Александр твардовский стихи: читать лучшие стихотворения александра трифоновича твардовского онлайн

Читать Стихи

Александр Трифонович Твардовский

– Две строчки – Дробится рваный цоколь монумента… – Есть имена и есть такие даты… – На дне моей жизни… – Перед войной, как будто в знак беды… – Переправа – Размолвка – Я знаю, никакой моей вины… – Я убит подо Ржевом

РАЗМОЛВКА На кругу, в старинном парке Каблуков веселый бой. И гудит, как улей жаркий, Ранний полдень над землей.

Ранний полдень, летний праздник, В синем небе – самолет. Девки, ленты подбирая, Переходят речку вброд…

Я скитаюсь сиротливо. Я один. Куда итти?.. Без охоты кружку пива Выпиваю по пути.

Все знакомые навстречу. Не видать тебя одной. Что ж ты думаешь такое? Что ж ты делаешь со мной?..

Праздник в сборе. В самом деле, Полон парк людьми, как дом. Все дороги опустели На пятнадцать верст кругом.

В отдаленье пыль клубится, Слышен смех, пугливый крик. Детвору везет на праздник Запоздалый грузовик.

Ты не едешь, не прощаешь, Чтоб самой жалеть потом. Книжку скучную читаешь В школьном садике пустом.

Вижу я твою головку В беглых тенях от ветвей, И холстинковое платье, И загар твой до локтей.

И лежишь ты там, девчонка, С детской хмуростью в бровях. И в траве твоя гребенка,Та, что я искал впотьмах.

Не хотите, как хотите, Оставайтесь там в саду. Убегает в рожь дорога. Я по ней один пойду.

Я пойду зеленой кромкой Вдоль дороги. Рожь по грудь. Ничего. Перехвораю. Позабуду как-нибудь.

Широко в полях и пусто. Вот по ржи волна прошла… Так мне славно, так мне грустно И до слез мне жизнь мила. 1935 А.Твардовский. Стихотворения и поэмы в двух томах. Москва, “Художественная литература”, 1951.

ДВЕ СТРОЧКИ Из записной потертой книжки Две строчки о бойце-парнишке, Что был в сороковом году Убит в Финляндии на льду.

Лежало как-то

неумело По-детски маленькое тело. Шинель ко льду мороз прижал, Далеко шапка отлетела. Казалось, мальчик не лежал, А все еще бегом бежал Да лед за полу придержал…

Среди большой войны жестокой, С чего – ума не приложу, Мне жалко той судьбы далекой, Как будто мертвый, одинокий, Как будто это я лежу, Примерзший, маленький, убитый На той войне незнаменитой, Забытый, маленький, лежу. Александр Твардовский. Библиотечка избранной лирики. Москва, “Молодая Гвардия”, 1964.

* * * Дробится рваный цоколь монумента, Взвывает сталь отбойных молотков. Крутой раствор особого цемента Рассчитан был на тысячи веков.

Пришло так быстро время пересчета, И так нагляден нынешний урок: Чрезмерная о вечности забота Она, по справедливости, не впрок.

Но как сцепились намертво каменья, Разъять их силой – выдать семь потов. Чрезмерная забота о забвенье Немалых тоже требует трудов.

Все, что на свете сделано руками, Рукам под силу обратить на слом. Но дело в том, Что сам собою камень Он не бывает ни добром, ни злом. Русская Советская Поэзия. Москва, “Художественная Литература”, 1990.

* * * Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В то, что они – кто старше, кто моложе Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь,Речь не о том, но все же, все же, все же… Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва, “Детская Литература”, 1968.

Я УБИТ ПОДО РЖЕВОМ Я убит подо Ржевом, В безымянном болоте, В пятой роте, На левом, При жестоком налете.

Я не слышал разрыва И не видел той вспышки, Точно в пропасть с обрыва И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире До конца его дней Ни петлички, Ни лычки С гимнастерки моей.

Я – где корни слепые Ищут корма во тьме; Я – где с облаком пыли Ходит рожь на холме.

Я – где крик петушиный На заре по росе; Я – где ваши машины Воздух рвут на шоссе.

Где – травинку к травинке Речка травы прядет, Там, куда на поминки Даже мать не придет.

Летом горького года Я убит. Для меня Ни известий, ни сводок После этого дня.

Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли наши Там, на Среднем Дону? Этот месяц был страшен. Было все на кону.

Неужели до осени Был за н и м уже Дон И хотя бы колесами К Волге вырвался о н?

Нет, неправда! Задачи Той не выиграл враг. Нет же, нет! А иначе, Даже мертвому, – как?

И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она Спасена.

Наши очи померкли, Пламень сердца погас. На земле на проверке Выкликают не нас.

Мы – что кочка, что камень, Даже глуше, темней. Наша вечная память Кто завидует ей?

Нашим прахом по праву Овладел чернозем. Наша вечная слава Невеселый резон.

Нам свои боевые Не носить ордена. Вам все это, живые. Нам – отрада одна,

Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, Вы должны его знать.

Вы должны были, братья, Устоять как стена, Ибо мертвых проклятье Эта кара страшна.

Это горькое право Нам навеки дано, И за нами оно Это горькое право.

Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно Всем привычно и ясно. Но да будет оно С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы И не Дон потеряли И в тылу у Москвы За нее умирали.

И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы.

Нам достаточно знать, Что была несомненно Там последняя пядь На дороге военной,

Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить…

И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы. И Смоленск уже взят?

И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже?

Может быть… Да исполн

ится Слово клятвы святой: Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг.

О, товарищи верные, Лишь тогда б на войне Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне!

В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе.

Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос наш мыслимый.

Источник: http://online-knigi.com/page/69955

Лучшие стихи Твардовского Александра читать на сайте ProStih.ru

На могилы, рвы, канавы,На клубки колючки ржавой,На поля, холмы – дырявой,Изувеченной земли,На болотный лес корявый,

На кусты – снега легли.

И густой поземкой белойВетер поле заволок.Вьюга в трубах обгорелыхЗагудела у дорог.И в снегах непроходимыхЭти мирные краяВ эту памятную зимуОрудийным пахли дымом,

Не людским дымком жилья.

И в лесах, на мерзлой грудеПо землянкам без огней,Возле танков и орудийИ простуженных конейНа войне встречали люди

Долгий счет ночей и дней.

И лихой, нещадной стужиНе бранили, как ни зла:Лишь бы немцу было хуже,

О себе ли речь там шла!

И желал наш добрый парень:Пусть померзнет немец-барин,Немец-барин не привык,

Русский стерпит – он мужик.

Шумным хлопом рукавичным,Топотней по целинеСпозаранку день обычный

Начинался на войне.

Чуть вился дымок несмелый,Оживал костер с трудом,В закоптелый бак гремела

Из ведра вода со льдом.

Утомленные ночлегом,Шли бойцы из всех берлогГреться бегом, мыться снегом,

Снегом жестким, как песок.

А потом – гуськом по стежке,Соблюдая свой черед,Котелки забрав и ложки,

К кухням шел за взводом взвод.

Суп досыта, чай до пота,-Жизнь как жизнь.И опять война – работа:

– Становись!

_______

Вслед за ротой на опушкуТеркин движется с катушкой,Разворачивает снасть,-

Приказали делать связь.

