Данте и Джотто. Почему их называют «Светочи флорентийской славы»?
Все искусства, которые служат к развитию лучших духовных сил человека, имеют сродство и связаны некою общей цепью. (Цицерон)
Поэт Данте Алигьери и живописец Джотто ди Бондоне — два гения итальянского Возрождения. Данте создал современный литературный итальянский язык. Джотто — язык реалистической живописи, который использовало все последующее искусство Европы.
О дружбе двух великих флорентийцев писал Вазари, автор «Жизнеописаний».
Данте стал летописцем своего времени.
Джотто воплотил его на фресках с религиозными сюжетами, где изображены современники — горожане и пастухи, папы и короли, полководцы и ремесленники, поэты и художники.
Судьба двух великих земляков сложилась по-разному. Данте ушел в политику, примкнув к партии «белых» гвельфов — выходцев из простонародья. Но верх взяли аристократы — «черные» гвельфы. Поэт заочно был приговорен к сожжению, что означало пожизненное изгнание из родной Флоренции.
Но созданная за это время «Божественная комедия» обессмертила его имя. И хотя в поэме рассказано о вымышленном путешествии автора по загробному миру, она была не только сказкой.
Страстный патриот, полный горячей любви к правде, добру, миру и ненависти к злу, к несправедливости, Данте гневно обличал тиранию и предательство.
В «Комедии» настолько правдивы образы, что католическая церковь не раз пыталась внести «Комедию» в индекс запрещенных книг. Но поэма распространилась в тысячах списков. За высокие достоинства писатель и поэт Джованни Боккаччо — первый биограф Данте — назвал ее «Божественной комедией».
В 1300 году богатый падуанец Энрико Скровеньи приобрел большой участок земли, где в древние времена была римская арена. Лучший архитектор построил палаццо и рядом с ним небольшую капеллу. Для ее росписи синьор Скровеньи пригласил знаменитого живописца Италии — Джотто. К 1305 году фрески были почти завершены.
Однажды вечером, придя из капеллы домой, Джотто попал в крепкие объятия Данте! Живописец с радостью и болью смотрел на него. Какие глубокие морщины прорезали гордое лицо! Поседели виски, а ведь Данте всего 40 лет!
— Скитания не красят, — с горечью сказал поэт. — Теперь я полагаю, ты не стал бы писать мой портрет! — Для меня ты всегда таков, каким я изобразил тебя на фреске в Палаццо дель Подеста! А морщины — это резцы времени высекли зрелость и мудрость. И, как писал Плутарх, прекрасна осень прекрасных.
— Хорошо, — улыбнулся Данте. — Но я сгораю от нетерпения увидеть твои фрески. О них идут слухи по всей Италии.
С утра друзья направились в капеллу. Открылась дубовая дверь, и Данте остался наедине с фресками. Поэт словно заново читал евангельскую легенду. Вот фреска «Изгнание Иоакима»: погруженный в горькие думы бредет он по дороге, низко опустив голову.
Как тяжела эта дорога и одиночество! Данте вспомнил свои муки изгнания. Вот трагическая сцена — «Поцелуй Иуды»: с одной стороны — Иуда, чернь, солдаты, с другой — Христос и апостолы. Пылающие факелы, обнаженные мечи и в центре — два человека.
Сталкиваются два начала — совесть и низость, благородство и предательство.
Вот снова трагедия: «Избиение младенцев». Царь Ирод приказал истребить всех младенцев в Вифлиеме. Как страшны лица палачей, как безмерно отчаяние матерей! Отдаленная веками легенда становится близкой, воссоздаются дни кровавой братоубийственной войны во Флоренции.
Данте долго молчал, а потом проговорил, обведя глазами стены капеллы:
— Ты великий знаток людских характеров и страстей. На твоих фресках — правда жизни. Природа дала человеку, одаренному разумом и талантом, возможность выразить мысли словом. Но как часто их мне не хватает! А ты, нашел новый язык, открыл способ передать недоступное слову. В этом сила твоего искусства.
Палаццо Скровеньи в 1400 году было разрушено, но церковь не пострадала. Постройка сохранилась до наших дней под названием Капелла дель Арена.
Данте в 1318 году переехал в Равенну по приглашению Гвидо да Полента, правителя Равенны. Впервые за 17 лет скитаний он почувствовал себя дома.
В 1321 году Данте пригласил своего друга в Равенну — город седой древности и тишины, к письму было приложено приглашение Гвидо да Полента, в котором он просил украсить фресками монастырь Сан-Франческо.
И вот Джотто в Равенне. Часто вечером сидел он у поэта, который читал новые терцины. Приходили знакомые Данте. Однажды кто-то из слушателей спросил: — Мессир Данте, почему вы, назвали поэму «Комедией»? Название «Трагедия» больше подошло бы к ней.
— Я хотел назвать ее «Видение Данте Алигъери» или «Терцины Данте», — ответил поэт. — Трагедией в античности называли произведения высокого стиля, которые имеют хорошее начало, но несчастный конец. И я назвал поэму «Комедией», ибо у нее горестное начало, а окончание счастливое.
— Почему вы пишете не на классической латыни, а на простом народном языке? — заметил ученый-латинист.
— Латинский язык знают лишь избранные, а итальянский народный будет служить многим! Он тот ячменный серый хлеб, которым насытятся тысячи людей.
В эпоху античности Равенна процветала, будучи могучим военным портом на Адриатике. Город лежал близ глубокой лагуны, его охраняли десятки боевых кораблей. Но шли столетия, лагуну заносило песком, и теперь он лежал далеко от моря.
Иногда друзья уходили бродить на городскую окраину — в тихую, тенистую Пинету. Лес густых пиний, шуршание сосновых игл под ногами и где-то вдали море, соленый запах которого приносил ветер. Они часто говорили об искусстве.
