворений и басен («Сочинения и переводы…»), подведя итоги своей литературной деятельности.

В 1806г. Дмитриев вновь вернулся на службу, первое время исполняя свои сенаторские обязанности в Москве. Успешное выполнение некоторых личных поручений Александра I привело к назначению Дмитриева в 1810г. членом Государственного совета и министром юстиции.

Постепенно Дмитриев убедился в «невозможности быть вполне полезным» на своем посту. Сразу по окончании Отечественной войны, летом 1814г., он попросил об отставке, и царь с оскорбительной поспешностью удовлетворил его просьбу. Дмитриев окончательно переселился в Москву.

Живя на покое, он мало занимался литературными делами, написал лишь несколько басен и литературных мелочей, больше правил старые стихотворения, готовя новые переиздания своего трехтомного собрания сочинений (2-е — 4-е изд. М., 1810, 1814 и 1818).

В 1826 Дмитриев издал «Апологи в четверостишиях».

Хотя Дмитриев более не вмешивался в бурную литературную жизнь, он внимательно наблюдал за нею, сохраняя «живое чутье к изящному». В 1800—1810гг. он в письмах друзьям резко судит и эпигонов классицизма («невские поэты»), и эпигонов сентиментализма («московская словесность»).

С иронией отзывается он о творчестве «лирика нашего или протодиакона Хвостова», называя направление, представленное поэтами подобного типа, «хвостовщиной». Читая сочинения сентименталистов — П.И. Шаликова, В.Л. Пушкина, М.В. Милонова, С.Г. Саларева и др., он признавался, что «ни до слез, ни до сладкого не охотник».

Из потока книг и журналов Дмитриев умел выделять произведения талантливых поэтов — В.А. Жуковского, П.А. Вяземского, К.Н. Батюшкова. В 1823г. в «Полярной звезде» А.А. Бестужев поставил имя Дмитриева рядом с Державиным. Историко-патриотические стихотворения Дмитриева высоко ценились декабристами.

Благожелательные отзывы критики побудили Дмитриева строго отобрать из написанного только те произведения, которые имели существенное значение для развития отечественной литературы, и издать итоговое, «неправленное и уменьшенное», собрание «Стихотворения И.И. Дмитриева» (СПб., 1823, ч. 1—2).

Оно было подготовлено по инициативе Вольного общества любителей российской словесности, по представлению Н.И. Гнедича и при поддержне А.А. Бестужева и Н.Ф. Рылеева.

В научной литературе продолжает существовать легенда о резко отрицательном отношении Пушкина к Дмитриеву. Действительно, Пушкин считал, что Дмитриев отозвался неодобрительно о «Руслане и Людмиле» в 1820г. Пушкин также был раздражен суждением П.А. Вяземского, который в 1823г. басни Дмитриева оценил выше басен И.А. Крылова. Но в конце 1820-х гг.

Пушкин начал судить о поэзии Дмитриева объективно и беспристрастно. Он переписывался с Дмитриевым, встречался с престарелым поэтом, записывал его рассказы о прошлом веке, расспрашивал о восстании Пугачева. В 1836г. Пушкин написал для «Современника» статью о шутливой поэме Дмитриева «Путешествие N. N. в Париж и Лондон» (1806г.).

Героем «Путешествия» был приятель Дмитриева и дядя Пушкина В.Л. Пушкин. Дмитриев со своей стороны высоко отозвался о пушкинских произведениях — «Борисе Годунове», «Евгении Онегине», «Моцарте и Сальери» и др. Дмитриев из своих современников на первое место ставил Державина и Карамзина; из писателей XIX в. «поэта Протея» Пушкина. В 1823—1825гг.

Дмитриев работал над записками «Взгляд на мою жизнь» (Соч. СПб., 1893, т. 2), представляющими значительный историко-литературный интерес.

Не складывалась личная жизнь поэта. В 1790 году он должен был жениться на Анне Львовне Пушкиной, но возлюбленная осталась холодна к его чувствам, брак не состоялся. Впрочем, Иван Иванович перенёс разрыв весьма спокойно.
В светском обществе время от времени возникали слухи о предстоящей женитьбе Дмитриева.

Говорили о сильных чувствах Анны Петровны Буниной, слывшей русской Сафо; её книги «Сельские вечера» и «Софические стихотворения» были популярны. Говорили о предстоящем сватовстве Дмитриева к Дарье Алексеевне Дячковой, свояченице поэта Львова. Но она предпочла ему Державина.

Роман с Натальей Яковлевной Пиюсковой, фрейлиной императрицы Марии Фёдоровны, не увенчался браком, перерос в дружбу, скрашивавшую старость поэта.

Разуверившись в окружающей действительности, Иван Дмитриев, тем не менее, обретает некое спокойствие, допустив, что истина сущего — это собственное чувство, которого никто у него не отнимет. В центре поэтического мира оказываются дом и нерасторжимая с человеком природа. Здесь сосредоточены подлинные ценности, здесь гармонический мир, в котором человек обретает независимость.

Знаменательно, что все лучшие стихи Дмитриева написаны им на родине, в Богородском, Сызране и Симбирске, куда он приезжал в течение ряда лет.

«Слава Богу, что сызранский воздух имеет для тебя силу вдохновения! Пиши, мой друг, пиши» — это строки из письма юного Карамзина Ивану Дмитриеву 2 декабря 1791 года.

Едва ли не последнее письмо знаменитого писателя-историографа своему другу написано 13 мая 1823 года: «Последнее твоё дружеское письмо, приятно меланхолическое, заставило слетать воображением на берег Волги, Симбирский Венец, где мы с тобой, геройски отражая сон, ночью читали Юнга в ожидании солнца».

В том же году Дмитриев совершил два путешествия по Волге. «Поэту небесполезно путешествовать, — записывал он, — ведь будучи одинок, никем не развлечён, наблюдатель и нравственного, и физического мира, он входит сам в себя, с большею живостью принимает всякое впечатление».

Если Карамзин в «Письмах русского путешественника» создал образ своего соотечественника, путешествующего по Европе, то в описании Ивана Дмитриева предстаёт русский человек, эстетически осваивающий свой край.

В поэтическом мире Ивана Ивановича Дмитриева Волга подобна времени в своём стремлении из неизвестного в известность, в движении во всём и поверх всего. А земное «время и движение» самого Ивана Дмитриева оборвалось в 1837 году…

Дмитриев умер в Москве 3(15) октября 1837. Похоронен на Донском кладбище в Москве. 

По материалам Г.П. Макогоненко

Источник: http://www.zdravrussia.ru/literature/xviiivek/?nnew=978

Ссылка на основную публикацию