Рота головы пригнула.Снег чернеет от огня.Теркин крутит:- Тула, Тула!

Тула, слышишь ты меня?

Подмигнув бойцам украдкой:Мол, у нас да не пойдет,-Дунул в трубку для порядку,

Командиру подает.

Командиру все в привычку,-Голос в горсточку, как спичкуТрубку книзу, лег бочком,Чтоб поземкой не задуло.Все в порядке.- Тула, Тула,

Помогите огоньком…

Не расскажешь, не опишешь,Что за жизнь, когда в боюЗа чужим огнем расслышишь

Артиллерию свою.

Воздух круто завивая,С недалекой огневойАхнет, ахнет полковая,

Запоет над головой.

А с позиций отдаленных,Сразу будто бы не в лад,Ухнет вдруг дивизионной

Доброй матушки снаряд.

И пойдет, пойдет на славу,Как из горна, жаром дуть,С воем, с визгом шепелявымРасчищать пехоте путь,Бить, ломать и жечь в окружку.Деревушка?- Деревушку.Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж.

Врешь, не высидишь – отдашь!

А еще остался кто там,Запорошенный песком?Погоди, встает пехота,

Дай достать тебя штыком.

Вслед за ротою стрелковойТеркин дальше тянет провод.Взвод – за валом огневым,Теркин с ходу – вслед за взводом,Топит провод, точно в воду,

Жив-здоров и невредим.

Вдруг из кустиков корявых,Взрытых, вспаханных кругом,-Чох!- снаряд за вспышкой ржавой.

Теркин тотчас в снег – ничком.

Вдался вглубь, лежит – не дышит,Сам не знает: жив, убит?Всей спиной, всей кожей слышит,

Как снаряд в снегу шипит…

Хвост овечий – сердце бьется.Расстается с телом дух.”Что ж он, черт, лежит – не рвется,

Ждать мне больше недосуг”.

Приподнялся – глянул косо.Он почти у самых ног -Гладкий, круглый, тупоносый,

И над ним – сырой дымок.

Сколько б душ рванул на выбросВот такой дурак слепойНеизвестного калибра –

С поросенка на убой.

Оглянулся воровато,Подивился – смех и грех:Все кругом лежат ребята,

Закопавшись носом в снег.

Теркин встал, такой ли ухарь,Отряхнулся, принял вид:- Хватит, хлопцы, землю нюхать,

Не годится,- говорит.

Сам стоит с воронкой рядомИ у хлопцев на виду,Обратясь к тому снаряду,

Справил малую нужду…

Видит Теркин погребушку -Не оттуда ль пушка бьет?Передал бойцам катушку:

– Вы – вперед. А я – в обход.

С ходу двинул в дверь гранатой.Спрыгнул вниз, пропал в дыму.- Офицеры и солдаты,

Выходи по одному!..

Тишина. Полоска света.Что там дальше – поглядим.Никого, похоже, нету.

Никого. И я один.

Гул разрывов, словно в бочке,Отдается в глубине.Дело дрянь: другие точки

Бьют по занятой. По мне.

Бьют неплохо, спору нету.Добрым словом помяниХоть за то, что погреб этот

Прочно сделали они.

Прочно сделали, надежно -Тут не то что воевать,Тут, ребята, чай пить можно,

Стенгазету выпускать.

Осмотрелся, точно в хате:Печка теплая в углу,Вдоль стены идут полати,

Банки, склянки на полу.

Непривычный, непохожийДух обжитого жилья:Табаку, одежи, кожи

И солдатского белья.

Снова сунутся? Ну что же,В обороне нынче – я…На прицеле вход и выход,

Две гранаты под рукой.

Смолк огонь. И стало тихо.
И идут – один, другой…

Теркин, стой. Дыши ровнее.Теркин, ближе подпусти.Теркин, целься. Бей вернее,

Теркин. Сердце, не части.

Рассказать бы вам, ребята,Хоть не верь глазам своим,Как немецкого солдата

В двух шагах видал живым.

Подходил он в чем-то белом,Наклонившись от огня,И как будто дело делал:

Шел ко мне – убить меня.

В этот ровик, точно с печки,
Стал спускаться на заду…

Теркин, друг, не дай осечки.
Пропадешь,- имей в виду.

За секунду до разрыва,Знать, хотел подать пример:Прямо в ровик спрыгнул живо

В полушубке офицер.

И поднялся незадетый,Цельный. Ждем за косяком.Офицер – из пистолета,

Теркин – в мягкое – штыком.

Сам присел, присел тихонько.Повело его легонько.Тронул правое плечо.

Ранен. Мокро. Горячо.

И рукой коснулся пола:
Кровь,- чужая иль своя?

Тут как даст вблизи тяжелый,
Аж подвинулась земля!

Вслед за ним другой ударил,
И темнее стало вдруг.

“Это – наши,- понял парень,-
Наши бьют,- теперь каюк”.

Оглушенный тяжким гулом,Теркин никнет головой.Тула, Тула, что ж ты, Тула,

Тут же свой боец живой.

Он сидит за стенкой дзота,Кровь течет, рукав набряк.Тула, Тула, неохота

Помирать ему вот так.

На полу в холодной ямеНеохота нипочемГибнуть с мокрыми ногами,

Со своим больным плечом.

Жалко жизни той, приманки,Малость хочется пожить,Хоть погреться на лежанке,

Хоть портянки просушить…

Теркин сник. Тоска согнула.Тула, Тула… Что ж ты, Тула?Тула, Тула. Это ж я…

Тула… Родина моя!..

_______

А тем часом издалека,Глухо, как из-под земли,Ровный, дружный, тяжкий рокотНадвигался, рос. С востока

Танки шли.

Низкогрудый, плоскодонный,Отягченный сам собой,С пушкой, в душу наведенной,

Страшен танк, идущий в бой.

А за грохотом и громом,За броней стальной сидят,По местам сидят, как дома,Трое-четверо знакомых

Наших стриженых ребят.

И пускай в бою впервые,Но ребята – свет пройди.Ловят в щели смотровые

Кромку поля впереди.

Видят – вздыбился разбитый,Развороченный накат.Крепко бито. Цель накрыта.

Ну, а вдруг как там сидят!

Может быть, притих до срокаУ орудия расчет?Развернись машина боком –

Бронебойным припечет.

Или немец с автоматом,Лезть наружу не дурак,Там следит за нашим братом,

Выжидает. Как не так.

Двое вслед за командиромВниз – с гранатой – вдоль стены.

Тишина.- Углы темны…

– Хлопцы, занята квартира,-
Слышат вдруг из глубины.

Не обман, не вражьи шутки,Голос вправдашний, родной:- Пособите. Вот уж сутки

Точка данная за мной…

В темноте, в углу каморки,На полу боец в крови.Кто такой? Но смолкнул Теркин,

Как там хочешь, так зови.

Он лежит с лицом землистым,Не моргнет, хоть глаз коли.В самый срок его танкисты

Читайте также:  Анализ произведения «посторонний» (альбер камю)

Подобрали, повезли.

Шла машина в снежной дымке,Ехал Теркин без дорог.И держал его в обнимку

Хлопец – башенный стрелок.

Укрывал своей одежей,Грел дыханьем. Не беда,Что в глаза его, быть может,

Не увидит никогда…

Свет пройди,- нигде не сыщешь,Не случалось видеть мнеДружбы той святей и чище,

Что бывает на войне.