Оба были убеждены в том, что великая цепь времен никогда не обрывается. Терцины Данте как нельзя лучше подтверждали это:
Кисть Чимабуэ славилась одна,
А ныне Джотто чествуют без лести.
Чем выше культура человечества, тем скорее обновляются звенья великой цепи. Когда-то Чимабуэ был первой кистью Италии, но появился Джотто, и его живопись затмила славу Чимабуэ.
Но уходящий всегда оставляет часть самого себя в том, кто сменяет его. Для всех людей, которые любят истину, наиболее важна забота о потомках.
Пусть потомство получает в дар нечто подобное тому, что осталось от наших предков!
Джотто уехал из Равенны летом, а 14 сентября 1321 года пришла горестная весть: не стало его друга. По приказанию Гвидо да Полента Данте похоронили с великими почестями. В гробу его увенчали лавровым венцом, в котором ему было отказано при жизни.
В Равенне, на углу Виа-Данте, и сейчас стоит небольшая часовня с надгробным памятником. На мраморе высечены две надписи. Стихи кончаются словами: «Здесь я, Данте, изгнанный от отеческих берегов, сын матери-Флоренции, так мало любившей меня».
А вторая надпись гласит: «Злу я не покорюсь».
Джотто прожил на 16 лет дольше. Эти годы были наполнены трудом во многих городах Италии, но более всего — во Флоренции. Когда республика назначила его главным архитектором города, мастер строил мосты, возводил крепостные стены.
Последним его творением была бело-розовая колокольня собора Санта-Мария дель Фьоре, которую флорентийцы назвали «башня Джотто». Она и поныне является символом Флоренции. 8 января 1337 года Джотто скончался. За гробом шли безутешные родные, ученики, почитатели его таланта. Шли ремесленники, монахи, купцы.
Шли к собору, к башне Джотто. Вся Флоренция провожала в последний путь своего великого сына.
В 1490, через 150 лет, по приказу правителя Флоренции Лоренцо Медичи Великолепного в соборе Санта-Мария дель Фьоре над гробницей гениального живописца, ваятеля и зодчего был установлен памятник работы Бенедетто да Майано. Поэт Анжело Полициано написал стихи, которые высечены на мраморной плите.
Там есть такие слова: «Больше никто не писал, лучше — никто не умел».
Источник: https://ShkolaZhizni.ru/culture/articles/32231/
Творчество Данте и традиции «сладостного нового стиля»
?Анастасия Кравченко (donna_gentile) wrote,
2014-09-24 16:05:00Анастасия Кравченко
donna_gentile
2014-09-24 16:05:00Опубликовано: Кравченко А.А. Творчество Данте и традиции «сладостного нового стиля» // Актуальные вопросы гуманитарного образования. Межвузовский сборник научных трудов. / под ред. д.и.н., профессора Демидова С.В., д.и.н., профессора, Соколова А.С.
– Рязань, изд-во РГРТУ, 2013. – С. 74-81.-Стр. 74-За все время существования человеческой цивилизации женщина облекалась в самые разнообразные образы. Женщина – ведьма и женщина – Богоматерь.
Женщина – Ева, виноватая в грехопадении, сама грешной природы, тянущая на грех и к греху зовущая… На фоне унылой череды мрака, суеверий, глупости и пошлости в представлении женской природы, тянущейся из глубины веков, но от века по сути мало меняющейся, светлое пятно – Беатриче Данте: образ, зажженный давным-давно и горящий, как тонкий, но ровный огонёк свечи, во тьме человеческой истории.
У многих творческих, гениальных – а потому обостренно чувствующих – людей, слишком рано потерявших мать, – совершенно особое понимание женщины.
Часто они потом всю жизнь подсознательно, интуитивно ищут в женщине добро, ласку, любовь – то, чего не хватает в жизни, что, наверное, было (или могло быть) когда-то – в непостижимом детстве – но исчезло, ушло… Нередко такие люди создают гениальные вещи, потрясающие женские образы – стоит вспомнить Рафаэля, «мастера сладчайших мадонн»…К таким людям относится и Данте.
Женщина у него подсознательно ассоциировалась с самым светлым в жизни. Среди многочисленных порицаний, осуждений, проклятий, которые обрушивает Данте в своих произведениях на кого бы то ни было, очень трудно найти упрек женщине или женщинам:«…Они, фривольно каждый раз остряИ жаждой не горяСлужить, как рыцарю пристало, даме,-Стр.
75-Но алчными ворамиУтехи грубые стремясь урвать;Не то чтоб дам померкло благородство,Нет, это все от скотства:Мужланов только со скотом равнять»[1].Суровый дантовский суд минует женщин, ибо женщина для него – святое.Можно утверждать, что Данте – весь его гений – рассчитан в первую очередь именно на женское понимание.
Хотя во все века величайшие поклонники Данте – это мужчины, какие-то (и многие!) моменты гораздо легче понять женщине. Об этом говорит… сам поэт. К кому он обращается в сонетах и канцонах? У кого ищет понимания?«О донны, вам, что смысл Любви познали,Я стану о мадонне говорить…О донны и девицы, вам одним,Зане о том невместно знать другим»[2].
«…О дамы, благородные созданья,К которым обращаюсь…Вам посвятил я исповедь мою,Младые дамы, чью глаза прекрасны,Вам, для кого любовь – блаженный свет»[3] «Но помню я, что надлежит мне снова,Как в дни, когда мадонна между насЖила, о донны, – к вам мой стих направить,Его лишь вам представить, Чтоб низкий слух не восприял мой глас…»«И тайну слов, донны, постигал».