Источник: https://prostih.ru/tvardovskiy/tema/luchshie

Стихи Твардовского

В Горках знал его любой. Старики на сходку звали, Дети – попросту, гурьбой,

Чуть завидят, обступали.

Был он болен. Выходил На прогулку ежедневно. С кем ни встретится, любил

Поздороваться душевно.

За версту – как шёл пешком – Мог его узнать бы каждый. Только случай с печником

Вышел вот какой однажды.

Видит издали печник, Видит: кто-то незнакомый По лугу по заливному

Без дороги – напрямик.

А печник и рад отчасти, – По-хозяйски руку в бок, – Ведь при царской прежней власти

Пофорсить он разве мог?

Грядка луку в огороде, Сажень улицы в селе, – Никаких иных угодий

Не имел он на земле…

– Эй ты, кто там ходит лугом! Кто велел топтать покос?! – Да сплеча на всю округу

И поехал и понёс.

Разошёлся. А прохожий Улыбнулся, кепку снял. – Хорошо ругаться можешь, –

Только это и сказал.

Постоял ещё немного, Дескать, что ж, прости отец, Мол, пойду другой дорогой…

Тут бы делу и конец.

Но печник – душа живая, – Знай меня, не лыком шит! – Припугнуть ещё желая:

– Как фамилия? – кричит.

Тот вздохнул, пожал плечами, Лысый, ростом невелик. – Ленин, – просто отвечает.

– Ленин? – Тут и сел старик.

День за днём проходит лето, Осень с хлебом на порог, И никак про случай этот

Позабыть печник не мог.

И по свежей по пороше Вдруг к избушке печника На коне в возке хорошем

Два военных седока.

Заметалась беспокойно У окошка вся семья. Входят гости: – Вы такой-то? Свесил руки:

– Вот он я…

– Собирайтесь! – Взял он шубу, Не найдёт, где рукава. А жена ему: – За грубость,

За свои идёшь слова…

Сразу в слёзы непременно, К мужней шубе – головой. – Попрошу, – сказал военный, –

Ваш инструмент взять с собой.

Скрылась хата за пригорком. Мчатся санки прямиком. Поворот, усадьба Горки,

Сад, подворье, белый дом.

В доме пусто, нелюдимо, Ни котёнка не видать. Тянет стужей, пахнет дымом –

Ну овин – ни дать ни взять.

Только сел печник в гостиной, Только на пол свой мешок – Вдруг шаги, и дом пустынный

Ожил весь, и на порог –

Сам, такой же, тот прохожий. Печника тотчас узнал. – Хорошо ругаться можешь, –

Поздоровавшись, сказал.

И вдобавок ни словечка, Словно всё, что было, – прочь. – Вот совсем не греет печка.

И дымит. Нельзя ль помочь?

Крякнул мастер осторожно, Краской густо залился. – То есть как же так нельзя?

То есть вот как даже можно!..

Сразу шубу с плеч – рывком, Достаёт инструмент. – Ну-ка… – Печь голландскую кругом,

Точно доктор, всю обстукал.

В чём причина, в чём беда Догадался – и за дело. Закипела тут вода,

Глина свежая поспела.

Всё нашлось – песок, кирпич, И спорится труд, как надо. Тут печник, а там Ильич

За стеною пишет рядом.

И привычная легка Печнику работа. Отличиться велика

У него охота.

Только будь, Ильич, здоров, Сладим любо-мило, Чтоб, каких ни сунуть дров,

Грела, не дымила.

Чтоб в тепле писать тебе Все твои бумаги, Чтобы ветер пел в трубе

От весёлой тяги.

Тяга слабая сейчас – Дело поправимо, Дело это – плюнуть раз,

Друг ты наш любимый…

Так он думает, кладёт Кирпичи по струнке ровно. Мастерит легко, любовно,

Словно песенку поёт…

Печь исправлена. Под вечер В ней защёлкали дрова. Тут и вышел Ленин к печи

И сказал свои слова.

Он сказал, – тех слов дороже Не слыхал ещё печник: – Хорошо работать можешь,

Очень хорошо, старик.

И у мастера от пыли Зачесались вдруг глаза. Ну а руки в глине были –

Значит, вытереть нельзя.

В горле где-то всё запнулось, Что хотел сказать в ответ, А когда слеза смигнулась,

Посмотрел – его уж нет…

За столом сидели вместе, Пили чай, велася речь По порядку, честь по чести,

Про дела, про ту же печь.

Успокоившись немного, Разогревшись за столом, Приступил старик с тревогой

К разговору об ином.

Мол, за добрым угощеньем Умолчать я не могу, Мол, прошу, Ильич, прощенья

За ошибку на лугу.

Сознаю свою ошибку… Только Ленин перебил: – Вон ты что, – сказал с улыбкой, –

Я про то давно забыл…

По морозцу мастер вышел, Оглянулся не спеша: Дым столбом стоит над крышей, –

То-то тяга хороша.

Счастлив, доверху доволен, Как идёт – не чует сам. Старым садом, белым полем

На деревню зачесал…

Не спала жена, встречает: – Где ты, как? – душа горит… – Да у Ленина за чаем

Засиделся, – говорит…

Источник: http://philosofiya.ru/verses_tvardovskiy.html

Читать книгу «Стихотворения и поэмы» онлайн — Александр Твардовский — Страница 2 — MyBook

Было в книге и предвестие новой поэмы, где правда о пережитой народом трагедии стала едва ли не «погуще», чем даже в «Тёркине». Скорбная фигура «солдата- сироты» на пепелище родной деревни предвещала судьбу Андрея Сивцова в «Доме у дороги».

Эта поэма появилась в год печально знаменитого постановления Центрального Комитета партии о журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946) и не менее резко контрастировала с ним, чем «Тёркин» со сталинским приказом.

Герои «Дома у дороги», как на подбор, – из тех, кто тогда вызывал к себе пристальное и недоброе внимание властей и пресловутых «органов».

Сивцов – «окруженец», а его жена Анна, говоря тогдашним анкетным слогом, находилась на временно оккупированной территории, будучи при этом не партизанкой или подпольщицей, а всего лишь матерью, оберегавшей своих детей.

И одинокий поход мужа вдогонку отступающей армии с ночевками в «неприветливых» мокрых осенних копнах, и мытарства жены в каторжном бараке и на дорогах войны «с меньши́м, уснувшим на руках, и всей гурьбой семейной» – всё это воскрешало самые «невыигрышные», трагические страницы недавнего прошлого, которые уже начали подвергаться усиленным «подчисткам» и «вымаркам».

Между тем борьба, которую Анна отчаянно ведет за жизнь своего младенца, не менее героична, чем поединок Тёркина со Смертью, да и Андрей совершает свой, пусть негромогласный, подвиг, заново возводя уничтоженный дом и принимаясь за прерванный войной извечный крестьянский труд.

А то, что у поэмы нет благополучного финала и остается неизвестным, дождется ли солдат своей угнанной семьи, говорит о душевном такте автора, который настойчиво напоминает читателю, что у множества подобных историй слишком часто был самый печальный конец.

Слова, сказанные в поэме: «Счастье – не в забвенье!» – выражают и пафос многих послевоенных стихов Твардовского («Я убит подо Ржевом» и др.).

Эта «жестокая память» (так называлось одно из этих стихотворений) стала явлением большого гуманистического, этического смысла, так как открыто противостояла очевидному стремлению тогдашней пропаганды преуменьшить огромность понесенных народом жертв.

О том, насколько близки оказались эти произведения выстрадавшим победу людям, свидетельствует, например, письмо, полученное поэтом много лет спустя, когда по радио прочли стихотворение «В тот день, когда окончилась война».

«Мой сын пропал без вести… И вот сегодня, слушая по радио… где вы говорите про День Победы и про салют, который разъединил живых с мертвыми, и что этот салют – это было прощание, и что каждый год этот салют Вам напоминает о погибших, которых Вы не забываете никогда, слушая Вас, я была потрясена, я плакала и сейчас плачу, пиша это письмо, плачу безумно, горькими, но счастливыми слезами… Я… горда и людей люблю, но низко им не кланяюсь, а Вам я кланяюсь до самой земли: низкий, низкий мой поклон Вам и большое спасибо от нас, матерей, и от погибших наших сыновей».

Дальнейшая эволюция поэта отразилась в долго и трудно писавшейся в послевоенные годы книге «За далью – даль» (1950–1960). Вначале автор определял ее жанр как путевой дневник.

Однако, как сказано в ней, «есть два разряда путешествий», и в книге впечатления от поездок в Сибирь и на Дальний Восток соседствуют с обращением к пережитому, во многом представавшему теперь в новом свете и настоятельно требовавшему переосмысления.

Так, отцовская кузница вспоминается поэту не такой, какой рисовалась в ранних стихах о «кулаке» Гордеиче, а своеобразнейшей частицей народной жизни – «тогдашним клубом, и газетой, и академией наук»:

А встреча с другом детства, некогда несправедливо осужденным, побуждает к мучительно нелегкой переоценке недавней истории, к горьким, покаянным размышлениям о родном смоленском «вдовьем крае» и бедующей там «тетке Дарье… с ее терпеньем безнадежным, с ее избою без сеней и трудоднем пустопорожним».

Как «суд народа над бюрократией и аппаратчиной», по выражению самого автора, задумывалась поэма «Тёркин на том свете» (1954–1963). В изображенном в ней «загробном мире» без труда угадывалась вполне реальная административная махина, созданная в сталинские времена.

Долгое время в представлении читателей Твардовский был прежде всего поэтом эпического склада: поэмы как-то «заслоняли» собой его лирику, хотя наиболее внимательные критики еще в самом начале 1940-х годов подмечали в стихотворениях поэта склонность к изображению «всей полноты жизни».

«Я в памяти все берегу, не теряя…» – говорилось уже в довоенных стихах Твардовского.

А сбереженные в его лирике военных лет впечатления, лица, события, даже мимолетные, кажущиеся на первый взгляд незначительными подробности замечательны по своей выразительности и драматизму.

Обычный вроде бы осенний куст, скупо изображенный в шестистрочном «Ноябре», кажется бесприютным, как человек, и смутно напоминает о беде и разоре, царящих вокруг.

В стихотворении «Две строчки» неотступно преследующее автора воспоминание о «бойце-парнишке», погибшем еще на «войне незнаменитой», в Финляндии, превратилось в скорбный памятник неизвестному солдату, как позже и знаменитое «Я убит подо Ржевом». Этой теме – «павших памяти священной», как сказано в «Василии Тёркине», – Твардовский остался верен и спустя десятилетия:

Эта целомудренная недосказанность, взволнованная, трудно дающаяся речь, наконец, вовсе прерванная словно бы подступившим к горлу рыданием, не может оставить читателя равнодушным.

Не только в «Доме у дороги», но и в лирике своей Твардовский создал замечательные образы русских женщин, на чью долю выпали величайшие испытания и лишения. Начиная с самых ранних, наивно-благородных строк («Я помню, ты каждое утро корову пасла за меня.

Покуда я спал, улыбаясь, с сухим армяком в головах…») сквозь всю его лирику прошел образ матери с ее нелегкой судьбой.

Именно в цикле «Памяти матери» поэт впервые прямо сказал о жертвах коллективизации и раскулачивания («В краю, куда их вывезли гуртом…», «– Ты откуда эту песню…»):

Образ матери неотделим для поэта от родной земли, природы, русской речи, песни.

«Впервые поэзия звучит для нас из уст матери напевом полуимпровизированной колыбельной, называющей нас по имени или сопровождаемой счетом на пальцах детской ручонки коротенькой сказочкой о том, как „сорока-ворона кашу варила, деток кормила…“.

Без этого первоначального приобщения младенческой души к чуду поэзии даже самая драгоценная память человеческая – память матери – была бы лишена тех слов и мотивов, которые с годами не только не покидают нас, но становятся все дороже», – писал Твардовский в одной из своих статей. И в уже упомянутом стихотворении «– Ты откуда эту песню…» вся многотрудная женская судьба тесно переплетена с фольклорным сюжетом о «перевозчике-водогребщике, парне молодом», завершающимся пронзительной нотой прощания с жизнью:

Огромное и все возраставшее с годами благоговение Твардовского перед «таинством речи родимой» решительно отвращало его от «краснословья», «дежурных од», словесной пышности и побуждало к напряженным и многообразным поискам выразительного лаконизма. Так, в элегическом «Признании» читателю передается

затаенная, не высказанная прямо мысль о красоте и краткости человеческой жизни. Для самого последнего периода творчества поэта характерно тяготение к немногословности, сжатости. «Короче. Покороче», – «обуздывает» он себя в одном стихотворении, с насмешливой улыбкой вспоминая о том, как поначалу, в молодости, «катал… в рифму по сто строк».

Последние десятилетия жизни Твардовского неразрывно связаны с его деятельностью как главного редактора журнала «Новый мир», которым он руководил в 1950–1954 и 1958–1970 годах.

Сам он отзывался об этом «новомирском» периоде своей судьбы как о равном или «даже больше чем равном» времени создания «Василия Тёркина».

Как некогда поэт насыщал «Книгу про бойца» все большей и «густой» правдой о войне, так и его журнал становился все более самостоятельным и независимым в суждениях о жизни и искусстве.

Преодолевая то глухое, то откровенное сопротивление самых разнообразных «вышестоящих инстанций», «Новый мир» сделался центром притяжения не только лучших литературных сил, но и всех, кто напряженно искал выхода из социально-экономического тупика, в который все больше втягивалась страна. В истории отечественной литературы и общественной мысли журнал Твардовского занял не меньшее место, чем «Современник» и «Отечественные записки».

На страницах «Нового мира» намеревался поэт опубликовать и свое оказавшееся последним произведение – поэму «По праву памяти» (1966–1969); память, как всегда, – одно из самых важных для Твардовского, «ключевых» слов. Весь ее пафос глубоко созвучен сказанному еще в «Тёркине»:

Твардовский вновь шел «против течения» – наперекор все отчетливее обозначавшемуся в годы брежневского режима стремлению «свернуть» критику сталинских преступлений:

Читайте также:  Стихи про профсоюз: интересные стихотворения о профсоюзе работников

Поэт же, напротив, производил окончательный расчет со сталинизмом, выжигая его и в собственной душе.

Этому в особенности посвящена глава «Сын за отца не отвечает», озаглавленная известными словами вождя, которые сначала показались многим, в том числе и самому Твардовскому, чуть ли не верхом великодушия.