Сокровенное, неизъяснимое, нерастраченное… То, что можно понять не разумом, а чувствами, не логикой, а интуицией… Или – «особенным» разумом. Думается, то самое светлое в жизни, что он искал, поэт нашел в одной женщине, и женщина эта была Беатриче. По поводу споров о реальности ее существования, которые сейчас вроде и не так актуальны, но все равно есть, хочется сказать одно: Беатриче существовала.
Для того чтобы это доказать, не потребовалось бы даже анализа отдельных моментов «Новой жизни» (вроде попытки привязать дату смерти Беатриче к числу девять) привлечения свидетельств разных людей (Пьетро Алигьери, Джованни Боккаччо) или изыскания архивных материалов. Безусловно, все это неоспоримо доказывает реальность Беатриче. Но -Стр. 76-
все-таки главное и неопровержимое доказательство – текст «Новой жизни». Стоит почитать описание тех чувств и мыслей, которые посещали поэта, чтобы понять: такое нельзя придумать. Такое можно только пережить и описать. Для тех людей, которые когда-нибудь в жизни любили, это очевидно, а тем, которым не довелось испытать настоящую любовь, все равно ничего не докажешь…
Итак, Беатриче существовала в действительности. И в произведениях Данте находим не только подтверждение этому. Даже сквозь поэтические идеализации, гимны и похвалы, возданные ей, проступают отдельные черты ее настоящего характера.
Сквозь вуаль похвал и обожествлений просматривается реальная женщина – та, которая живет, ходит по земле, дышит воздухом и чувствует. И эта женщина – благочестивая, нравственная, правильная (в самом высоком смысле этого слова, а не в том, в каком выражаются обычно сейчас: «слишком правильный». Правильный – это тот, кто прав).
Она – человек высокой морали, требующая много от себя и от других. С такой нелегко. В «Новой жизни» Данте показывает ее «разрушительницей всех пороков и царицей добродетелей». Узнав о недостойном поведении Данте, она отказывает ему в приветственном поклоне.
Что это, как не непоколебимая правильность, в своих нравственных принципах бескомпромиссная? Обида на человека, позволившего себе совершить грех? Этот мотив с новой силой, необычайно ярко был развит впоследствии в «Божественной комедии».
По-видимому, Беатриче была из тех людей, чей взгляд настолько чист и безоружен, что обезоруживает других. Не все любят смотреть в такие глаза, потому что они обнажают душу, заставляя говорить совесть. Если совесть чиста – такой взгляд можно выдержать.
И, наверное, хотя и не без поэтических гипербол, но все же верны по сути строки Данте:«Пред кем пройдет, красой озарена,Тот делается благ иль умирает;Кого она достойным почитаетПриблизиться, тот счастьем потрясен,Кому отдаст приветливо поклон,Тот с кротостью обиды забывает.И большую ей власть Господь дает:Кто раз ей внял, в злодействах не умрет».«Надмение и гнев пред нею тает.
О, донны, кто ее не восхвалит?-Стр. 77-Всю сладостность и все смиренье думПознает тот, кто слышит ее слово».Уже одни эти строки раз и навсегда перечеркивают все доводы тех, кто утверждает (а ведь есть такие!), что любовь – это грязь, скотство, животная похоть и грех! Ибо любовь пробуждает все лучшее в человеке, его первозданную, божественную сущность.
«…И когда она находилась вблизи от кого-нибудь, то столь великое почтение нисходило на его сердце, что он не дерзал ни поднять глаза, ни ответить на ее поклон», – пишет Данте, – «Так, венчанная и облаченная смирением, проходила она, ничуть не кичась тем, что она видела и слышала».
Скорее всего, воздействие Беатриче на других людей преувеличено, но вряд ли следует его считать целиком и полностью плодом фантазии поэта. А слова«И власть Амора крепнет неизменноС открытием достоинств новых в ней»говорят, по всей видимости, о реальности этих самых достоинств. И, возможно, в действительности раздавались в адрес Беатриче слова: “Questa è una meraviglia”[4].
Но «чуду», – кроткому, нравственному, благочестивому человеку тяжело жить в этом мире. И, может, не только как дань сладостному новому стилю звучат слова Данте, написанные на смерть Беатриче:«Зане он видел, что юдоль сияНе постигает благости ея».То, что написано Данте, дополняется сведениями других людей.
«Так как здесь впервые упоминается Беатриче…, следует предуведомить, что дама по имени Беатриче, очень выдающаяся образом жизни и красотою, действительно жила во время сочинителя в городе Флоренции…» – написано в комментарии к «Комедии» сыном Данте, Пьетро Алигьери.