На самом же деле они «освобождали» не столько от ответственности, сколько от всяких нравственных обязательств перед близкими людьми, поощряли беспредельную вседозволенность и разрыв естественных человеческих связей:

В звучавших вокруг советах «не копаться в прошлом», «не бередить старые раны» автор поэмы справедливо ощущал такую же безнравственность, желание «обратить… всех навалом в одних не помнящих родства».

Сам же он, прежде столь жестоко конфликтовавший с отцом, теперь с покаянным, очистительным чувством воскрешал его истинный облик, его натруженные руки и наивную гордыню «хозяина», столь дорого ему обошедшуюся.

И эта досказанная история «Гордеича» вместе с лирическим циклом «Памяти матери» в какой-то мере осуществили давнюю мечту поэта: «О том, что знаю лучше всех на свете, сказать хочу. И так, как я хочу».

(Другое дело, что «вслух» – читателям – это сказать Твардовскому не удалось: за исключением первой главы, печатавшейся как отдельное стихотворение, поэма «По праву памяти» оставалась под запретом еще дольше, чем «Тёркин на том свете», – целых семнадцать лет.)

Быть может, завершая поэму, в которой подводились итоги всего пережитого, надежд и разочарований, обретений и потерь, автор припоминал слова, когда-то вложенные им в уста своего любимца – Тёркина:

Эта пройденная и запечатленная в его творчестве даль и ныне откроется для всех, кто вдумчиво перечтет написанное Александром Трифоновичем Твардовским.

Источник: https://MyBook.ru/author/aleksandr-tvardovskij/stihotvoreniya-i-poemy-10/read/?page=2

Твардовский Александр Трифонович (1910-1971) Родился в семье кузнеца на Смоленщине, с детства приобщился к чтению, рано начал писать стихи. В первые дни Великой Отечественной войны был направлен в штаб Юго-Западного фронта, где ему предстояло работать во фронтовой газете «Красная Армия». Стихи А.Т. Твардовского о войне отличаются своей простотой и легкостью запоминания и восприятия.

Поэма «Василий Теркин» писалась Твардовским на протяжении всей войны и стала его самым известным произведением.

А.Т. Твардовский – Стихи о войне короткие для детей начальной школы

Война — жесточе нету слова…

Война — жесточе нету слова.Война — печальней нету слова.Война — святее нету словаВ тоске и славе этих лет.И на устах у нас иного

Ещё не может быть и нет.

1944 г.

***

Все в мире сущие награды Благословите светлый час! Отгрохотали эти годы,

Что на земле застигли нас.

Еще теплы стволы орудий И кровь не всю впитал песок, Но мир настал. Вздохните люди,

Переступив войны порог.. .

1945 г.

***

Под вражьим тяжким колесомСтонала мать-земля.И бомбы вспучив чернозем,

Дырявили поля…

И были той земли сыройКрая обожжены.И кто-то первый был герой

И мученик войны

В крови, в пыли шептал без сил,Уже стонать на мог.Уже не жить просил,

Воды один глоток

А где вода?И так умрет.К тому и привыкать…И это знала наперед

Его старуха мать

***

Война, война. Любой из нас,Еще живых людей,Покуда жив, запомнил час,

Когда узнал о ней.

И как бы ни была онаВ тот первый час мала,Пускай не ты – твоя жена

Все сразу поняла.

Ей по наследству мать ееУспела передатьВойны великое чутье,

А той – другая мать..

***

Велика страна родная,Так раскинулась она,Что и впрямь – война иная

Для неё как не воина.

Но в любой глухой краине,Но в любой душе роднойСтолько сказано отныне

С этой, может, не войной.

Пусть прибитый той зимоюСлед ее травой пророс.И прибой залива моет

Корни сосен и берез.

Пусть в этот край вернулись птицы,И пришло зверье в леса,И за старою границей

День обычный начался.

Там, в боях полубезвестных,В сосняке болот глухих,Смертью храбрых, смертью честных

Пали многие их них.

1941

***

Пускай до последнего часа расплаты,До дня торжества — недалекого дня —И мне не дожить, как и многим ребятам,

Что были нисколько не хуже меня.

 Я долю свою по-солдатски приемлю,Ведь если бы смерть выбирать нам, друзья,То лучше, чем смерть за родимую землю,

И выбрать нельзя.

1941

***

Стихи Твардовского о Великой Отечественной войне 1941-1945г для школьников

«Отцов и прадедов примета…»
А. Твардовский.

Отцов и прадедов примета, —Как будто справдилась она:Таких хлебов, такого летаНе год, не два ждала война.Как частый бор, колосовыеШумели глухо над землей.Не пешеходы — верховыеВо ржи скрывались с головой.И были так густы и строгиХлеба, подавшись грудь на грудь,Что, по пословице, с дорогиУжу, казалось, не свернуть.

И хлеба хлеб казался гуще,И было так, что год хлебовБыл годом клубней, землю рвущих,И годом трав в лугах и пущах.И годом ягод и грибов.Как будто все, что в почве было, —Ее добро, ее тепло —С великой щедростью и силойРостки наружу выносило,В листву; в ботву и колос шло.

В свой полный цвет входило лето,Земля ломилась, всем полна…Отцов и прадедов примета, —Как будто справдилась она;

Гром грянул — началась война…

***

Рассказ танкиста
Александр Твардовский

Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,И только не могу себе простить:Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,

А как зовут, забыл его спросить.

Лет десяти-двенадцати. Бедовый,Из тех, что главарями у детей,Из тех, что в городишках прифронтовых

Встречают нас как дорогих гостей.

Машину обступают на стоянках,Таскать им воду вёдрами — не труд,Приносят мыло с полотенцем к танку

И сливы недозрелые суют…

Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,Мы прорывались к площади вперёд.А он гвоздит — не выглянуть из башен, —

И чёрт его поймёт, откуда бьёт.

Тут угадай-ка, за каким домишкойОн примостился, — столько всяких дыр,И вдруг к машине подбежал парнишка:

— Товарищ командир, товарищ командир!

Я знаю, где их пушка. Я разведал…Я подползал, они вон там, в саду…— Да где же, где?.. — А дайте я поеду

На танке с вами. Прямо приведу.

Что ж, бой не ждёт. — Влезай сюда, дружище! —И вот мы катим к месту вчетвером.Стоит парнишка — мины, пули свищут,

И только рубашонка пузырём.

Подъехали. — Вот здесь. — И с разворотаЗаходим в тыл и полный газ даём.И эту пушку, заодно с расчётом,

Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.

Я вытер пот. Душила гарь и копоть:От дома к дому шёл большой пожар.И, помню, я сказал: — Спасибо, хлопец! —

И руку, как товарищу, пожал…

Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,И только не могу себе простить:Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,

Но как зовут, забыл его спросить.

***

Я знаю, никакой моей вины…

Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В то, что они – кто старше, кто моложе – Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь,-

Речь не о том, но все же, все же, все же…

***

В пилотке мальчик босоногий…
Александр Твардовский

В пилотке мальчик босоногийС худым заплечным узелкомПривал устроил на дороге,

Чтоб закусить сухим пайком.

Горбушка хлеба, две картошки -Всему суровый вес и счет.И, как большой, с ладони крошки

С великой бережностью – в рот.

Стремглав попутные машиныПроносят пыльные борта.Глядит, задумался мужчина.

– Сынок, должно быть сирота?

И на лице, в глазах, похоже,-Досады давнишняя тень.Любой и каждый все про то же,

И как им спрашивать не лень.

В лицо тебе серьезно глядя,Еще он медлит рот открыть.- Ну, сирота.- И тотчас:- Дядя,

Ты лучше дал бы докурить.

1943

***

Когда пройдешь путем колонн…

Когда пройдешь путем колонн В жару, и в дождь, и в снег, Тогда поймешь, Как сладок сон,

Как радостен ночлег.

Когда путем войны пройдешь, Еще поймешь порой, Как хлеб хорош И как хорош

Глоток воды сырой.

Когда пройдешь таким путем Не день, не два, солдат, Еще поймешь, Как дорог дом,

Как отчий угол свят.

Когда – науку всех наук – В бою постигнешь бой,- Еще поймешь, Как дорог друг,

Как дорог каждый свой –

И про отвагу, долг и честь Не будешь зря твердить. Они в тебе, Какой ты есть,

Каким лишь можешь быть.

Таким, с которым, коль дружить И дружбы не терять, Как говорится, Можно жить

И можно умирать.

1943

***

Зачем рассказывать о том…

Зачем рассказывать о том Солдату на войне, Какой был сад, какой был дом В родимой стороне? Зачем? Иные говорят, Что нынче, за войной, Он позабыл давно, солдат, Семью и дом родной; Он ко всему давно привык, Войною научен, Он и тому, что он в живых, Не верит нипочем.

Не знает он, иной боец, Второй и третий год: Женатый он или вдовец, И писем зря не ждет… Так о солдате говорят. И сам порой он врет: Мол, для чего смотреть назад, Когда идешь вперед? Зачем рассказывать о том, Зачем бередить нас, Какой был сад, какой был дом.

Зачем? Затем как раз, Что человеку на войне, Как будто назло ей, Тот дом и сад вдвойне, втройне Дороже и милей. И чем бездомней на земле Солдата тяжкий быт, Тем крепче память о семье И доме он хранит. Забудь отца, забудь он мать, Жену свою, детей, Ему тогда и воевать И умирать трудней.

Живем, не по миру идем, Есть что хранить, любить. Есть, где-то есть иль был наш дом,

А нет — так должен быть!

1943

***

Перед войной

Перед войной, как будто в знак беды,Чтоб легче не была, явившись в новости,Морозами неслыханной суровости

Пожгло и уничтожило сады.

И тяжко было сердцу удрученномуСредь буйной видеть зелени инойТорчащие по-зимнему, по-черному

Деревья, что не ожили весной.

Под их корой, как у бревна отхлупшею,Виднелся мертвенный коричневый нагар.И повсеместно избранные, лучшие

Постиг деревья гибельный удар…

Прошли года. Деревья умерщвленныеС нежданной силой ожили опять,Живые ветки выдали, зеленые…

Прошла война. А ты все плачешь, мать.

Для Твардовского «Книга про бойца» была самым серьезным личным вкладом в общее дело – в Победу над смертельной опасностью фашизма: «Каково бы ни было ее собственно литературное значение, для меня она была истинным счастьем.

Она мне дала ощущение законности места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения.

«Теркин» был для меня во взаимоотношениях писателя со своим читателем моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю».

Переправа (Отрывок из поэмы Василий Теркин)
Твардовский А.Т.

Переправа, переправа!Берег левый, берег правый,Снег шершавый, кромка льда…Кому память, кому слава,Кому тёмная вода, —Ни приметы, ни следа.Ночью, первым из колонны,Обломав у края лёд,Погрузился на понтоныПервый взвод.Погрузился, оттолкнулсяИ пошёл. Второй за ним.Приготовился, пригнулсяТретий следом за вторым.

Как плоты, пошли понтоны,Громыхнул один, другойБасовы́м, железным тоном,Точно крыша под ногой.И плывут бойцы куда-то,Притаив штыки в тени.И совсем свои ребятаСразу — будто не они,Сразу будто не похожиНа своих, на тех ребят:Как-то все́ дружней и строже,Как-то все́ тебе дорожеИ родней, чем час назад.

Поглядеть — и впрямь — ребята!Как, по правде, желторот,Холостой ли он, женатый,Этот стриженый народ.Но уже идут ребята,На войне живут бойцы,Как когда-нибудь в двадцатомИх товарищи — отцы.Тем путём идут суровым,Что и двести лет назадПроходил с ружьём кремнёвымРусский труженик-солдат.

Мимо их висков вихрастых,Возле их мальчишьих глазСмерть в бою свистела частоИ минёт ли в этот раз?Налегли, гребут, потея,Управляются с шестом.А вода ревёт правее —Под подорванным мостом.Вот уже́ на серединеИх относит и кружи́т…А вода ревёт в теснине,Жухлый лёд в куски кроши́т,Меж погну́тых балок фермыБьётся в пене и в пыли́…А уж первый взвод, наверно,Достаёт шестом земли́.

Позади шумит протока,И кругом — чужая ночь.И уже он так далёко,Что ни крикнуть, ни помочь.И чернеет там зубча́тый,За холодною чертой,Неподступный, непочатыйЛес над чёрною водой.Переправа, переправа!Берег правый, как стена…Этой но́чи след кровавыйВ море вынесла волна.Было так: из тьмы глубокой,Огненный взметнув клинок,Луч прожектора протокуПересёк наискосок.

И столбом поставил водуВдруг снаряд. Понтоны — в ряд.Густо было там народу —Наших стриженых ребят…[И не все успели сходуПовернуть, отплыть назад.]И увиделось впервые,Не забудется оно:Люди тёплые, живыеШли на дно, на дно, на дно…Под огнём неразбериха —Где свои, где кто, где связь?Только вскоре стало тихо, —Переправа сорвалась.

И покамест неизвестно,Кто там робкий, кто герой,Кто там парень расчудесный,А наверно, был такой.Переправа, переправа…Темень, холод. Ночь как год.Но вцепился в берег правый,Та́м остался первый взвод.И о нём молчат ребятаВ боевом родном кругу,Словно в чём-то виноваты,Кто на левом берегу.Не видать конца ночлегу.За ночь грудою взяласьПополам со льдом и снегомПеремешанная грязь.

И усталая с похода,Что б там ни было, — жива,Дремлет, скорчившись, пехота,Сунув руки в рукава.Дремлет, скорчившись, пехота,И в лесу, в ночи́ глухойСапогами па́хнет, по́том,Мёрзлой хво́ей и махрой.Чутко дышит берег этотВместе с теми, что на томПод обрывом ждут рассвета,Греют землю животом, —Ждут рассвета, ждут подмоги,Духом падать не хотят.

Ночь проходит, нет дорогиНи вперёд и ни назад…А быть может, там с полно́чиПороши́т снежок им в очи,И уже давноОн не тает в их глазницахИ пыльцой лежит на лицах —Мёртвым всё равно.Стужи, холода не слышат,Смерть за смертью не страшна,Хоть ещё паёк им пишетПервой роты старшина.