Чуть позже о Беатриче напишет и Боккаччо: «…все звали эту девочку Биче, но Данте с самого начала стал называть ее полным именем – Беатриче; ей было не больше восьми, все ее движения пленяли детской грацией и прелестью, но повадки и слова отличались скромностью и серьезностью, несвойственными столь юному возрасту; лицо Беатриче, миловидное, очень нежное и на редкость правильное, было не только красиво, но и отмечено несказанным целомудрием, так что многим она казалась ангелом небесным…»[5] Есть все основания верить первому биографу Данте, чья мачеха была троюродной сестрой Беатриче и, если и не общалась с ней лично, то, во всяком случае, слышала семейные разговоры и рассказы.Беатриче была незаурядной женщиной: в детстве стать музой поэта (тогда еще будущего!), детские симпатии к которой перерастут в совершенно «взрослую», настоящую, сильную, нежную, страстную лю–Стр. 78-бовь; оставаться самым святым в его жизни, источником высшего блаженства и самых тяжких страданий, вдохновлять на восхитительные, гениальные стихи – живя своей жизнью, имея свою семью и, может быть, вовсе и не любя его; умереть в 24 года, оставив ему на всю жизнь эту любовь, по-прежнему быть самым добрым и правильным в его сознании, мерилом морали, маяком чистоты, светлым, небесным ориентиром поэта, пронесенным им через всю жизнь; наконец, быть прославленной так, как никто не был прославлен, и жить в веках рядом с бессмертным именем поэта. Очевидно, надо быть неординарным человеком, чтобы оставить такой след в жизни гения. Данте, подсознательно связывающий с женщиной самое доброе и светлое, встретил удивительную женщину – Беатриче. Его любовь, его гений, его поэтическое прославление донны легло на благодатную почву – dolce stil nuovo[6].О поэтической школе, приверженцы которой наделяли возлюбленных божественными чертами, написано много. Помыслы Данте удивительным образом соответствовали идеалам этой поэзии: возлюбленная – ангел во плоти, образец небесной чистоты и благочестия… Что может быть лучше, чем обожествить ее?Уже первый сонет Данте (A ciascun’ alma presa e gentil core) сделал его стильновистом. Исходя из того действия, которое она на него оказывала, Данте не мог не обожествить Беатриче. Как блистательный пример поэзии dolce stil nuovo часто приводят канцону Данте “Donne, ch’avete intelletto d’amore”:«Взывает ангел к божью разуменьюИ говорит: «Владыка, на землеЕсть существо, что светит и во мгле, – Душа, чей луч достиг небесной грани.Не склонен Рай к иному вожделенью,Как сочетать ее своей судьбе.Сонм праведных зовет ее к себе,И только Жалость вяжет наши длани».И рек Господь, судья всех упований:«Нет, милые, вам должно подождать,Еще не мыслю я ее призвать,Но да пребудет средь земных созданийС тем, кто расскажет Аду: «Племя злых,Я видел упование благих».Итак, «Мадонну ждут у горнего престола», ей место скорее не на земле, а на небе, среди равных ей. Любовь к Беатриче, личность этой женщины и традиции dolce stil nuovo – все это вместе взятое позволяло -Стр. 79-Данте создавать гениальные вещи. Для стихов о Беатриче сладостный новый стиль подходил как нельзя лучше. Так было, пока она была жива.После смерти Беатриче ноты обожествления звучат все громче, ярче, выразительнее. Господь уже призвал ее к себе, и теперь она заняла достойное место в Раю среди небесных ангелов:«Сияет Беатриче в небе горнем,Где ангелы вкушают сладость дней;Она для них покинула вас, донны, – Унесена не холодом тлетворным,Не зноем, умерщвляющим людей,Но благостью своей непревзойденной».(Она была слишком хороша для этого мира!)
Данте пишет о том, что вознеслась «благая ее душа, всемилости полна». В оригинале эти строки звучат “piena di grazia l’anima gentile”. Это “piena di grazia” – не что иное, как “gratia plena” из латинского гимна Деве Марии (“Ave, Maria, gratia plena!”). К умершей возлюбленной Данте обращается так, как возможно было обратиться только к высшей, самой святой женщине христианства – Богоматери.
Со смертью Беатриче отпали, разрушились, исчезли все рамки и ограничения в ее обожествлении.Но обожествление – не значит отчуждение.
Беатриче после смерти стала для Данте божественнее и… человечнее! В той же самой канцоне, спустя несколько строф после “piena di grazia”, Данте плачет и, одинокий в своей жалобе (“poscia piangendo, sol nel mio lamento”), зовет Беатриче: “Or se’ tu morta?” – «Вот ты уже умерла?» Как горька, трогательна и проникновенна эта фраза! Так можно обратиться только к человеку, очень близкому и дорогому, который был живее всех живых, и в нежданную смерть которого невозможно поверить. А чего стоит этот знак вопроса!.. Мне видится, что лет за двадцать до этого маленький Данте, в своем внезапном сиротстве, одинокий на весь мир, в слезах взывал к ушедшей матери теми же самыми словами… «Вот ты уже умерла?» – здесь ни тени обожествления, но в высшей степени очеловечивание.
Те же самые – простые и живые – мотивы звучат в сонете «Что омрачило, дамы, ваши лица?»[7], словно невзначай «затерявшемся» на фоне громких канцон и по понятным причинам не вошедшем в «Новую жизнь». Это – самый реальный диалог, который вполне мог происходить (вслух или мысленно) у гроба Беатриче. Кто бы после этого мог усомниться в её реальности? Если она так умерла – она не могла не жить:
-Стр. 80-«Что с ней случилось? Так преобразиться!Бела, как мел, изнемождённый вид, – Такая всё вокруг не оживит,В других блаженством вряд ли отразится».И ещё более правдоподобно звучит то единственное «утешение», которое Данте слышит в ответ: «Брось плакать! Сколько можно, в самом деле!» Одна эта фраза вызывает в воображении всю, до деталей, разыгравшуюся картину – рыдающего над гробом, забывшего о гордости и всей своей нелепости, обезумевшего от горя поэта…Парадокс настоящей, высшей человеческой любви: умерла живая, такая близкая, такая родная женщина – и она же пресветлым ангелом вознеслась в небесную Благодать. Это – одно, это – едино и неразделимо, и это есть истинная сущность великой небесно-земной любви.…И вот посмертным стихам уже явно тесно в dolce stil nuovo, и они постепенно вырываются из его границ:«Над сферою, что шире всех кружится,Посланник сердца, вдох проходит мой:То новая Разумность, что с тоскойДала ему Любовь, в нем в высь стремится.И вот пред ним желанная граница:Он видит донну в почести большой,В таком блистанье, в благости такой,Что страннический дух не надивится.Что видел он, то изъяснил; но яНе мог постигнуть смысла в хитрой притче,Как ни внимала ей душа моя.Но явно мне: он о Благой вещал,Зане я слышал имя: «Беатриче» – И тайну слов, о донны, постигал.Этот сонет – заключительный «Новой жизни». Он заканчивает «Книгу памяти» и одновременно открывает новые горизонты – являясь предвосхищением «Божественной комедии».