Старшина паёк им пишет,А по почте полевойНе быстрей идут, не тишеПисьма старые домой,Что ещё ребята самиНа привале при огнеГде-нибудь в лесу писалиДруг у друга на спине…Из Рязани, из Казани,Из Сибири, из Москвы —Спят бойцы.Своё сказалиИ уже навек правы́.И тверда́, как камень, груда,Где застыли их следы…Может — так, а может — чудо?Хоть бы знак какой оттуда,И беда б за полбеды.

Читайте также:  Анализ книги «декамерон» (д. боккаччо)

До́лги ночи, жёстки зо́риВ ноябре — к зиме седой.Два бойца сидят в дозореНад холодною водой.То ли снится, то ли мнится,Показалось что невесть,То ли иней на ресницах,То ли вправду что-то есть?Видят — маленькая точкаПоказалась вдалеке:То ли чурка, то ли бочкаПроплывает по реке?— Нет, не чурка и не бочка —Просто глазу маята.— Не пловец ли одиночка?— Шутишь, брат.

Вода не та!Да, вода… Помыслить страшно.Даже рыбам холодна́.— Не из наших ли вчерашнихПоднялся́ какой со дна?..Оба разом присмирели.И сказал один боец:— Нет, он выплыл бы в шинели,С полной выкладкой, мертвец.Оба здорово продрогли,Как бы ни́ было, — впервой.Подошёл сержант с биноклем.Присмотрелся: нет, живой.— Нет, живой. Без гимнастёрки.— А не фриц? Не к нам ли в тыл?— Нет.

А может, это Тёркин? —Кто-то робко пошутил.— Стой, ребята, не соваться,Толку нет спускать понтон.— Разрешите попытаться?— Что пытаться!— Братцы, — он!И, у за́берегов коркуЛедяную обломав,Он как он, Василий Тёркин,Встал живой, — добрался вплавь.Гладкий, голый, как из бани,Встал, шатаясь тяжело.Ни зубами, ни губамиНе работает — свело.Подхватили, обвязали,Дали валенки с ноги.

Пригрозили, приказали —Можешь, нет ли, а беги.Под горой, в штабной избушке,Парня тотчас на кроватьПоложили для просушки,Стали спиртом растирать.Растирали, растирали…Вдруг он молвит, как во сне:— Доктор, доктор, а нельзя лиИзнутри погреться мне,Чтоб не всё на кожу тратить?Дали стопку — начал жить,Приподнялся на кровати:— Разрешите доложить.

Взвод на правом берегуЖив-здоров назло врагу!Лейтенант всего лишь проситОгоньку туда подбросить.А уж следом за огнёмВстанем, ноги разомнём.Что там есть, перекалечим,Переправу обезпечим…Доложил по форме, словноТо́тчас плыть ему назад.— Молодец! — сказал полковник. —Молодец! Спасибо, брат.И с улыбкою неробкойГоворит тогда боец:— А ещё нельзя ли стопку,Потому как молодец?Посмотрел полковник строго,Покосился на бойца.— Молодец, а будет много —Сразу две.— Так два ж конца…Переправа, переправа!Пушки бьют в кромешной мгле.Бой идёт святой и правый.Смертный бой не ради славы,

Ради жизни на земле.

1942

***

У СЛАВНОЙ МОГИЛЫ

Нам памятна каждая пядь И каждая наша примета Земли, где пришлось отступать

В пыли сорок первого лета.

Но эта опушка борка Особою памятью свята: Мы здесь командира полка

В бою хоронили когда-то.

Мы здесь для героя отца, Меняясь по-двое, спешили Готовый окопчик бойца

Устроить поглубже, пошире.

В бою — как в бою. Под огнем Копали, лопатой саперной В песке рассекая с трудом

Сосновые желтые корни.

И в желтой могиле на дне Мы хвои зеленой постлали, Чтоб спал он, как спят на войне

В лесу на коротком привале.

Прости, оставайся, родной!.. И целых и долгих два года Под этой смоленской сосной

Своих ожидал ты с восхода.

И ты не посетуй на нас, Что мы твоей славной могиле И в этот, и в радостный час

Не много минут посвятили.

Торжествен, но краток и строг Салют наш и воинский рапорт. Тогда мы ушли на восток,

Теперь мы уходим на запад.

Над этой могилой скорбя, Склоняем мы с гордостью знамя: Тогда оставляли тебя,

А нынче, родимый, ты с нами.

1943

***

Зима на фронте

Посеребрив щиты орудий, Штыки, постромки, провода, Идет зима по мерзлой груде, — Кому — зима, кому — беда. По фронтовым идет дорогам, Рядит войска в единый цвет. И то, что русскому — подмога, То немцу — нет! Шуршит поземка, ветер резок, Мороз в новинку, что огонь.

Особо зол вблизи железа — Гляди, без варежки не тронь. Зима всем ровно пригрозила, Ее закон для всех один. Но то, что русскому — под силу, То немцу — блин! Зима под небом необжитым Его застала на пути. И от нее одна защита — Земля, — вгрызайся и сиди. И рукавичкой в рукавичку Стучи — как вылез за порог…

Да, то, что русскому в привычку, То немцу — ох!.. Морозы русскому знакомы, Зимует он в родных местах, Он — у себя, он, русский, — дома, А дома лучше, чем в «гостях». Мы с детства любим наши зимы, Мороз силен — денек хорош.

Итак: что русскому терпимо, То немцу — нож! Дыши, фашист, морозным паром, Дрожи среди глухих полян. Еще в тылу тебя пожаром Прогреет русский партизан. Учись в снегах сыпучих ползать, Боясь чужих, враждебных стен, И знай: что русскому на пользу, То немцу — хрен! Все ближе, ближе срок расправы, Сжимай оружие, боец.

Безумный враг, бандит кровавый У нас в снегах найдет конец. И прозвучит урок суровый В веках — потомкам помнить чтоб, Урок: что русскому здорово, То немцу — гроб!

1941

Источник: https://ucthat-v-skole.ru/biblioteka/stikhi/vojna/276

Читать онлайн «Стихотворения. Поэмы», автора Твардовский Александр Трифонович

О Твардовском

Эти строки могут быть эпиграфом в предлагаемой книге избранных стихотворений и поэм Твардовского. Последний из приведенных отрывков взят из стихотворения «На сеновале».

Стихотворение представляет собой типичное для Твардовского слияние лирической зарисовки-воспоминания, характерной сценки давней юности и напряженного анализа-размышления, сегодняшнего переживания, напоминания, нравственного и гражданского обязательства.

И, наконец, некоторого первого подведения итогов, результатов большого пройденного пути. Вспоминая главное — с чем они, два юных друга в деревенской глуши, «собирались в путь», шли в «поход», — поэт добавляет:

Что проще!

В целости оставим

Таким завет начальных дней.

Лишь от себя теперь добавим:

Что проще — да.

Но что сложней?

«Завет начальных дней» на первый взгляд является чем-то самоочевидным. Но в своем конкретном жизненном осуществлении это многообразный и сложный путь, труд.

С ним связана и целая система лейтмотивных образов, в том числе стихотворных «формул», проходящая от самых ранних до самых последних стихов. Многое оказалось сложнее, чем казалось вначале. Но «завет начальных дней» остается в целости.

И сочетание этой простоты и сложности в высшей степени свойственно не только основному «завету» Твардовского, но и всему содержанию, и самой форме его творчества.

Обратим внимание и на еще одну характерную строку: «Все дни и дали в грудь вбирая». «Вобрать» в одну грудь «все» (заметим — все!) и «дни» и «дали», то есть и все текущее настоящее, в его непосредственной данности и в его подвижности, даже мгновенности, и то, что ведет из этой повседневности в дальние дали, — это стремление проходит через все творчество Твардовского.

Твардовский родился в 1910 году. В середине двадцатых годов появились в печати его первые стихи. Не будем здесь напоминать факты его биографии. Они общеизвестны.

Отметим лишь, что Твардовский принадлежит к числу тех поэтов, для которых то, что было заложено в детстве, в ранней молодости, в родной местности, играет особенно большую роль.

Сопоставление, противопоставление, связь с начальными основами жизни, их новое и новое переосмысление проходят через все его творчество. И, уже приближаясь к пятидесяти годам, Твардовский писал: «С дороги — через всю страну // Я вижу отчий край Смоленский» и далее, с годами

…все взыскательнее память

К началу всех моих начал!

Я счастлив тем, что я оттуда,

Из той зимы, из той избы,

И счастлив тем, что я не чудо

Особой, избранной судьбы.

Путь Твардовского от «той избы» сам стал художественным образом времени, пути народа. В творчестве Твардовского время раскрывается и как его путь, как его личное переживание и достояние;

…Нет, жизнь меня не обделила,

Добром своим не обошла.

Всего с лихвой дано мне было

В дорогу — света и тепла.

…Чтоб жил и был всегда с народом,

Чтоб ведал все, что станет с ним,

Не обошла тридцатым годом,

И сорок первым,

И иным…

…И что мне малые напасти

И незадачи на пути,

Когда я знаю это счастье —

Не мимоходом жизнь пройти.

Не мимоездом, стороною

Ее увидеть без хлопот,

Но знать горбом и всей спиною

Ее крутой и жесткий пот.

«Крутой и жесткий пот» жизни, знание ее «горбом п всей спиною» — это также программные строки. Твардовский сумел найти формы поэзии, адекватные именно самому труду, времени и жизни, их «поту». Отсюда и повышенное чувство ответственности за время и себя во времени.

…Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете.

…Я за все кругом в ответе.

И позже еще не раз подчеркивает: «Я жил, я был — за все на свете // Я отвечаю головой». Поэтому не мог миновать Твардовский разговора о том, что может подменить или исказить это чувство и реальность ответственности самого народа.

Великий Ленин не был богом

И не учил творить богов.

Что ж, сами люди, а не боги

Смотреть обязаны вперед.

В числе тех, кто «обязан» смотреть вперед, должен находиться и сам поэт, и его герои — от Василия Теркина до тетки Дарьи: «Всего ценней ее ответ». Совсем недавно поэт вновь напоминает: «А ты самих послушай хлеборобов». И это — опять-таки ключевая из ключевых строчек… В движении, развитии такого чувства ответственности — суть пути Твардовского и его поэтической свободы.

Поэзия Твардовского своеобразная поэтическая энциклопедия времени, его эпическая и лирическая, отчасти и драматическая история.

Почти все главнейшие события и тенденции жизни советских людей отразились в стихах Твардовского с небывалой прямотой и конкретностью — «всей спиной» и «горбом». Широта, многообразие, быстрота и оперативность поэтического отклика.

И вместе с тем размах и глубина исторического обобщения. «Тоска неутомимая» поиска и движения вперед, как выразился Твардовский в одном из юношеских стихотворений.

Великие события отразились в творчестве Твардовского и в форме прямого их изображения, и в форме связанных с ними, хотя иной раз как бы и отдаленных, переживаний-размышлений. В этом смысле творчество Твардовского в высшей степени злободневно.

Однако Твардовский избегает поспешного, газетного отклика на злобу дня. И его творчество, в своей энциклопедической летописности, дает обобщенный, целостный образ эпохи.

Про все его творчество можно сказать то, что он сам сказал про «Василия Теркина»: «Летопись не летопись, хроника не хроника, а именно «книга», живая, подвижная, свободная по форме книга, неотрывная от реального дела».

В этой книге эпоха выступает как единый новый поэтический мир — очень подвижный, «без начала, без конца», всегда в «середине», но в этом мире Твардовский находит ряд излюбленных, устойчиво возвращающихся сквозных тем и лейтмотивов, которые превращаются в многозначные метафоры, реалистические символы.

Противоречивое и крепкое единство самого текучего и самого устойчивого специфично и для содержания и для формы поэзии Твардовского, ее метода и структуры. Жизнь и поэзия, которая начинается с ее середины и кончается в середине и все же в самой этой своей «серединности» всегда имеет целостность, имеет вполне определенный смысл, русло н направление потока.

Единство «дней и далей» в конкретном ходе реального сегодняшнего дела создает поэзию самого процесса, бега времени, в его трудовой спешке, даже в его «поте».

Не хожен путь,

И не прост подъем,

Но будь ты большим иль малым,

А только — вперед,

За бегущим днем,

Как за огневым валом…

В другом стихотворении говорится:

И поспевать, надрываясь до страсти,

С болью, с тревогой за нынешним днем.

И обретать беспокойное счастье

Не во вчерашнем, а именно в нем…

Поэзия «бега времени» свойственна, конечно, не одному Твардовскому. Но для него «бегущий день» — это прежде всего живая современность и своевременность, это именно и бегущий «огневой вал», и все время.

Отсюда возникает ощущение необходимости жить без передышки, поэзия «горячего следа».

«Некогда. // Времени нет для мороки, — // В самый обрез для работы оно. // Жесткие сроки — отличные сроки, // Если иных нам уже не дано».

А в другом стихотворении развивается мысль, что именно необратимость бега времени и сама краткость сроков, отведенных человеку, и создает «жизни выстраданной сласть», — «ту веру, волю, страсть и власть, // Что стоит мук и смерти черной».

Краткий и малый срок жизни «ей самой необходим». Бегущий день и краткие сроки — это целая «эпоха», и она, как целое, тоже движется.

А ей, на всем ходу эпохе,

Уже не скажешь: «Погоди!»

Более того, бегущий день

Если он не даром прожит,—

Тыловой ли, фронтовой,

День мой вечности дороже,

Бесконечности любой.

Так день — эпоха — вечность не только выстраиваются в единый ряд, но и сливаются в едином дне. И самые краткие сроки становятся тем, что в математике и философии именуется «актуальной бесконечностью»; преходящее «не даром» н есть то, что не преходит.

«Настоящее» для Твардовского всегда целое «пространство событий»; оно включает в себя конкретный образ или след прошлого и предчувствие или готовность будущего и некую работу времени… Отсюда — совершенно особая роль воспоминания и «права памяти» в его стихах, живое соприкосновение прошлого, настоящего и будущего в бегущем огневом вале и связанный с этим особый историзм поэтического мышления.

История события или переживания включаются в изображение или в форме авторского воспоминания, пли в форме воспоминания одного из героев, или в форме повествования о прошлом.

Даже коротенькая пейзажная зарисовка «Рожь отволновалась…» соединяет в четырех строчках целую земледельческую историю. Часто зарисовки настоящего приводят к детским ассоциациям.

На ассоциации, или контрасте, пли другой форме соприк …

Источник: https://knigogid.ru/books/550851-stihotvoreniya-poemy/toread

Ссылка на основную публикацию