Так часто бывает, что гениальный поэт, начиная свой творческий путь в рамках какой-то поэтической школы или течения, вдруг оставляет своих учителей далеко позади, становясь сам себе направлением и являя совершенно новую страницу в национальной и мировой литературе. Данте устремился к вершинам, которые стильновистам и не снились – даже не к горным, а к горним, – к звездным.
«Я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не говорилось ни об одной», – написал Данте в конце «Новой жизни». После этого поэт принял «решение не говорить о Благословенной до тех пор», пока не -Стр. 81-сможет «повествовать о ней более достойно». Стих dolce stil nuovo навсегда умолк, с тем, чтобы после многих лет молчания хвала Беатриче зазвучала вновь – поднявшись на новую – высшую ступень, зазвенев неизвестной доселе – ангельской – музыкой и заиграв невиданными (звездными!) красками.По сути, прославление Беатриче в «Божественной комедии» – это продолжение традиций «нового сладостного стиля». В поэме Данте мы находим его следы, кое-где изменившиеся практически до неузнаваемости. То же обожествление дамы, одновременно – и возлюбленной, и небесного существа. В «Комедии» поэт выполнил свое обещание – «сказать о ней то, что никогда еще не говорилось ни об одной». Оставаясь реальной женщиной, Беатриче в «Комедии» – это олицетворение божественной любви, мудрости и откровения, истины, христианства и христианской церкви, богословия и схоластики (пути к Богу!). Беатриче в поэме – своеобразный женский «аналог» Христа.Это стало вершиной прославления Данте возлюбленной. Свое обещание поэт сдержал – никто до него (да, пожалуй, и после) ни об одной женщине не говорил таких слов. Это высшее обожествление, слияние реальности и символа воедино в одном человеке и вознесение возлюбленной в райские сферы стало одним из самых ярких, светлых, божественно чистых и святых образов женщины в мировой цивилизации.1 Пер. Е.М. Солоновича2 Перевод «Новой жизни» А.М. Эфроса.3 Пер. Е.М. Солоновича4 «Она – чудо» (итал.)5 Дж. Боккаччо. Жизнь Данте. Пер. Э. Линецкой.6 «Сладостный новый стиль» (итал.)
7 Пер. Е.М. Солоновича
Источник: https://donna-gentile.livejournal.com/1437.html
Беатриче: как женщине стать ангелом — Литературно
О реальной Беатриче известно мало. Имя это было довольно популярным в Италии, явные христианские коннотации («беата» — блаженная) сильно пригодились Данте Алигьери при создании «Божественной комедии».
Надо заметить, что веком ранее Данте один провансальский трубадур Раймбаут де Вакейрас уже воспевал некую даму по имени Беатриса: посвященное ей стихотворение Kalenda maia начинается со слов Tant gent comensa — и с созвучной строки Tanto gentile e tanto onesta начинает Данте сонет, посвященный своей музе.
Ученые дискутируют по поводу идентификации Беатриче. Общепринятая на сегодня версия гласит, что это Биче ди Фолько Портинари, дочь уважаемого флорентийского банкира Фолько ди Портинари.
Версия идет от Боккаччо, чья мачеха приходилась Биче-Беатриче троюродной сестрой. Считается, что хотя Боккаччо и присочинил к биографии Данте кое-какие подробности, сведения о Биче заслуживают доверия.
Беатриче вышла замуж за банкира Симоне деи Барди в 15 и умерла при родах в 24 года.
По заверениям Алигьери, он разговаривал с Беатриче только два раза в жизни. Впервые — когда Данте было девять, а Беатриче на год меньше, на майском празднике во Флоренции, в ее доме, где Данте с отцом были в гостях.
Об этом Алигьери пишет в своем первом произведении La Vita nuova («Новая жизнь»).
Второй раз — спустя девять лет после первого: вся в белом Беатриче шла по улице в сопровождении двух пожилых женщин, поздоровалась с Данте, после чего он вернулся к себе, лег спать и увидел мистический сон, который стал темой первого сонета «Новой жизни».
В этом сне Данте явилась могучая фигура, молвившая ни много ни мало: «Ego Dominus tuus» («Я — Господь твой»), — в руках явившегося была спящая Беатриче, накрытая красным. Господь разбудил девушку и заставил ее съесть горящее сердце поэта. Жуть.
А больше они никогда не разговаривали, несмотря на то, что вращались в одном обществе. Не желая выдать своих чувств, Данте ухаживал за другими дамами, чем однажды даже вызвал осуждение Беатриче. Алигьери описывает, как встретил возлюбленную на чужой свадьбе, как за несколько лет до смерти Беатриче ему было соответствующее видение. Когда Беатриче умерла, Данте был безутешен.
Боккаччо в своем биографическом сочинении о старшем современнике пишет: «Ее смерть повергла Данте в такое горе, в такое сокрушение, в такие слезы, что многие из его наиболее близких родственников и друзей боялись, что дело может кончиться только смертью.
И думали, что последует она в скором времени, ибо видели, что он не поддается никакому сочувствию, никаким утешениям. Дни были подобны ночам и ночи — дням. Из них ни одна не проходила без стонов, без воздыханий, без обильных слез.
Глаза его казались двумя обильнейшими источниками настолько, что многие дивились, откуда берется у него столько влаги, чтобы питать слезы… Плач и горе, ощущаемые им в сердце, а также пренебрежение всякими заботами о себе сообщили ему вид почти дикого человека. Он стал худ, оброс бородою и перестал совсем быть похожим на прежнего.
Поэтому не только друзья, но всякий, кто его видел, взирая на его наружность, проникались жалостью, хотя, пока длилась эта жизнь, полная слез, он показывался мало кому, кроме друзей».
В отчаянии Данте принялся изучать философию, кризис завершился созданием «Новой жизни». На страницах «Пира», следующего произведения, Данте говорит, что обратился к разысканию истины, которую «как бы в сновидении» он прозревал в «Новой жизни».
Через два года после смерти возлюбленной Данте женился на Джемме из аристократического рода Донати. Это был один из принятых в то время браков по политическому расчету. Донна Джемма родила Данте троих детей, но слагать стихи он продолжал для Беатриче. И когда во славу Беатриче создавал свою «Комедию», жену не упомянул ни единым словом.
В числе юношеских стихотворений Данте есть сонет, выражающий реальное, игривое, далекое от всякой трансцендентности чувство к Беатриче, которую Данте зовет Биче и монной (титул замужнем женщины), упоминая также двух других красавиц, которыми увлекались и которых воспевали друзья Данте.
Однако после смерти Беатриче Данте уже в «Новой жизни» (а большинство стихов в ней — о Беатриче) именует возлюбленную «благословенной» и «добрейшей», пишет о «жалости», «скорбном облике», «муках» и «рыданиях». Плотские мотивы улетучиваются, любовь делается все более таинственной.
Беатриче теперь не в обществе веселых поэтов (как в раннем сонете), все более и более одухотворяемая, она становится призраком, «молодой сестрой ангелов». Нить действительности начинает теряться в мире вещих видений, таинственных соответствий чисел «три» и «девять».
В годовщину смерти Беатриче поэт сидит и рисует на дощечке: выходит фигура ангела.
О чем-то, что, наверное, вдали
Оставили, — ведь из чужой земли
Вы, судя по усталости, бредете,
Уж вы не потому ли слез не льете,
Что в город скорбный по пути зашли
И слышать о несчастье не могли?
Но верю сердцу — вы в слезах уйдете.
Услышанное при желанье вами
Едва ли вас оставит в безразличье
К тому, что этот город перенес.
Он без своей остался Беатриче,
И если рассказать о ней словами,
То сил не хватит выслушать без слез.
Данте. Паломники, бредущие в заботе. Перевод Е. Солоновича.
«Новая жизнь» кончается обещанием поэта самому себе не говорить более о Беатриче, пока он не в состоянии будет сделать это достойным образом.
«Для этого я тружусь, насколько могу, — про то она знает; и если Господь продлит мне жизнь, я надеюсь сказать о ней, чего еще не было сказано ни об одной женщине, а затем да сподобит меня Бог увидеть ту, преславную, которая ныне созерцает лик Благословенного от века».
И он сказал: в «Божественной комедии». Беатриче в ней выступает в качестве проводника, перенимая эстафету у Вергилия (латинский поэт-язычник и не может войти в рай), в качестве спасителя, воплощения божественной любви.
В начале поэмы Данте соглашается следовать за встретившимся ему Вергилием только после того, как тот сообщает, что послала его Беатриче.
Если в «Новой жизни» Беатриче — еще реальный, пусть и не имеющий никаких недостатков человек, то в «Комедии» она уже прошла стадию «обожествления» и окончательно превратилась в ангельское существо.
В конце «Чистилища» Данте вступает в Земной рай, и навстречу ему движется торжественная триумфальная процессия. Данте видит дивную колесницу, в которой Беатриче в зеленом платье и плаще огненного цвета.
Она обращается к ангелам и рассказывает Данте историю его заблуждений, особенно напирая на его необычайные природные дарования, пользуясь коими поэт мог бы «во всякой добродетели достигнуть совершенства», но «необработанная почва тем обильнее производит дурные и дикие растения, чем плодороднее». В общем, Беатриче стала олицетворением совести.
И Беатриче, скорбью повита,
Внимала им, подобная в печали,
Быть может, лишь Марии у креста.
Когда же те простор для речи дали,
Сказала, вспыхнув, как огонь во тьме,
И встав, и так слова ее звучали (…)
И, двинувшись в предшествии седмицы,
Мне, женщине и мудрецу — за ней
Идти велела манием десницы.
И ранее, чем на стезе своей
Она десятый шаг свой опустила,
Мне хлынул в очи свет ее очей.
Данте уносится по воздуху вслед за Беатриче. Переходя от одной планеты к другой, он не чувствует перехода, так этот переход легок, и узнает о нем каждый раз только потому, что красота Беатриче становится все лучезарнее по мере приближения к источнику вечной благодати.
Когда они поднимаются на вершину лестницы, по указанию Беатриче Данте смотрит вниз, на землю, и она кажется ему такой жалкой, что он улыбается. Затем поэт со своей музой оказываются в сфере неподвижных звезд. Тут Данте впервые видит улыбку Беатриче и теперь способен вынести ее блеск — вынести, но не выразить словами.
Беатриче, на миг исчезнувшая, появляется в самом верху, на престоле, «венчая себя короной из вечных лучей, из нее самой исходящих».
Влияние Данте на мировую литературу огромно. Считается, что его автобиография «Новая жизнь» знаменует новый этап в развитии жанра после «Исповеди» (аж V век) Блаженного Августина.
Куртуазная любовь Данте к Беатриче повлияла на словесное оформление страсти Бокаччо к Фьямметте и Петрарки к Лауре.
Созданная в память Беатриче «Комедия» и вовсе признана энциклопедией средневековой жизни и величайшим памятником мировой литературы.
Беатриче была популярна у художников-прерафаэлитов, в особенности ее любил скандальный живописец и поэт Данте Габриэль Россети после смерти жены Элизабет Сиддал: англичанин чуть ли не идентифицировал себя со знаменитым средневековым тезкой. А также:
— Шарль Бодлер, «Цветы зла» — «Беатриче». — Константин Бальмонт, стихотворение «Беатриче». — Николай Гумилев написал о несчастных любовях обоих Данте стихотворение «Музы, рыдать перестаньте» (цикл «Беатриче»).
Также Беатриче упоминается в его новелле «Радости земной любви». — Валерий Брюсов, «Больше никогда». — Дмитрий Мережковский, «Ищи во мне не радости мгновенной» — Ольга Берггольц, «Беатриче».
— Бертольт Брехт, «О стихах Данте, посвященных Беатриче».
— Давид Самойлов, «Беатриче».
По-прежнему над мрамором гробницы,
Где та лежит, которой не сумел
Он овладеть, хотя весьма хотел,
Витает лик пленительной девицы.
Он повелел не забывать о ней,
Воспев ее терцинами такими,
Что всем пришлось запомнить это имя,
Прожившее в стихах до наших дней.
Безнравственности положил начало
Он, певший то, чего не испытал,
А только мимоходом увидал.
С тех пор, как эта песня прозвучала,
Томит мужчин случайный облик тот,
Который им на улице мелькнет.
Бертольт Брехт. О стихах Данте, посвященных Беатриче.
Айседора Дункан в книге «Моя жизнь» так характеризует своего современника, поэта и драматурга Габриэля д’Аннунцио: «Когда д’Аннунцио любит женщину, он поднимает ее дух до божественных высот, где витает Беатриче. Он превращает каждую женщину в часть божественной сущности и уносит ее ввысь, пока она не проникается верой, что находится с Беатриче, о которой Данте спел свои бессмертные строфы».
И совсем уж мелочь, но приятно: в честь Беатриче назван астероид, открытый в 1865 году.
Источник: https://literaturno.com/chronicle/beatriche/
Джованни Боккаччо
Италия, в былом всех стран царица,
Где доблести твои и гений твой?
Кастальский хор умолк — теперь любой
Над честью муз божественных глумится.
В цене упали лавры — кто стремится
Стяжать их в дни, когда, гордясь собой,
Зло шествует с поднятой головой
И каждый жаждет лишь обогатиться.
Коль в прозе и стихах высокий слог
Давно утрачен лучшими из нас,
Ждать от тебя нельзя чудес искусства.
Скорби же вслед за мной о том, что рок
Так благосклонен сделался сейчас
К тем, чей язык убог и низки чувства.
VIII
Уж коль сам Данте, как сказал ты где-то,
Скорбит в раю о чтениях моих,
Затем что перед низкой чернью в них
Раскрылся смысл высоких дум поэта,
Казниться буду за безумство это
Я до скончанья дней своих земных,
Хотя, по правде, не себя — других
Мне б следовало призывать к ответу.
Нуждою и тщеславием пустым
Да просьбами назойливых друзей —
Вот кем я был подбит на шаг напрасный;
Зато и не порадовал я им
Тех чуждых благодарности людей,
Что глухи к мысли мудрой и прекрасной.
XII
Раз на лугу, где влага ключевая
Струится, лепеча, меж трав густых,
Сидело трое ангелов земных,
Свою любовь друг другу открывая.
Душистый лавр, чело им обвивая,
Увенчивал красавиц молодых,
И ветерок играл кудрями их,
С зеленым цветом золотой сливая.
И слышал я, как двух одна тогда
Спросила: «Что, коль вздумает явиться
Из наших милых кто-нибудь сюда?
Не вынудит ли страх нас удалиться?»
Но две ей возразили: «Никогда!
Не стоит счастья, кто его страшится».
XV
Порой зефир, столь ласковый дотоле,
В лицо мне дунет с преизбытком сил,
Как в день, когда царем Итаки[53] был
По недосмотру выпущен на волю.
Печалиться он не дает мне доле
И словно молвит: «Зря ты приуныл!
Над Байями[54] промчав, я захватил
Оттуда кое-что тебе на долю.
Взгляни-ка вверх». Я поднимаю взор
И в небе вижу облачко златое,
И кажется оно мне схожим с тою,
К кому в разлуке я влекусь мечтою…
Но вот уж ветр унес его в простор,
И я опять один, как до сих пор.
XX
Такое чувство зажжено нежданно
Во мне очами госпожи моей,
Что помыслами к ней и только к ней
Я обречен стремиться постоянно.
Оно надежду пестует так рьяно,
Что я душою становлюсь смелей,
И кажется мне, будто в жизни сей
Блаженство обрету я невозбранно.
Но тут же запирает страх опять
Ворота рая, что отверзлись мне,
И вижу я с уныньем и с испугом,
Что счастье нам лишь миг дано вкушать,
Пусть даже стоим мы его вполне
И взысканы им были по заслугам.
XXIV
Огонь очей созданья неземного,
Как только в них я гляну невзначай,
Так душу жжет и полнит через край,
Что вечно в нем она сгорать готова.
И ты, Амур, чье иго столь сурово,
Бесцельно мне стрелой не угрожай:
Те очи пострашней — в них ад, и рай,
И смерть, и возрожденье к жизни новой.
Оставь свой лук — не нужен больше он:
В такие узы ввергнут я, что их
Утяжелять нет у тебя причины.
Коль скоро прелесть той, кем я пленен,
Лишь умножаешь ты в глазах моих,
Твоим рабом я буду до кончины.
XXXII
По лону вод, чуть зыблемых волненьем,
Скользил челнок владычицы моей,
И море оглашали, вторя ей,
Ее подруги сладкозвучным пеньем.
То к берегу, то к островам теченьем
Их относило, и глазам людей
Та, кто мне свет и радость в жизни сей,
Везде казалась неземным виденьем.
Следя за нею, убеждался я,
Что каждого, кто на нее смотрел,
Ее краса, как чудо, изумляла.
Кипела от любви душа моя,
И про себя хвалу я милой пел,
Но мой восторг хвала не умеряла.
XXXV
Тот не умен, кто мнит ценой смиренья
От яростной судьбы себя спасти;
Еще глупее тот, кто обойти
Пытается тайком ее веленья;
Тот глуп втройне, кто от луны затменье
Рассчитывает криком отвести,
И глуп сверх меры тот, кто унести
С собой задумал в гроб свое именье.
Но тот уже совсем с ума сошел,
Кто жизнь, свободу, состоянье, честь
Швырнуть бабенке под ноги намерен.
Бездушен, зол, продажен женский пол,
И для него одна забава есть —
Терзать мужчину, коль в любви он верен.
XLV
В силки меня Амур без состраданья
Приманкою завлек — очами той,
К кому я тем сильней стремлюсь мечтой,
Чем больше между нами расстоянье.
Но вырваться нет у меня желанья:
Так мне она мила и красотой,
И нравом, и душевной чистотой,
Что для меня мой плен — благодеянье.
Кто хочет, пусть клянет тебя, Любовь,
А я с того счастливейшего дня,
Когда уловлен в сети был тобою,
С признательностью славлю вновь и вновь
Твое святое пламя, что меня
Так возвышает над самим собою.
LI
Мой стих, теперь по-стариковски хилый,[55]
Был тоже полон юного огня,
Когда, от страсти сдержанной звеня,
Приковывал к себе вниманье милой.
Но завесь тьмы наброшена могилой
На очи, вдохновлявшие меня,
И холодеет он день ото дня,
И хрипнет, и оскудевает силой.
Коль скоро лик, что с ангельским так схож,
Днесь обращен лишь к небу, чтоб Того,
Чье он подобье, неустанно славить,
Слагать мне стало вирши невтерпеж:
Ведь я отныне жажду одного —
Любимой вслед стопы горе направить.
LX
Коль в самом деле, Данте Алигьери,
Близ милой Биче, чьей душе вослед
Твоя душа стремилась столько лет,
В Венериной ты пребываешь сфере
И коль любви, во что я свято верю,
Конца ни здесь, ни в лучшем мире нет,
Моей Фьямметте передать привет
Не затруднишься ты ни в коей мере.
Я знаю: с неба третьего она
Следит из сонма праведных за тем,
Кто жить, лишась ее, не в силах доле.
Так пусть, пока летейская волна
Не разлучила с нею нас совсем,
Я призван буду к ней из сей юдоли.
LXXIV
О лаврах, столь любимых Аполлоном,
И влаге, орошающей Парнас,
Начав мечтать из-за прекрасных глаз,
Что приравнял к светилам благосклонным
Я с хором муз в приюте их зеленом
Свой голос порывался слить не раз,
Но в этом мне презрительный отказ
Они давали с видом оскорбленным.
Хотя себя не вправе я винить
За то, что слабы оказались крылья,
Взмыть на которых мнил я так высоко,
Пора оставить тщетные усилья,
Уразуметь, как это ни жестоко,
Что рвением талант не заменить.
LXXV
Припоминая, сколь неосторожно
Часы и дни, недели и года
Я расточал в те времена, когда
Гонялся за мечтою невозможной,
Не понимаю я, чем к цели ложной
Стезей тревог, опасностей, труда
Сумел Амур увлечь меня тогда,
И плачу, и печалюсь безнадежно.
И сам себя кляну, зачем узрел
Глаза любимой, полные огня,
В котором мне сгорать судьба судила.
О, как жесток мой горестный удел!
Доколь ты будешь, смерть, щадить меня,
Кого от мук избавит лишь могила?
LXXIX
Когда бы ты, Амур, моей любимой
Стрелою грудь хоть раз пронзить сумел,
Надежду б я, пожалуй, возымел
И утешался б в муках ею, мнимой.
Но остается столь неуязвимой
Та, с кем и ты, безжалостный, несмел,
Что до сих пор я не уразумел,
Как мне спастись от пытки нестерпимой.
Любое слово милой, жест любой
Лишь убыстряют яростный полет
Твоих пернатых жал, что дух мой ранят.
Пойми: я беззащитен пред тобой,
И если вновь свой лук ты пустишь в ход,
Твой верный раб добычей смерти станет.
XCIII
Остановись и огляди дорогу,
Которую ты, дух усталый мой,
В погоне за несбыточной мечтой
Днесь приведен к могильному порогу.
Ты на него уже поставил ногу,
Но прежде чем окончить путь земной,
Порви с мирской бесцельной суетой
И обратись в тоске предсмертной к Богу.
Не бойся опоздать и посвяти
Радению о Нем остаток дней,
Что не успел отдать страстям и бредням.
Когда б ты ни решил к Нему прийти,
Он и с тобою будет не скупей,
Чем виноградарь с тем, кто зван последним.
XCVII
Учитель, ты ушел в тот край блаженный,[56]
Куда душа, дерзая уповать,
Что и в нее прольется благодать,
Стремится из юдоли нашей бренной;
Куда мечтой ты влекся неизменно,
Узреть надеясь Лауру опять,
И где с ней рядом Бога созерцать
Дано моей Фьямметте несравненной.
Вкушай отныне сладостный покой
И о предметах, непостижных нам,
Беседуй с Данте, Чино и Сенуччо;
Меня ж, коль в жизни был доволен мной,
Возьми к себе, чтоб повстречался там
Я с той, к кому горю любовью жгучей.
[53]Царь Итаки — Одиссей (греч. миф).
[54]Байя — курортная местность под Неаполем, славившаяся своими термами и лечебными минеральными источниками; здесь часто собиралось аристократическое общество.
[55]Сонет написан на смерть Фьямметты.
[56]Сонет написан по поводу смерти Петрарки.
Оглавление
←
→
Источник: http://mirror7.ru.indbooks.in/?p=411296
Загрузка...
